— Ну вот, нашлись твои огоньки, — сказал дядя Миша Никитушкину, когда тот, осмотрев под водой корпус корабля и сосчитав пробоины, поднялся на трап водолазного бота.

Никитушкин очень обрадовался котенку, вытер мокрые, перепачканные ржавчиной руки, и погладил его.

— И как только ты на крейсере уцелел после такого боя? — сказал Никитушкин.

Котенок поглядывал на него зелеными глазами.

— Ну вот, есть теперь у нас свой водолазный кот, — сказал кочегар Вострецов, доставая для него из кармана кусочек хлеба. — Теперь надо ему имя дать.

— Есть-то есть, да наверно уйдет, — не любят коты воды, — сказал дядя Миша.

— Привыкнет, — сказал Никитушкин.

Мы все погладили котенка, и каждый выделил ему еду из своего пайка. Кот был очень худ и погиб бы от такого большого угощения. Хорошо, что во-время вмешался врач Толя Цветков и велел кормить его понемножку.

Котенок поел и облизал всю шерстку. Он был очень чистый — настоящий корабельный кот. Закончив умыванье, он ушел на корму крейсера и там заснул. Мы подложили ему несколько мешков.

Под утро нам надо было уходить, и мы хотели взять кота с собой, но он царапался и ни за что не хотел оставлять кормы.

— Пусть посидит тут, покараулит судно, — засмеялся дядя Миша и выловил из-за борта сачком маленькую салаку, чтобы котенку было чем подкрепиться после ночной вахты.

Свежая рыбка котенку понравилась. Он сперва поиграл с нею, как с мышью, а потом, не дожидаясь утра, съел вместе с косточками. Мы спрятали для него на корме еду на обед и ужин и отчалили от борта крейсера к своей базе.

— Когда проголодается, сам найдет, — сказал дядя Миша.

Целый день мы на базе беспокоились о котенке, слыша выстрелы с вражеского берега.

Но коту ничего не сделалось. Когда мы следующей ночью вернулись и приступили к работе, он с интересом следил за нами из темноты зелеными огоньками глаз. Сидя на корме, он внимательно смотрел, как мы спускались и поднимались из воды. Может быть, по-кошачьи думал, что это мы ему ловим рыбу на завтрак.

На корме он проводил большую часть ночи. Видно, крейсер ему был родней, чем водолазный бот.

Когда на корме ему становилось совсем невтерпеж от холода, он приходил к дяде Мише и свертывался воротником у него на шее.

Однажды звездной ночью гитлеровцы, видимо, заметили какое-нибудь наше движение и сделали по кораблю несколько орудийных выстрелов. Снаряды пролетали над кораблем и разрывались в воде. Но водолазов не оглушило, все были во-время подняты из воды.

Мы думали, что котенок от выстрелов сразу сбежит с крейсера на водолазный бот. Но он то округлял, то суживал свои зеленые глаза и не думал уходить. Он даже презрительно зашипел, когда Никитушкин, удирая из воды от подводных взрывов, ударился головой о заклепки бронированного крейсера и помял свой медный шлем.

Все мы под вой снарядов попадали на палубу бота и прилипли к доскам. А котенок, наоборот, как услышал звук снаряда, сразу поднялся на палубу и выгнул спину. Зеленые огоньки его глаз так и заблестели в темноте. Когда снаряды шлепнулись в воду, он только встряхнулся и снова спокойно лег на корму.

— Видать, обстрелянный кот, — сказал довольный Никитушкин.

— Молодец!

После этого прочеса гитлеровцы успокоились и не тревожили нас до самого утра. Они и не догадывались, что мы приходим сюда каждую ночь и прячем за кормой крейсера целую флотилию: водолазный бот, шлюпки, водоотливные средства и большие цилиндрические понтоны.

А тут еще начались осенне-зимние штормы; однажды ударил девятибалльный. Во время него от кормы не отойти: заметят; и возле кормы стоять тоже нельзя: разобьет о стальной корпус. А самое главное, — ночь потерять жалко.

Наш боцман Калугин как акробат ходил и бревнышки и кранцы между бортами подкидывал. Благодаря его уменью мы всё-таки отработали несколько ночных часов. Дядя Миша был, как и мы, весь мокрый, и котенок на нем тоже весь вымок. Взяли мы котенка с собой на базу, обогрели и обсушили. В следующую ночь, тоже штормовую, хотели его на базе оставить, но не успели от берега отойти, как он уже очутился на спине у дяди Миши и ушел с нами на операцию.

