— Merda![26] — выругался Шпрехер и заковылял по дороге на подъем.

За поворотом он увидел перевернутый джип. Машина лежала на крыше, вклинившись между двумя соснами у откоса. На почти отвесном склоне видны были следы колес. А чуть выше, там, где джип улетел с дороги, торчали расщепленные стволы двух молодых лиственниц.

Оторвавшаяся цистерна осталась на обочине. Она напоминала огромную помятую банку из-под пива.

Чем ближе Джан Шпрехер подходил к месту аварии, тем сильнее тарахтенье его трактора заглушала музыка, раздававшаяся из искореженного джипа. «We're gonna chase those crazy baldheads out of town…»

Рето Баццель, которого вышвырнуло из кабины, лежал на дороге с неестественно вывернутыми руками и ногами. Кровь из огромной раны на шее смешивалась с молоком, которое все еще лилось из цистерны.

Джан Шпрехер перекрестился.

С неба неожиданно обрушился ливень.

До конца рабочего дня оставался еще час. В бассейне уже два часа не было ни одного посетителя. Соня и Мануэль сидели перед стеклянной стеной на скамье из полированного гранита. Отсюда можно было обозревать оба бассейна или любоваться пейзажем. Они сидели спиной к бассейнам.

Соня рассказала, как сильно на нее подействовала эта история с Банго. Мануэль ограничился одним-единственным комментарием:

— Значит, она все же не такая бесчувственная тварь, какой кажется.

Потом они долго обсуждали Сонину версию случившегося и сошлись на том, что главный подозреваемый — Рето Баццель. В конце концов эта тема им надоела, они перепробовали несколько других тем, пока не остановились на фрау Феликс.

— Она наверняка член какой-нибудь секты. Такое часто бывает с этими старыми девами: их религиозное безумие рано или поздно прорывается наружу.

— Она произнесла какое-то заклинание и облила меня святой водой. Как будто я сам черт.

— Миланский черт! — рассмеялся Мануэль.

Соня не разделяла его веселья.

Бассейн уже погрузился в предвечерний сумрак серого ненастного дня. Но им было лень вставать и включать свет.

Дождь пошел так буднично и деловито, как будто лил всегда и лишь на минуту сделал паузу. С неба словно упал прозрачный клетчатый занавес, напоминающий крупноформатный экран кинотеатра, когда сидишь к нему слишком близко. Монотонный шум водопада играл роль звуковой дорожки к немому дождю за стеклянной стеной.

По дороге проехал трактор. Соня узнала хромого крестьянина. Он ехал быстро, словно спасаясь бегством от дождя.

— А почему она не выходит на работу?

— Фрау Феликс? Заболела. Это все, что я знаю. Но ничего страшного — если ты на это надеялась.

— Ничего страшного… Пусть хоть подольше посидит на больничном.

Какое-то время они молчали, глядя на бесцветный подводный пейзаж за стеклянной стеной. По дороге, уже в обратном направлении, проехал старый «Лендровер», за ним «Фольксваген» и японский джип. Замыкал колонну на некотором отдалении трактор хромого крестьянина.

— Чего это они разъездились? В такую-то погоду… — заметил Мануэль.

Одна за другой проехало еще несколько машин, в том числе красный «Лендровер» пожарной команды.

— Не иначе что-то случилось, — откликнулась Соня.

Они с растущим интересом наблюдали за необычной активизацией деревенского транспорта.

Минут через двадцать на большой скорости в том же направлении проехала полицейская патрульная машина. А чуть позже машина «Скорой помощи».

— Авария, — с уверенностью произнес Мануэль.

Соня кивнула.

Когда, закончив работу и переведя велнес-центр на ночной режим, они шли через холл к себе в комнаты, у стойки портье им наконец сообщили, что произошло.

— Рето Баццель… — сказала Мишель. — Сборщик молока. Разбился насмерть.

Соня с Мануэлем переглянулись.

— А как это случилось? — спросила Соня.

— Сам разбился, других участников ДТП не было. Это все, что мне известно.

