— Ну почему? — произнесла неуверенно через какое-то время, колеблясь, разрываясь между желанием довести все до конца и боязнью навредить себе. — Я ведь знаю, кто он, — примерно знаю…

— Не понял. — Голос изменился, став безразличным и даже чужим. — Не понял…

Было уже поздно жалеть о сказанном — она бы уже не вывернулась сейчас, а если бы начала придумывать что-то другое, он бы почувствовал, а это было ни к чему.

— Дело в том… все было не совсем так. Я просто не сказала милиции — испугалась. Я гуляла, а тут он окликнул меня из машины. Он мне показался приятным, веселым таким, и я видела, что ему понравилась. И села. Я думала, что в этом ничего нет такого, — все равно я просто гуляю. Ну посижу с ним, может быть, потом схожу куда-нибудь, я же все равно одна. А он шутил и звал поехать с ним в ресторан прямо сейчас, не откладывая, — и я согласилась. А он сказал, что ждет одного человека, у него встреча здесь, — и человек вот-вот приедет, и не надо, чтобы он меня тут видел, личная очень встреча и важная. И чтобы я его подождала где-нибудь тут — погуляла бы по другой стороне переулка и не показывала бы, что с ним знакома…

Он молчал, не перебивая, ожидая продолжения в тяжелой тишине. Которую так не хотелось разрывать — да и вообще не надо было разрывать, — но…

— И он мне сказал… Я спросила, не шпион ли он, раз все так секретно, — или он с президентом встречается? А он сказал, что президент у него впереди, — хотя тот, кто сейчас приедет, побогаче любого президента. А я удивилась, разве такое возможно, — а он посмеялся, сказал, что это начальник одной таможни московской. Сказал, что богатый очень, но жадный, делиться не любит. И что-то еще говорил — не помню. Кажется, что сейчас разбогатеет немножко и будет на что пообедать. И я ушла. А потом…

Она пожала плечами, показывая ему, что это все. Пытаясь понять во все усиливающейся, все растущей, все более взрывоопасной тишине, как прозвучал ее рассказ, — но слишком нервничая, чтобы оценить его. И наконец решаясь посмотреть на него — встречаясь взглядом с его глазами, в которых было что-то непонятное.

— Ты, случаем, больше ничего не вспомнишь?

— Больше ничего. — Она развела руками, улыбаясь ему несмело. — Мне жаль — но больше ничего. Только, что я видела, как он из арки выходил, перед тем как в машину сесть, — у него было что-то в руках, сумка или портфель. А когда уходил, ничего не было уже. Но это ведь мелочь, наверное…

— Да само собой, — кивнул задумчиво, не сводя с нее глаз — в которых ей привиделось не недоверие, не подозрение, но почему-то восхищение. Может, потому, что она уже видела его — в постели — и ей очень хотелось увидеть его сейчас. Больше, чем все остальное. — Натуральная мелочь…

Она не поверила своим глазам и ушам, когда он рассмеялся внезапно — весело, заливисто, легко рассмеялся. Поглядывая на нее, качая головой, смеясь еще громче. Так, словно в этом смехе выплескивалось нервное напряжение — потому он и не мог никак кончиться. А она смотрела на него, не зная, чем вызван смех, и не зная, что ей делать, — и лично ей было не то что не до смеха, но даже не до улыбок.

— Вам кажется, что я сказала что-то смешное? — поинтересовалась язвительно, надеясь, что выбрала верный тон. — Да, я дура, я бестолковая, я плохо соображаю. И вдобавок не умею даже ровно нарезать колбасу. Но разве это повод, чтобы надо мной смеяться, — ведь кое-что я все-таки умею. Или, на ваш взгляд, в постели я так же плоха, как и на кухне?

— Да брось ты, Марина! — выдавил из себя, успокаиваясь, но все еще всхлипывая, все еще мотая головой. — Правда ж смешно. Человек, может, мину принес в сумке с деньгами — знал ведь, гад, что Никита при нем пересчитывать не будет, ему понты не позволят показать, что он допустить может, что его обмануть рискнут, — а для тебя это мелочь. А про постель — что я тебе скажу про постель, мы ж начали только! Как ты бутерброды делаешь, я уже видел — а с постелью разбираться надо. Сейчас к ребятам спущусь, надо озадачить их, выяснить, что за таможенник с Никитой дела имел, — а потом вернусь и будем разбираться. Ты мне вот что скажи — ты в попку любишь?