— Ну, куда ты, глупый? Ведь холодно, вымокнешь опять, — уговаривал дядя Миша котенка. Но тот никаких уговоров не понимал, и еще плотнее укладывался у него на шее. Ну что ты с ним будешь делать?

Мы до сих пор даже не знали, как его звать. Много имен перебрали: и Жучок, и Чертенок, и Бесенок, и Белые пятнышки, — как только не называли, а он и ухом не повел на прозвища. Не мяукнул в ответ ни разу, будто немой.

У нас по части выдумки Вострецов мастером был, но и он не мог отгадать имени котенка. Так и оставался у нас котенок без имени и прозвища до тех пор, пока он нам не помог в одном деле. Это было уже после пробной откачки корабля, когда мы заделали пробоины.

Острые, рваные края отверстий и стальные крупные заусеницы на них грозили разрезать костюм водолаза. Работали в полном мраке, наощупь, резали руки, но не обращали на раны внимания. Каждый думал и изобретал, как лучше и плотнее наложить пластырь на корабельную рану и добиться водонепроницаемости. Дядя Миша не успевал чинить водолазные рубахи, а врачу Толе Цветкову уже не хватало иоду.

Питание тогда было слабоватое, стоял декабрь 1941 года, и наш кок Петя Веретенников старался изо всех сил, чтобы выжать повкуснее калории из нашего водолазного пайка.

Октябрьская вода была холодна, как лед, руки сразу синели, деревенели, и единственным средством было — растирать их докрасна. А в рукавицах работать неудобно: в них пробоины как следует не нащупать в темноте. Хоть и перевязывали рукавицы шпагатом, всё равно надуваются воздухом, пальцы и ладони делаются нечувствительными, не узнаешь, какие края у пробоины. А гайку и вовсе не отвинтить, ни завинтить, ни взять ее рукавицей, будто не пальцами ее берешь, а ватной подушкой. И самому в костюме трудно поворачиваться; под водолазной рубахой на тебе наверчено, как на капустном кочане, сто одежек: брюки и куртка, на них еще шерстяное двойное белье, рейтузы, чулки вязаные двойные, ватные брюки, ноговицы, ватный пиджак — вот сколько надето.

Но всё-таки заделали мы пробоины хорошо, как на суше. После шторма днем на базе починились, шлемы выправили, крамбол — деревянный брус для подъема тяжестей из воды — отремонтировали и срастили порванные штормом тросы.

Понатешился над нами шторм в эту ночь. На тросе всю ночь нас дергало, как петрушку в кукольном театре. Но в обиду мы себя не дали, закончили заделку пробоин и начали откачку воды из корабля.

Пустили в ход все наши отливные средства и качали целый час. С трепетом ждали, когда всплывет крейсер. Но крейсер не всплывал.

Что такое? Неужели кто-нибудь из нас плохо работал и неплотно заделал пробоины?

Решили пустить в ход электропомпы самого крейсера. Корабль показал часть палубы и на этом остановился, выше не пошел. Было ясно, что где-то осталась незаделанная пробоина. Тут мы заметили, что едва крейсер стал подниматься, кот заметался по палубе и куда-то исчез. Куда же он мог деваться? Неужели испугался помпы? Стрельбы артиллерийской не пугался, а тут струсил. Осмотрели всё — на палубе его нет. Снова занялись помпами, шутка ли, столько ночей работы проделали, а корабль не всплывает. В тревоге совсем забыли о котенке. И вдруг откуда-то снизу, словно из подземелья, раздался жалобный писк.

— Он внизу, — догадался Никитушкин.

— Наверно, в шкиперскую побежал. Пойду, спасу тварь! — сказал дядя Миша и полез в люк.

Долго не выходил обратно. Мы уже думали, что и он пропал вместе с котенком, — там, в темных лабиринтах крейсера, немудрено заблудиться и захлебнуться где-нибудь в отсеке. Потом слышим глухой голос:

— Спускай водолаза! Нашел!

Бросились к люку, и оттуда поднялась рука с мокрым дрожащим котенком.

— Нашел пробоину! — сказал дядя Миша. — Чуть котенка в нее не затянуло. Спускай водолаза. Сейчас я вам ее выстукаю.

С борта сразу спустился Подшивалов, и выяснилось, что на корме в одном месте отогнулся лист стальной обшивки. Видимо, он отошел, когда была последняя стрельба, и потому до этого водолазы его не находили.