Комната Мануэля находилась в другом конце отеля. У лестницы они расстались.

— Теперь остается лишь надеяться, что это и в самом деле была его работа, — ухмыльнулся Мануэль.

Соня попыталась сделать шокированное лицо, но она и сама об этом подумала.

У входа в «Горного козла» лежали грязные тряпки, от которых в трактир вели многочисленные следы. В гардеробе висели мокрые ветровки и пальто. На полке для головных уборов пестрели кепки, охотничьи шляпы и полиэтиленовые дождевики. От стола завсегдатаев, где в это время всегда стоял привычный вечерний гомон, доносилось лишь тихое бормотание, как будто каждый читал свою собственную молитву.

Соня вдруг усомнилась в том, что это была удачная идея — привести сюда Боба после его музыкального дежурства в баре на поздний ужин. Она еще два дня назад с восторгом рассказала ему об успехах экспериментальной кухни Беццолы, и он заявил, что гибель Рето Баццеля — не повод, чтобы менять их планы.

Не успели они закрыть за собой дверь, как в зале стало еще тише. Нина поставила поднос с пустыми кружками и бокалами на стойку, подошла к ним.

— Ужинать? — спросила она и провела их в ресторан.

На ней была узкая юбка и топ, открывающий живот. И то, и другое черного цвета. Скорее случайно, чем в знак траура. Щеки ее раскраснелись. Несчастье, похоже, не столько расстроило ее, сколько возбудило.

Белые скатерти были лишь на двух столиках, остальные уже стояли в ночном облачении из мольтона с застарелыми пятнами. В это время посетителей уже не ждали.

Меню, которое принесла Нина, было новым. На четырех страницах они не нашли ни одного рето-азиатского блюда. Это был обычный ассортимент сельского трактира с несколькими местными угощениями а-ля «бюнднер».

— А другого меню нет? — спросила Соня.

— Нет. Только это.

— А рето-азиатские блюда?

— Больше не готовим.

И, прежде чем Соня успела спросить почему, направилась в питейный зал, откуда кто-то громко позвал ее по имени.

Когда она наконец вернулась к их столику, они заказали ячменевый суп «бюнднер» и голубцы.

— Для меня и это уже экзотика, — утешил Соню Боб.

Подавленное настроение в питейном зале передалось и им. Сначала они еще пытались вести беседу, как два незнакомца, каковыми и были друг для друга, но вскоре оставили эти попытки и ели молча, как супруги после многих лет совместной жизни.

Во время десерта — они заказали энгадинский ореховый торт с шариком ванильного мороженого — к столику подошел Педер Баццола. На его обычно белоснежном поварском облачении темнело несколько пятен от соусов, узел белого галстука был ослаблен, лицо небрежно выбрито, а глаза уже обрели характерный блеск, соответствующий определенной дозе красного вина.

— Надеюсь, вам понравилось.

Это прозвучало почти вызывающе.

— Да, спасибо. Но где же ваша азиатская нота? — спросила Соня.

— В «Гамандере». Если вам нужна азиатская нота, питайтесь в отеле. Там ее и придумали.

Соня сидела в кожаном кресле оливкового цвета, все еще держа ноги на бедрах Боба. Тот полулежал на ней, положив голову ей на плечо. Их дыхание постепенно выравнивалось.

— Может, это близость смерти? — задумчиво произнесла Соня.

— Что?

— То, что приводит влюбленных в такое исступление.

Над погруженным в траур Валь-Гришем как ни в чем не бывало взошло сияющее солнце. Оно разогрело отсыревшие луга, и те парили, как горячее белье, только что повешенное зимой на веревку.

Дом Луци Баццеля казался заброшенным. Скотину рано утром накормил и напоил его внучатый племянник Йодер. Он крестьянствовал лишь в свободное от работы время, а деньги зарабатывал каменщиком на растущих как грибы стройках, которые с каждым годом все больше уродовали Энгадин. Скотина была уже на пастбище. Луци молча сидел перед телом своего сына, которого ночью привезли домой и уложили на столе в горнице.