Сумраков видно не было. Во всяком случае, целых. Успел заметить некоторые обрывки, они валялись то тут, то там. Алиса сидела на капоте грузовика, разглядывала янтарное ожерелье. Я помахал ей рукой, она мне не ответила.

Показался Егор, поежился, высморкался. Алисе кивнул. Увидел обломки сумраков, кивнул еще.

– Хорошо бы ее это… Как-то упорядочить.

– Что значит упорядочить? – не понял я.

– Ну, она ведь здорово убивать умеет, так? Вот и пусть она их всех убивает. Натаскать надо ее.

– Как собаку? – уточнил я.

– Почему как собаку? Собака так не умеет. Как…

Егор потер затылок.

– Как… Ну, не знаю. Крушилку? Это же очень удобно…

– Пойдем в слона, крушилка. Завтра… Нет, послезавтра выдвигаемся.

– Ясно. Спасибо тебе.

– За что? – не понял я.

Егор замялся.

– Ну, за то, что ты жизнь мне спас. Глупо как-то, вляпался два раза подряд. Сначала в затяг, потом к сумракам. Честно, у меня никогда так не бывало…

Не бывало у него! Два раза вляпался, тоже мне, чемпион… Как-то раз мы с Гомером отправились за живицей, так я четыре раза за день влип. И все четыре раза Гомер меня спасал. И по шее, и по шее. И повторял – если ты кого-нибудь спасаешь, то ты принимаешь ответственность за его судьбу, так-то. А я этого дурня уже два раза выручил, два раза! Это что же получается, теперь мне его всю жизнь спасать?

Мрак.

И никуда от этого не деться. Человек, если он человек, спасает другого человека – другого выбора нет.

Да уж…

– Дэв! Ты не спишь?

– Уже не сплю.

– Хорошо… Алиса опять на столб, кажется, залезла.

– Ну, залезла…

– Скажи ей, пусть не залазит.

– Сам скажи.

– Она меня не слушает.

– Меня тоже.

– Она нас демаскирует.

Это точно. Стоит слон, рядом столб, на столбе Алиса. Если бы я такое увидел, то наверняка что-то заподозрил бы.

– Каждое утро вылезает, каждое утро… – ворчал Егор. – Если она так и дальше вылезать будет…

– Ладно, я с ней поговорю… Слушай, какая разница, мы ведь уходим сегодня.

– Уходим… Это не значит, что спозаранку на столб надо влезать, нам здесь жить еще.

– Спи лучше, – посоветовал я. – Еще рано.

Егор зевнул и принялся ворочаться. Я смотрел в потолок. Спина ныла. Кости срослись, мясо затянулось, и выросла кожа. Боль осталась. И хромота. Она отпускала, но как-то чересчур медленно, наверное, так и должно быть – на людях медленно заживает, люди не собаки, не волкеры поганые.

– А мой прадедушка был оператором, – похвастался вдруг Егор.

– Кем? – не расслышал я.

– Оператором. Дельта-оператором!

– О.

Я сел, сон развеялся. Дельта-оператор. Какая наследственность.

– Наши предки работали в телецентре, – стал рассказывать Егор. – Давным-давно, до Воды. И жили там же, рядом где-то. Они были приличными людьми.

– Это как?

– Не знаю. Приличными, это точно. Руководили там всем… Папка говорил, что его дед видел самого…

– А это правда? – перебил я.

– Что?

– Про телецентр. Мы туда собираемся идти, потому что отец твой рассказал мне про кнопку. Вот я и хочу спросить – это правда?

Егор замолчал. Надолго. Думал. Соврать или нет.

– Наверное, правда. У нас все говорили про эту кнопку, я помню. Даже дедушка. Нажать кнопку – и все прекратится.

– С чего это вдруг?

Егор пожал плечами.

– Никто не знал, с чего это вдруг. Просто считалось, что так оно и есть. Нажали кнопку – все началось, отжали – все закончилось. Свет померк, свет зажегся. А как и почему… Папка только предполагал, почему это все произошло. Но про кнопку это правда. Я верю.

– Она на телецентре? – спросил я.

– Нет, – помотал головой Егор. – Где она, неизвестно. Только в телецентре можно это узнать. Раньше все важные события на видеокамеры записывали, ну, ты читал руководства.

– Читал.

– Все-все события. А мир не совсем развалился, не в одну секунду. Это постепенно все происходило, в несколько заходов. И в телецентре можно поглядеть, как. А еще…

– Что?

