— Я не жил в Англии, англичан я видел только взлетающими в воздух и некоторое время плавающими на поверхности. Действительно, они держались корректно. Никто не пытался без приглашения проникнуть в мою субмарину.

— Довольно остро! — сказал Новиков, и все трое захохотали.

Фон Гиллер по просьбе Новикова был помещен в его каюту, тоже сравнительно просторную, с диваном, как и у Стивы Бобрина. Подозрительный, желчный артиллерийский офицер, основательно прощупав гостя, нашел, что пленный приторно вежлив, нагловат, считает себя представителем расы господ, которой в конце концов будет принадлежать весь мир. Во всякое другое время Новиков на высокомерие ответил бы тем же, а сейчас он посчитал, что фон Гиллер — настоящий клад, что таких людей следует всячески привлекать на свою сторону. Такие союзники помогут разгромить большевиков и восстановить монархию в России, не гнушаясь применением любых средств.

— Немецкие ландскнехты всегда служили русским царям, — сказал он Стиве Бобрину, — пусть еще послужат, а там мы им дадим такое мировое господство, что тошно станет. А пока он нам нужен, не то что твой британец.

— Ни рыба ни мясо, — согласился Стива. — До мозга костей испорчен своей гнилой демократией и еще возомнил, что неотразим и что Элен его невеста!

— Разыгрывает. Типичный английский юмор. Слишком невероятное совпадение. И ты поверил?

— Вначале — да. Но теперь — нет… Я еще вернусь в Плимут, сделаю им очную ставку и посмотрю, куда денется его пресловутая корректность…

Стива никак не мог примириться, что Элен будет принадлежать другому.

Команда сразу невзлюбила немецкого офицера. Он проходил мимо матросов, делая вид, что не замечает их, или презрительно щуря глаза. Прошел слушок, пущенный Зуйковым, что «немец укокошил приятеля», что не могло не отразиться на репутации капитана-цурзее среди экипажа клипера. Прежде чем освоиться с новым положением на клипере, барон Фридрих фон Гиллер пережил немало страшных минут, переходя от надежды к отчаянию. Увидав парусник и отправив лейтенанта Лемана на дно, капитан-цурзее чуть сам не выскользнул из спасательного круга и не последовал за ним, узнав в подходящем вельботе русских моряков. Цепенея от ужаса, он думал, что, как только русские узнают, что он немец, да еще командир подводной лодки, его немедленно или расстреляют, или сбросят за борт. Сам он поступал так же и находил это вполне разумным и оправданным высшими соображениями, стоящими неизмеримо выше «слюнявого гуманизма». Не раз утопающие молили его о помощи, и он мог взять несколько человек или хотя бы бросить им пару спасательных кругов, но ни разу даже и не подумал об этом.

Очень скоро фон Гиллер понял, что попал к людям с совершенно другой психологией, другими моральными нормами. Не понимая ни слова, по интонациям он чувствовал участие, звучащее в голосах людей. И даже когда они узнали, что он офицер и командир подводной лодки, то не ощутил у них явной ненависти. Офицеры выражали к нему подчеркнутое дружелюбие и сочувствие как к достойному противнику и собрату по профессии. Отношение к нему матросов его не интересовало.

Пригласив к себе, командир клипера сказал ему:

— Так вы тот самый знаменитый подводник, о котором так много писали ваши газеты, а также англичане и французы?

— Возможно. Я — солдат. Сражался, как мог, оружием, вверенным мне кайзером Вильгельмом! — высокопарно ответил фон Гиллер.

— Что же, будем считать, что вы ни при чем и во всем виноват ваш кайзер, если мы можем винить его величество. Все же у вас были условия пересмотреть многие позиции относительно войны и мира.

— Я потомственный военный и воспитан считать войну и все, что связано с ней, естественным делом. Да, я потопил много судов, но опять же — война есть война!

— Формально — да, а на поверку — пустая фраза, оправдывающая всякие гадости, да не будем об этом. Нам здесь ничего не решить. Располагайтесь. Поместитесь в каюте нашего артиллерийского офицера. На вас распространяются все права военнопленного, хотя можете чувствовать себя как в своей семье. У нас совсем иные отношения к врагам поверженным.

