Было десять часов утра, а стояла ужо парниковая духота. Ветер дул в корму со скоростью движения крейсера, и, когда капитан стал раскуривать потухшую сигару, пламя спички не колебалось. Несмотря на страшную жару, Рюккерт не расстегнул даже крючка на тугом воротничке кителя, только часто обтирал лицо платком. Вахтенный офицер вышел из рубки и, доложив по всей форме о полученной десять минут назад шифровке, подал расшифрованный текст. Прочитав, Рюккерт скомкал листок и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Проклятые бюрократы… Активизировать действия… — И вдруг неожиданно вскричал: — Как? Чем? — И, бросив на мостик сигару, растоптал ее каблуком и, что уже совсем выходило за все рамки возможного на военном корабле кайзера Вильгельма, смачно плюнул за борт, и, конечно, плевок его пристал несмываемым пятном к борту прославленного рейдера.

В двадцати милях от пролива Гаспар «Ориона» обогнал отряд английских военных кораблей: легкий крейсер и три эсминца.

Воин Андреевич, готовый ко всяким бедам, с облегченным вздохом сказал старшему офицеру:

— Наверное, о нас совсем забыли. И действительно, в мире столько событий. С тех пор как мы покинули Плимут, потоплено с десяток английских транспортов, а тут исчезновение одного парусника, да еще чужого флота. Возблагодарим наших богов-покровителей, мамочка моя! — заключил он с улыбкой, глядя на задымленный горизонт.

— Что их сюда привело? — спросил старший офицер.

— Видимо, идут из Австралии в Сингапур.

— Но скорость не меньше двадцати узлов!

— Действительно, довольно много для простого перехода, тем более что в этих широтах тишь и гладь. Может, спешат на Дальний Восток?..

Их разговор прервал надрывный крик: «Человек за бортом!» И тотчас же: «Еще человек за бортом!»

Первым упал за борт Лешка Головин. Погода стояла тихая, и матросы заменяли некоторые снасти бегучего такелажа, порядком износившегося за длительный рейс. Юнга, как всегда, тоже участвовал в работах. Спустившись по вантам на палубу и уже ступив на планширь фальшборта, он поскользнулся и полетел в воду. За ним с вантов прыгнул Зуйков.

Матросы стали бросать им спасательные круги. Вахтенный офицер подал команду лечь в дрейф. Готовилась к спуску шлюпка.

Вынырнув, юнга ухватился за круг и, глядя на уходивший корабль, подумал: «Ух, влетит мне по первое число. Из-за меня сейчас надо в дрейф ложиться». Первые мгновения он не подумал о грозившей ему смертельной опасности: море кишело акулами.

«Орион» уходил, казалось, ни мало не заботясь о своем юнге, все паруса еще белели на его мачтах. И у Лешки сжалось сердце: «Неужто так и оставят?» Хотя он знал, что этого не может быть, но «Орион» уходил. Гребень волны закрыл корабль, и Лешка остался совсем один. Невдалеке чиркнул по воде плавник акулы. Лешка поджал ноги и крикнул:

— Пошла, тварь проклятая! — И тут он услышал хриплый голос Зуйкова:

— Ляксей! Держись, брат, я сейчас!

— Дядь Зуйков! — крикнул Лешка так радостно, звонко, что другой плавник акулы, совсем недалеко резавший воду, мгновенно скрылся.

Зуйков, тяжело загребая левой рукой, подплыл к юнге:

— Ух, братец, сердце зашлось… Да ничего, сейчас нас вызволят. Только держись, брат.

— Да я ничего. Вы-то зачем?

— Тоже оступился.

— На банановой шкурке?

— На ей, проклятой… Полный рот водищи зачерпнул…

— Кто-то на планширь бросил.

— Брюшков?

— Не знаю. Наступил, нога и пошла.

— Вот и я…

— Врете вы все. Поди, спасать задумали, а плаваете, как топор.

— Правда, не очень, да я знал, что братва кругов набросает.

— Ничего вы не знали. Думали, потону без вас.

— Где там потонешь. Ты ведь вроде рыбы… Я, знаешь, — он снова выплюнул горькую воду, — для компании. Одному-то…

— Да я бы и один продержался… — Лешка подался ближе к матросу и шепнул: — Акулья проклятого здесь…

— Какое акулье? Дельфин это играет. Ты ладошкой по воде хлопай, он и отстанет. Вот так. — И он с силой ударил рукой по воде. Юнга тоже несколько раз с силой опустил руку, а потом спросил: — Раз дельфины, то зачем хлопать? Пускай резвятся, поближе посмотрим, что за рыба? Если бы тонули, а то мы хоть сутки продержимся.

