– Продадут нас, – мрачно заметил Агафон, тоже не отрывавший пристального взгляда от беседующих. – Как пить дать – продадут. У нас в Рязани на рынке торговцы вот точно так же орут и себя по карманам хлопают.

– Самый торг идет, – покачал головой еще один стрелец – Демид из Великого Новгорода.

– Сейчас сговорятся о цене, и прощай для нас родные края на веки вечные. Будем до самой смерти на чужбине спину гнуть да маяться.

– А тебе не все равно, где спину гнуть? – ощерился Ипат и засмеялся недобро. – Дома на боярина да на царя спину гнул. А теперь будешь на шведского царя да шведского боярина гнуть. Какая разница? Везде одно и то же.

– Это тебе, может быть, все равно, – протянул Демид, – а у меня дома жена с двумя дочками осталась, и родители еще живы, только старые. Я заработать хотел, потому и в стрельцы на войну записался, а теперь что же будет?

– Тебе же лучше, – засмеялось сразу несколько пленников, слышавших разговор. – По дурости ты на войну пошел: тут не заработаешь. Сам уж, наверное, убедился. На войне только командиры зарабатывают, а наш брат, кроме ран и увечий, других заработков не имеет. А теперь тебе ни о чем думать не надо, и заботиться о жене и дочках не надо – знай себе, иди в плен да помирай на чужбине. Милое дело!

Торг закончился. Все видели, как тяжелый кожаный кошель с монетами перешел из-за пазухи моряка в дорожную сумку кавалериста, и тотчас же пленникам велели встать и идти к лодке. Стрельцы были понуры и напуганы неизвестностью. Когда сильно нагруженная лодка закачалась на мелкой и злой вечерней волне, все принялись торопливо креститься. Лаврентий тревожно ощупывал рукой под кафтаном мешочек с волшебным камнем. И только Степан вдруг отчего-то ощутил прилив спокойствия и уверенности и, сам удивившись этому, спросил себя о причинах такой странной реакции.

Но нет, он не радовался тому, что попал в плен. Не радовался тому, что был только что продан неизвестно кому. Не в этом дело: его глаза видели море, и под ним качалась лодка, а все вместе это давало ему – моряку – силу и надежду.

Степан впервые увидел вблизи такое большое судно. До этого во время боевых действий под Нарвой ему приходилось с берега глядеть на заморские корабли, а теперь этакая громада оказалась прямо перед глазами.

Перегруженная пленниками лодка с четырьмя матросами, сидевшими на веслах, преодолевая приливную волну, подошла к борту корабля. Степан смотрел во все глаза, стараясь понять и запомнить увиденное.

Он успел отметить, что борта корабля хорошо просмолены и что обшивка корпуса в приличном состоянии. Еще увидел необычную конструкцию парусов. Мачт здесь было две, и это не удивляло – на многих поморских кочах тоже имелось две мачты. Но паруса у поморов прямые, без всяких затей, а на этом корабле они располагались иначе и совсем по-иному крепились.

Сейчас паруса были собраны и подвязаны на реях, но непривычная их форма была очевидна бывалому моряку. Ближе к носу корабля на черном смоляном борту белыми буквами было выведено название: «STEN».

Последнее, что заметил Степан, были жерла медных пушек, торчащие над бортом корабля. Четыре штуки – совсем немало, хватит для настоящего боя. А ведь на противоположном борту, наверное, тоже четыре пушки. Да это же целая плавучая крепость!

С борта спустили веревочную лестницу, и пленники друг за другом полезли наверх.

Внутри корабль выглядел куда хуже, чем снаружи. Едва оглядевшись, Степан увидел грязную, истоптанную палубу с валяющимися кусками ветоши, обрезками веревки и другим мусором.

– Э, – мелькнула презрительная мысль, – на наших кочах такого не бывает. Палубу скребут каждый день до блеска. А тут такой красавец корабль, а моряки на нем как свиньи…

Эта мысль как-то укрепила Степана. Те, кому их продали, не были сверхчеловеками. Они оказались неряхами, которые не умеют следить за собственным судном. А разве можно уважать таких людей?