– Ничего. Папка туда давно собирался. Только он говорил, что просто так соваться не стоит, надо серьезными силами, с хорошей подготовкой…

– Сил у нас хоть отбавляй. Я лично готов через край.

Егор покосился на костыль.

– Ерунда, – отмахнулся я. – В прошлом году я вообще на одной ноге три месяца прыгал, и ничего. На боеспособность ничуть не повлияло. Стреляю-то я не ногами.

– Верно… Вчера огни опять, кстати, были.

Егор свесился с верхней полки. Рожа у него была опухшая, под глазами мешки. Оттого, что в шлеме спит. Я ему сколько раз говорил, а он все упорствует, в шлеме и в шлеме, это фобия такая, я сам долго от шлема отвыкал. А закопаться куда-нибудь до сих пор хочется, и ходить я могу только вдоль стен.

– Огни на севере, – сказал Егор. – Это к чему?

– К хорошей погоде, – ответил я. – Просто такие атмосферные явления, не обращай внимания.

Откуда я знаю, что там за огни в небе? Мало ли какая дрянь. Moscow Inferno, что означает московский ад, а в аду не стоит искать смысла, в аду оно все само по себе и кое-как, это его от небес и отличает. На небесах все по порядку, правильными четырехугольниками, тихо, чисто и спокойно.

– Слышь, Дэв, а ты вот это… – Егор неопределенно кивнул. – Когда ты болел… Ты про праведника какого-то бормотал…

– Ну.

– А кто праведник-то?

– Праведник…

Кто праведник?

Наверное, это из-за смерти. Она меняет людей, причем здорово. Тот, кто хоть раз плотно посидел с ней в обнимку на скамейке, прежним не остается. Взрослеет человек. Я вспоминал себя недавнего…

Нет, мне не было за себя стыдно, но талдычить о праведности, верности идеалам и суровости в бою что-то больше не хотелось.

– Праведник – это праведник, – сказал я.

– Это вроде как герой?

– Вроде. Потом как-нибудь объясню. Их не осталось сейчас, все вымерли.

– Ни одного?

– Ни одного. Слезай давай, все равно не спишь, печь затопи.

Егор зевнул, свесился с койки, спрыгнул на пол. Ловко, попал ногами сразу в валенки, подошел к печке. Забил дровами, плеснул зажигайкой, чиркнул спичкой, уселся на плиту, греться. Застучал зубами.

Холодно.

В подземном магазине видел хороший спальник, на пуху древних птиц, водившихся на Северном полюсе, не взял сразу, потом забыл с этим затягом, сейчас уже не хочется возвращаться. Года три назад у меня был такой, только малинового цвета. Я мог зарываться под землю в этом спальнике, и когда почва смерзалась надо мной в непробиваемую коросту, я видел теплые сны. И Папа мурчал рядом, а потом его лемминги сожрали. Спальник то есть.

И теперь у меня не было ни спальника, ни Папы, зато была цель. И термическое одеяло. У Егора тоже, и для Алисы есть, но она им не пользуется пока, сняли их с трупов на восьмом этаже, недалеко тут, четыре штуки, одно дырявое. Одеяла ничего. Хоть и потертые, а греют.

Егор предлагает перезимовать здесь, в слоне. Зима длится четыре месяца, недолго. Запасемся провизией и дровами, на крыше есть снегосборник, а под ним проходит труба, снег тает и собирается в бочку, вода есть всегда…

Я представил, как мы будем тут жить. В замкнутом пространстве четыре месяца. Я буду играть с Егором в шашки, на улице станет завывать ветер, в январе бронзовые стены затрещат от мороза, а в апреле по ним застучит капель. А Алиса будет сидеть возле печки, смотреть в стену, а на ночь забираться наверх, на чердак. А крыса, эта безымянная крыса Алисы, она приучится носиться по слоновьему нутру, грызть припасы и заползать на грудь по ночам.

Неплохо. Но не хочется ждать. Четыре месяца. Хочется узнать поскорее. Любопытство, любопытство.

А еще Егор предлагал мне вернуться. На Варшавскую, к людям. Ему очень хотелось к людям. А мне вот нет. Я понял, что к людям я не хочу, мне и так хорошо. Одному. Делай что хочешь, иди куда хочешь, и никто над тобой не начальствует, не дышит требовательно за ухом.