Оставалась последняя, но непростая проблема, которую мне следовало решить, находясь в Индии, — перевезти в Сур 140 тонн строительных материалов. Регулярное судоходство между Индией и Оманом осталось в далеком прошлом. Это во времена расцвета арабского мореплавания, сопровождавшегося строительством кораблей, арабы закупали лес в Индии и возили его в Оман. Мне оставалось найти и зафрахтовать индийское судно. Когда я поговорил об этом с торговцами лесом, они (и сами-то изрядные проходимцы) закатили глаза от ужаса. Да где же я найду порядочного судовладельца?

Если кто и возьмется перевезти груз, то он или отрядит для этого судно, которое едва держится на плаву и непременно потонет, принеся владельцу страховку, или судовладелец обманет меня иным, не менее проверенным способом. К примеру, корабль с грузом отойдет на несколько миль от берега, где в назначенном месте встречи груз перевалят на небольшие суденышки, которые растворятся в просторах моря. Корабль продолжит рейс и даже прибудет в порт назначения, и капитан с прискорбием на лице расскажет о том, что его корабль попал в чудовищный шторм и, чтобы спастись от неминуемой гибели, пришлось выбросить груз за борт. Я навел справки. Подобные истории случались не раз. Что было делать? Оставалось пойти на риск.

Рисунок из «Книги тысячи и одной ночи», опубликованной в 1877 г. в переводе Эдварда Уильяма Лейна

После длительных поисков я нашел судовладельца, согласившегося отправить корабль в Сур. Он принял меня в конторе, располагавшейся рядом с товарным складом, около которого кипела работа: обливавшиеся потом кули таскали какие-то ящики и тюки. Судовладелец был черноволосым мужчиной со свернутым набок подбородком и маленькими блестящими глазками, дерзко поглядывавшими на мир из-под длинных ресниц. Пожалуй, он походил на опереточного злодея. Судовладелец потребовал плату вперед. Я поторговался, немного сбив цену, и в тот же день осмотрел корабль, показавшийся мне надежным и вовсе не собиравшимся пойти ко дну в ближайшее время. И все же я шел на огромный риск, так как выбора у меня не было. Правда, мне удалось предпринять некоторые меры предосторожности. Я договорился с судовладельцем, что груз будет сопровождать мой человек, содержание которого я оплачу. В рейс отправился островитянин, земляк Али. Лесоматериалы, камедь, 50 000 оболочек кокосов, рыбий жир, тюки с известью и все прочие закупленные мною товары, казалось, погрузили на судно. Мне предъявили счет, в котором, к моему удивлению, в качестве одной из статей расходов числилась взятка местному боссу профсоюза докеров. Я оплатил счет, и вскоре корабль с моим представителем на борту вышел в море и направился в Сур.

В середине декабря 1979 года корабль, окрашенный в ядовито зеленый цвет, с претенциозным названием «Мухаммед Али», перевозивший мой груз из Индии, бросил якорь в гавани Сура. Я поспешил на судно, воспользовавшись услугами патрульного катера. Поднявшись на палубу, видно, не мытую ни разу во время рейса, я увидел толпу матросов, выражение лиц которых не предвещало мне ничего хорошего. За спинами матросов стоял мой человек, явно собиравшийся что-то мне сообщить. Один из матросов, похожий на беглого каторжника, сказал мне, что на судне, в связи с отсутствием капитана, за старшего третий сын владельца «Мухаммеда Али», а корабль привел в Оман первый помощник. Мои опасения возросли: видно, что-то случилось с грузом, а спросить будет не с кого. Между тем какой-то матрос отправился за третьим сыном судовладельца — за тем, кто был на судне «за старшего». Вскоре на палубу, позевывая и протирая заспанные глаза, поднялся молодой человек лет двадцати пяти, но уже успевший набрать избыточный вес: его живот под разошедшейся на груди цветистой рубашкой нависал над брючным ремнем. Подойдя ко мне, он гнусавым плаксивым голосом стал рассказывать о трудностях совершенного перехода через Аравийское море. По его словам, корабль попал в чудовищный шторм и едва не пошел ко дну; рейс продлился дольше, чем ожидалось, что принесло лишь одни убытки, и потому мне следует их покрыть. Но эти стенания оказались только прелюдией к сообщению, которое меня потрясло. Плаксивый молодой человек рассказал о конфликте с докерами, повысившими без вразумительных объяснений плату на погрузочные работы, что привело к досадным последствиям: часть лесоматериала не погрузили. Рассказ был шит белыми нитками. Мне представилось очевидным, что судовладелец специально распорядился не брать на борт груз в полном объеме, чтобы совершить дополнительный и, вне всякого сомнения, прибыльный рейс. Я объяснил ситуацию офицеру полиции, закончив свою речь такими словами:

— Эти люди обманывают не только меня, но и ваше правительство, заинтересованное в проекте, который я собираюсь осуществить.

— Мы арестуем этот корабль, — последовало в ответ. — Передайте этому парню, — офицер показал на старшего, — чтобы судно не выходило из гавани. А вы заберите у этих людей их паспорта и дайте мне знать, когда сочтете возможным отпустить судно.

«Мухаммед Али» простоял в гавани Сура около трех недель. Мой человек, островитянин с Миникоя, конечно, сошел на берег и сразу же мне рассказал об истинном положении дел. Весь груз не взяли на борт специально — вероятно, по наущению судовладельца. Докеры в этом не виноваты, они исправно выполняли свои обязанности, а вот экипаж гнул свою линию. Матросы заполнили грузом трюм, а палубу — лишь частично. Могли бы взять на борт и весь груз — места хватало. Островитянин протестовал, настаивал на своем, но ничего не добился. В море ему угрожали смертью, если он расскажет мне правду. Он ночевал на палубе, и однажды ночью палубный груз непостижимым образом сдвинулся с места, и его ушибло бревном. Он был уверен, что на обратном пути его выкинут за борт в отместку за то, что он рассказал мне правду, и потому слезно просил меня не возвращать его на корабль.

Я отправил островитянина на Миникой самолетом, поквитавшись за его страдания тем, что не отпустил судно даже после его разгрузки. «Мухаммед Али» предпринял попытку бежать. Однажды ночью в ветреную погоду корабль бесшумно ушел из гавани, но только недалеко. Его догнал вертолет и, угрожающе зависнув над беглецом, заставил судно вернуться в гавань. Но в конце концов мне пришлось отпустить корабль, и я нисколько не сомневаюсь, что его и дальше стали использовать для обмана незадачливых фрахтователей.

Незадолго до Рождества в Сур прилетели сборщики кораблей, все, как один, в купленных мною в Индии зеленых рубашках. Министерство национального наследия и культуры предоставило в мое распоряжение большой дом, который стал нашим общим жилищем на восемь месяцев. Это был настоящий особняк, построенный два века назад богатым сурским купцом. Обитая железом двустворчатая парадная дверь вела в большой внутренний двор, покрытый коралловыми окатышами, приятно шуршавшими под ногами. В стенах дома, выходивших во двор, утопало несколько ниш с размещенными в них дверьми, которые вели в комнаты первого этажа, а комнат этих было не счесть. Одни, большие, вполне подошли для общественных спален и кладовых (так, нашлось длинное прохладное помещение для хранения пятидесяти тысяч оболочек кокосов). В комнатах поменьше я поселил бригадиров, а другие отвел под кухню и подсобные помещения (в одном из которых мы устроили кузницу). В доме даже нашлась комната с дренажом — несомненно, когда-то в ней размещалась прачечная. Послужит и нам!

На второй этаж со двора вела лестница. Наверху располагались четыре комнаты, в которых раньше жили владельцы особняка. К каждой примыкало по комнатушке — прежде ванные или кухни. Второй этаж занял я. В доме, благодаря трехфутовым стенам, даже в жаркие дни стояла прохлада; в окна, обращенные в сторону моря, задувал ласковый ветерок. Из этих окон открывался вид на лагуну, и я нередко видел, как неподалеку от берега в ее тепловатых водах греются черепахи. Из окон, выходивших на противоположную сторону, открывался совсем другой, но не менее привлекательный вид. Передний план занимал полуразрушенный форт, за ним располагались холмы, отделявшие Сур от Вахибской пустыни. Когда солнце опускалось за горизонт, холмы окрашивались в пурпур.