Пленников усадили на палубу, а команда корабля столпилась вокруг. Стрельцы и их новые хозяева получили возможность разглядеть друг друга…

Моряки были одеты по-разному и очень пестро. Головы у многих были повязаны платками, другие были в шляпах с загнутыми полями, а третьи обходились вовсе без головных уборов. Одежда в основном была кожаная, как у самого капитана.

Только сейчас стало понятно, что коренастый человек с мутными глазами и серьгами в ушах – капитан этого корабля. Члены команды громко обращались к нему, называя капитаном Хагеном.

От столпившихся моряков шел тяжелый запах. Этот запах немытых тел, чумазые лица говорили о том, что чистота здесь совсем не в почете.

– Они что – не ходят в баню? – послышался негромкий голос стрельца Демида. – Вонища-то от них какая.

– На море живут, а не моются, – поддержал Агафон. – Мне раньше сказывали – у них и бань-то нету. Я тогда не поверил, а теперь сам вижу.

– Чистые татары, – заявил Ипат. – Те тоже мыться не любят. Говорят, что кто смывает с себя грязь, тот смывает с себя счастье. Выходит, мы к татарам попали.

Появился человек в фартуке и с инструментами. Каждый шаг его сопровождал звон металла, доносившийся из мешка, который он тащил за собой по палубе.

Когда мастеровой вытащил из мешка железный ошейник и принялся прилаживать его на шею первому пленнику, Степан чуть не застонал от ярости и отчаяния. Он видел рядом округлившиеся глаза Лаврентия и знал, о чем сейчас думает его друг. Лаврентий ведь предупреждал, что если они будут держаться вместе, то их постигнет общая судьба. И эта судьба оказалась, как друзья и опасались, судьбой не Степана, а Лаврентия.

– Ошейник и цепи! – простонал Степан. – Именно то, что привиделось тебе.

– Да, – отозвался Лаврентий, – это мое видение сбылось. Потому что никакого острова и красавицы на нем я не вижу. С твоим видением придется подождать.

Капитан Хаген отдал приказ, большая часть матросов бросилась по своим местам – корабль снимался с якорей и готовился к отплытию. Видимо, капитан хотел воспользоваться усилившимся ветром…

Матросы полезли на мачты, чтобы распустить подвязанные паруса. Одни карабкались по реям, а другие прилаживали веревками концы парусов к специальным крюкам на палубе и на бортах.

Когда Степан ощутил железо ошейника, ему захотелось вскочить и сопротивляться. Вся сущность его бунтовала против рабской цепи.

Пусть Лаврентию и привиделась такая судьба, но он, Степан, потому и не испугался быть вместе с другом, что никогда не мог представить себя в таком положении. Ему казалось, что если Лаврентий останется с ним рядом, то судьба будет только та, которую увидел во время колдовства Степан – остров и красавица. Потому что с кем угодно, но только не с ним могла случиться вот эта история – ошейник и цепи.

Цепь крепилась к ошейнику, и верхнее кольцо звякало о железо, натирало шею. Когда закован таким образом оказался последний из пленников, всех по очереди спустили вниз – под палубу.

Здесь, в тесном кубрике, обшитом толстыми нестругаными досками, разместилось пятнадцать человек. Кроме десятерых стрельцов там уже были другие пленники, с которыми вновь прибывшим предстояло познакомиться.

В стены кубрика были врезаны массивные железные кольца, к которым корабельный мастер и приклепал конец цепи каждого из рабов. Длина цепи позволяла сделать два шага от стенки, но и в этом не было необходимости – вся каморка была очень тесна. Набитая до отказа людьми, она больше походила на душегубку, в которой нечем дышать и невозможно повернуться.

Окна здесь не было вовсе, и воздух затекал только через дверь, которая вела в узкий корабельный коридорчик. А учитывая, что внутри корабля вонища стояла еще хуже, чем на палубе, пленники сначала подумали, что им предстоит задохнуться насмерть. В трюме отвратительно пахло кислым порохом, человеческими испражнениями и гнилыми продуктами.

Потянув носом, Степан опять подумал о том, что его отец – кормщик поморского коча, а потом и он сам просто убили бы членов команды, доведших судно до такого состояния.