Все страхи разом прошли. Фон Гиллер, вымытый, накормленный в кают-компании, в чистом белье, в выстиранной и отглаженной русским матросом Феклиным форме офицера немецкого подводного флота, забыл все недавние тревоги.

Через неделю после спасения потерпевших катастрофу командир клипера устроил ужин, посвященный этому событию.

Отец Исидор наспех прочитал благодарственную молитву, выслушанную по привычке, большинство сидящих за столом были неверующие, да и сам иеромонах нередко говаривал своему приятелю старшему механику Андрею Андреевичу Куколю, что «иногда сильно обуреваем грузом сомнений насчет веры христовой».

Большее впечатление произвела речь Воина Андреевича, произнесенная на английском языке, на котором все сидящие за столом говорили, кроме отца Исидора и старшего механика, им переводил Стива Бобрин. Командир сказал:

— Дорогие друзья! Мы, люди, посвятившие себя морю и ежеминутно рискующие жизнью, ценим и любим жизнь. Вот почему мы так горячо откликаемся, когда нам выпадает счастье оказать помощь на море другому моряку и особенно спасти товарища. И надо сказать, что такое счастье выпадает не часто. Особенно то чудо, что произошло с нашими друзьями. Остаться живым при взрыве корабля, да еще быть спасенным случайно проходившим парусником. Это ли не чудо! Мы оказали услугу не только нашим союзникам, но и недавнему противнику капитану-цурзее барону фон Гиллеру. Теперь, господин капитан, вы, надеюсь, окончательно покончили с войной, и мы счастливы, что можем оказать вам гостеприимство, как и вы, безусловно, оказали бы его нам, окажись мы в таком же положении.

Изобразив на своем лице признательность, капитан-цурзее, опустив веки, кивал головой. На миг, слушая командира, он представил себе, как бы взлетел на воздух этот изящный корабль со всеми своими парусами. Ему еще не приходилось топить клипера. «Если бы не эта дурацкая мина, какое было бы зрелище!» — думал он и, улыбаясь, поднял высоко бокал.

— Дорогие друзья! — продолжал командир клипера. — Давайте выпьем за всемирное товарищество, за скорейшее окончание войны, когда можно будет, не опасаясь ни мин, ни торпед, ни пушек, ходить по всем морским путям! Ваше здоровье, капитан-цурзее барон фон Гиллер! Лейтенант Фелимор!

Поздно ночью в каюте барон фон Гиллер сказал Новикову:

— У вашего капитана опасные мысли, он сектант или большевик, сторонник всемирного братства. Наверное, он подразумевает под братством коммуну!

— У него голова забита всякими слюнявыми идеями, — ответил Новиков. — По его милости мы очутились в этом сумасшедшем рейсе.

— И хотя я обязан жизнью такому странному поступку вашего капитана, не могу не согласиться с вами, обер-лейтенант.

— Пока лейтенант, барон!

— Прошу прощения, лейтенант, я согласен, что, исходя из высших соображений, вы должны были идти в Мурманск, в Архангельск, куда англичане готовят десант против большевиков. Я каждый день слушал сообщения английских и американских агентств. Вопрос этот решен. В то время как вы направляетесь во Владивосток, который захвачен большевиками.

— Какая осведомленность! — желчно заметил Новиков. — Вы что, уже побывали в штурманской?

— Да, заглянул. Пока клипер держит курс в Карибское море.

— Вот видите! Возможно, мы идем в Южную Америку.

— Не шутите, лейтенант! Ваш капитан рвется в Россию, он говорил мне, что в такое время долг каждого русского — быть на родине. Раз в Россию, то Балтика для вас закрыта. Север — тоже, в Черное море вас не пропустят сейчас ни англичане, ни турки, ни мы. Остается только Владивосток.

— Совершенно точно. Туда мы и идем. Только вы заблуждаетесь, дорогой капитан-цурзее, что мы сидели сложа руки. — И он рассказал о неудавшейся попытке раскрыть подготовку побега англичанам.

— Приношу извинения. Вы и ваш друг действовали в верном направлении, только непродуманно. Письмо должен был доставить один из вас.