— Да хоть двое! Вода как суп к концу обеда. Только хлебать не хочется. Я вот все думаю, Алексей, кто столько соли в море насыпал?

— Правда! Смотри, совсем близко подходят! Вылитые акулы! Вы зачем, дядя Спиря, нож вытащили?

— Попугать…

Оба замолчали, следя за кругами акул. Они подходили все ближе, уже не пугаясь ни криков, ни ударов по воде.

Шлюпки все не было.

Следя за плавником акулы, Лешка опустил голову под воду и, открыв глаза, увидел, как, чуть не задев ноги, промчалось сероватое тело акулы. Очутившись на поверхности, он тоже вынул на ножен свой матросский нож — подарок Зуйкова.

Матрос кивнул в знак одобрения и сказал, озираясь по сторонам:

— Меть ей в брюхо, если подвернется. Спину не пробьешь. В брюхо… Да нож держи крепче, не то вырвет. Не дрейфь только! Скоро наши будут… Вот я тебе, тварина… — Продев левую руку в петлю круга, Зуйков опустился под воду и проделал то, чему учил юнгу. Акула, перевернувшись кверху брюхом, мчалась прямо на них. Заметив, что человек сам переходит в наступление, хищница чуть уклонилась в сторону и получила острым как бритва ножом удар в брюхо. Зуйков еле удержал в руке рукоятку ножа: с такой силой рванулась вперед акула, оставляя за собой густой кровавый след.

Вынырнув, Зуйков только мотнул головой в сторону и поплыл прочь от этого места, часто оглядываясь и издавая невнятные звуки. Лешка видел все и плыл, не отставая. А в глубине смертельно раненную акулу уже рвали на части ее сородичи, привлеченные запахом крови.

— Куда вы?

— Стой!

— Спиридо-он!

— Ляксе-ей! — разнеслось по воде.

Сидя в шлюпке рядом с лейтенантом Гороховым, Лешка только улыбался. Зато Зуйков, переживший и за себя и за мальчишку, особенно за него, нервно смеялся и говорил без умолку, рассказывая, как они с юнгой отбивались от «проклятого акулья» и невесть сколько пропороли рыбьих животов, не считая ран, нанесенных в другие части тела.

Лешка заговорил, только когда стали подходить к «Ориону»:

— Я сразу узнал, что за рыба кругом шастает. Что я, акулу не отличу от дельфина? Да мне не хотелось пугать дядю Спиридона. На плаву только испугайся — и все! А он, сами знаете, какой пловец…

Зуйков полураскрыл рот, посмотрел на гребцов и залился счастливым смехом, дружно подхваченным всей командой шлюпки, включая лейтенанта Горохова, обычно человека неулыбчивого, как говорили матросы. Лешке еще хотелось сказать, что, не будь дяди Спиридона, ему бы — форменная крышка, да с борта клипера донеслись приветственые крики… Загорелые лица матросов обрамляли борт, и среди них Лешка узнал боцмана, грозившего ему своим заскорузлым пальцем и тоже что-то кричавшего, видно, не особенно приятное для Лешки Головина, и Гарри Смита, сидевшего на конце фор-трюм-реи и тоже изливавшего свою радость:

— Леша! Собачкин сынок! Давай! Давай! — кричал он, махая руками.

Ночью в начале второй вахты радист Лебедь растолкал Феклина и велел ему доложить командиру, что перехвачены важные сообщения.

— Какие, Герман Иванович? — спросил Феклин, вскочил с койки и натягивая штаны.

— Потом, потом. Скоро узнаешь. Буди!

— Опять гонится, зараза?

— Да нет. Иди живей.

— Живей, живей. Что же еще на нашу голову? Постой, он в исподнем не принимает. Хоть тонуть будем. Форму всегда соблюдает.

— Знаю, иди, ради бога!

Феклин, пропустив радиста в каюту командира, остался у неплотно прикрытой двери, придерживая ее, чтобы не хлопала при крене. Из каюты ясно доносился голос Германа Ивановича:

— Англичане догнали Рюккерта, и сейчас заканчивается бой у островов Саут-Натупа. У рейдера дела плохи. Передал открытым текстом: «Погибаю, но не сдаюсь».

— Ну спасибо, мамочка моя. Разодолжили. Мне этот Рюккерт покою не давал. Теперь вздохнем спокойней. Идите отдыхайте. Вижу, вы еще не ложились.