— О, мне совсем нечего вам рассказать. У меня такая однообразная жизнь — развлечения, удовольствия, поклонники. Знали бы вы, как мне надоели мужчины и рестораны…

Она не договорила, многозначительно повесив громкие слова в воздухе — делая глоток крепкого, совершенно не нравящегося ей кофе. Внезапно замечая нераспечатанную пачку «Собрания» с загадочной надписью «Блэк Рашн» — «черный русский», ее знания английского хватило, чтобы перевести эти два слова.

— Курите. Курите, пожалуйста! — Вика поспешно раскрыла пачку, протягивая ей. — Купила, а так и не попробовала — я и так очень много курю, мне столько нельзя. Такие нервные экзамены — сидеть приходится с утра до вечера, а потом еще полночи, только сигареты и кофе спасают. Но что поделаешь?

И она закурила эту черную с золотым фильтром сигарету, содрогнувшись от благоговейного восторга. Она и представить не могла, что сигарета может быть настолько красивой. И тут же сказала себе, что отныне будет курить только эти — сколько бы они ни стоили. Суть ведь не в том, что и сколько курить, — она не получала от процесса особого удовольствия, ей просто казалось, что она эффектнее смотрится с сигаретой, — а в том, что именно она держит в пальцах.

Если бы не Викин взгляд, двусмысленный вопреки девственной чистоте хозяйки, она бы быстро ушла. Разговоры об институте были ей скучны, и сама старушка, оказавшаяся девицей, тоже. И говорить с ней было не о чем. Ну не спрашивать же ее о поклонниках и о том, как она проводит свободное время, — и так все понятно, зачем на больную мозоль наступать.

Но та так восхищенно смотрела, так старалась прикоснуться хотя бы невзначай, так искренне расспрашивала обо всем, что она продолжала сидеть. Думая, что надо спровоцировать Вику на шаг, который та подсознательно хочет сделать — потому что она, Марина, вызывает желание у всех и всегда.

А потом она деланно озаботилась тем, что отвлекает новую знакомую от столь важной учебы. И, выслушав протесты, заявила, что в таком случае, может, им стоит перейти на лоджию и позагорать, — и решительно стащила платье, опускаясь на предложенный деревянный шезлонг. И удивленно посмотрела на Вику, когда та через какое-то время появилась в купальнике, в двух убогих цветастых тряпочках, обтягивающих слегка обросшие мясом кости.

— Но ведь тело должно дышать, Вика! Ну что вы — ну кто вас тут увидит? Да, мужчины любят подсматривать, я знаю — но разве вам есть чего стесняться? Вы такая приятная, должна вам сказать…

Максимум, на что та решилась, — это стащить верхнюю часть купальника, обнажив крошечную грудь, грустную и вялую, с неожиданно большими сосками. И то для нее это было слишком — прямо-таки как добровольное восхождение на костер. На нее даже смотреть было жалко — она так пугливо озиралась, словно не понимала, что, увидь ее мужчина, что было технически невозможно, он тут же отвернется. Да она даже от Марины прикрывалась — и чувствовала себя явно неуютно.

А она, Марина, сама не могла себе объяснить, зачем ей все это надо. От скуки, наверное. А может, потому, что единственное, что ее интересовало в жизни, — это люди и секс. И пусть практически все считали ее дурой — она умела наблюдать и делать выводы, и вести беседу, направляя ее туда, куда нужно было ей, и играть с собеседником, говоря то, что он хочет услышать.

Те, кто ее окружал, думали о чем-то еще — об учебе, карьере, деньгах, — а она только об этом. У нее была четкая роль, и она ее играла, изучая того, кто оказался рядом, пытаясь понять, каков он, провоцируя его или отталкивая, в зависимости от того, чего он заслуживал. И для этого совсем не требовалось читать ученые книжки и сдавать экзамены на пятерки — потому что это было хобби, интереснее и важнее которого ничего не существовало. Разве только чисто физические удовольствия от ощущения собственной привлекательности, прикосновения шелковой простыни к нежному телу, касания жадных рук, самоудовлетворения.

В тот день, кстати, между ними ничего не произошло — хотя прояви она инициативу, все бы было. Но она почему-то сдержалась — хотя ей хотелось помочь Вике, помочь почувствовать себя другой и получить удовольствие, и посмотреть, какой она будет в постели, как будет вести себя и что делать. Но она сдержалась.