— О, как нескромно! — Она с укором покачала головой, чувствуя, как обмякает все внутри, но уже зная, что все плохое точно позади. — Но я скажу вам правду — я люблю так, как любите вы. Если вы любите связывать женщин и их насиловать — то я это тоже люблю. Если вы любите хлестать девушек ремнем, а потом заниматься с ними анальным сексом — я и это люблю. Если вы любите, чтобы вам танцевали сюрприз и на ваших глазах делали это вибратором — я люблю и так. Если вы любите это в ванной, на балконе, в туалете или в холодильнике прекрасно. Если вы любите, чтобы с вами в постели было две женщины или три, — великолепно. Я буду счастлива быть одной из них. И при этом мне от вас совершенно ничего не надо — ни вещей, ни денег, ни слов. Только сильное желание — а лучше очень сильное…

Он надевал брюки, когда она начала говорить, а сейчас стоял и смотрел на нее, так их и не застегнув, придерживая руками. Словно не знал, как реагировать на ее слова и что стоит за ними и ее кокетливым тоном и улыбкой. А потом вдруг продолжил одеваться, так ничего и не сказав.

— Вам не понравилось то, что вы услышали? — спросила его спину, все еще немного боясь, что неправильно его поняла, что для нее все плохое только начинается. — Я сказала что-то не то?

Он обернулся, глядя на нее серьезно, отрицательно качая головой — а потом ухмыляясь:

— Все то — кроме одного. Ну куда мне две или три, когда ты одна все силы отнимаешь? Да, и вот еще — ты ж при делах теперь, а у нас за слова отвечать принято.

Он сделал паузу, кажется, размышляя о чем-то, на что-то решаясь, взвешивая «за» и «против».

— Я так думаю, домой тебе заезжать не стоит. Временно. Обойдешься пару дней? Да и вообще выходить отсюда не стоит — пока. Так что сейчас вернусь — и начнешь отвечать за слова. По полной программе.

Он подмигнул ей, выходя, хлопая негромко входной дверью. Оставляя ее тут в смешанных чувствах — настолько многочисленных, разнообразных, порой кардинально противоположных, но тем не менее так тесно перемешавшихся, что разобраться в них было очень сложно.

И может быть, не стоило делать этого совсем. И она, отрешаясь от мыслей, сосредотачиваясь на чувствах, допила одним глотком коньяк, развела ножки, закинув их на подлокотники кресла, и опустила вниз руку, касаясь себя и выгибаясь. Шепнув адресованное тому, кого не было здесь:

— С удовольствием — с превеликим удовольствием…

— О, я не люблю телевизор, правда!

— Да посмотри — сейчас вроде твоя передача коронная будет. — Он подмигнул ей весело. — Ты же там у них в звездах была — или забыла уже? Глядишь, еще покажут. А мне позвонить надо — с тобой обо всем забыл…

— О, это так лестно, — протянула улыбаясь, глядя, как он встает и протягивает ей руку. У нее не было совершенно никакого желания смотреть телевизор — она вполне могла полежать здесь или сходить в душ. Тем более что они закончили заниматься этим всего каких-то пять минут назад. Но и спорить, с ним желания не было — она все-таки всегда старалась соглашаться с мужчинами. Если это был не принципиальный вопрос. А с таким мужчиной хотелось соглашаться во всем.

Он поднял ее легко, хлопнув по попке, протягивая сброшенное ею полотенце, в котором она пришла сюда. И потащил за собой в другую комнату, щелкая пультом, толкая ее на кресло.

— Я быстро — а ты посмотри пока. Себя увидишь — меня крикни, ладно?

— Может, мне лучше заняться чем-нибудь полезным? Например, сделать кофе и что-нибудь поесть? — спохватилась, вспомнив, что он сказал, когда приехал, что неплохо бы перекусить, — но до этого не дошло. — И не думайте, что я забочусь только о вас, — это и в моих интересах, чтобы вы пополнили затраченную на меня энергию. Вечер ведь только начался, правда?

— Не сомневайся. Только насчет поесть — лучше я сам… — Он выставил вперед ладони. Отвергая с ухмылкой ее предложение, незло насмехаясь над ее способностью уродовать даже самые дорогие продукты. — А чем-нибудь полезным займешься позже…