А через две недели Вика — почти подруга, потому что Марина к ней заходила ежедневно, проводя у нее часа по два-три, и та ее еле отпускала, хотя и разрывалась между желанием задержать гостью и необходимостью готовиться — сдала наконец свой экзамен. И пригласила Марину в гости — чинно и официально пригласила, добавив, что к родителям на дачу поедет только завтра.

И Марина, естественно, пришла — с красивой красной розой, при виде которой Вика чуть с ума не сошла. Она уже, кажется, составила представление о новой знакомой — эгоистка, живущая удовольствиями, не думающая ни о ком, кроме самой себя. Такая, какой и положено быть красивой молодой девушке, которой все восхищаются. И потому Вика не ждала ни цветка, ни нежного поцелуя в губы, ни откровенно радостного поздравления. Ни интимно произнесенного: «Я так за тебя счастлива, дорогая…»

Вика много позже призналась, что захотела ее сразу. Но стеснялась — думала, что Марине интересны в этом плане только мужчины, которых у нее, разумеется, толпа. Комплекс неполноценности ей мешал, в общем. Хотя опыт отношений с женщинами был — это сразу в постели чувствовалось. Но, видимо, опыт этот казался ей стыдным и не слишком приятным — может, партнерши были такие, кто знает. Ей самой такие несколько раз попадались, после которых хотелось проклинать лесбиянок и однополую любовь.

Так что она считала Вику своим, можно сказать, творением — ведь именно она пробудила в ней желание и сексуальность и сделала такой, какой Вика была теперь. Страстной, ненасытной, очень умелой и пусть не бесстыдной, но и не слишком стыдливой. И не подтолкни она ее, Вика и не заикнулась бы насчет того, что ее хочет. И ничего бы не вышло у них.

Они выпили тогда — две бутылки шампанского. Вика опьянела сразу, плела восторженную чушь, уверяя, что если бы не Маринино общество, позволявшее так приятно расслабляться между занятиями, она бы и не сдала ничего. А она, Марина, слушала, тонко рассчитывая ходы и фразы.

— О, я такая пьяная, — произнесла наконец. — Но с тобой это не страшно — вот мужчина точно бы воспользовался моим состоянием. Они такие животные, ты же знаешь…

И она улеглась на узкую девичью постель, но Вика не подсаживалась, сидела в стороне, болтая без умолку. Может быть, она уже чувствовала, чем все кончится, и этого боялась — боялась, что оттолкнут, боялась показаться извращенкой, боялась, что это испортит их отношения, что Марина будет смеяться над ней потом. По крайней мере когда она подсела наконец, то робко держала Марину за руку, говоря ей комплименты, совсем не собираясь на нее набрасываться. И напряглась, когда она, Марина, положила ее руку себе на грудь — а потом коснулась ее крошечной, незаметной почти груди, вдобавок закованной в плотное платье и белье.

Она еще была не готова. Так что пришлось встать и подливать ей шампанское, что чуть было не привело к обратному эффекту, потому что Вика вдруг расплакалась, забубнив сквозь слезы, что столько лет отдано учебе и никаких развлечений и удовольствий. И вот наконец институт позади, а ей уже столько лет, и у нее нет никакой личной жизни и не будет, потому что она некрасивая, и все, что ее ждет, это работа, и…

— Ну что ты, что ты — ты мне так нравишься! — Марина обняла ее тогда, успокаивая, вытирая слезы. — Мужчины такие дураки — ты ведь знаешь, милая. Ты думаешь, я счастлива от того, что меня все хотят? Ну перестань, пожалуйста. Между прочим, я приготовила тебе подарок — это сюрприз. Выйди и вернись через пять минут — договорились?

Вика смотрела на нее как на добрую волшебницу, появившуюся в нужный момент с нужными словами. И вышла, оглядываясь недоверчиво, жутко желая увидеть этот сюрприз и гадая, что это может быть. А когда вошла, в комнате горел ночник, и абсолютно голая Марина лежала на ее кровати, и врывающийся с лоджии запах прохлады смешивался с запахом возбужденного женского тела и духов, кружа по комнате, пропитывая все, подчеркивая тонкость посетившей девичью спальню сексуальности.