– Ну – ждите! Скоро, даст бог, станете папашей! А вам надо бы настроиться посерьезней! – Это она Нонне. Та хихикнула.

– Ну? Ты поняла? – отстраняясь от нее, произнес я строго.

– Нися-во-о! – бодро проговорила она.

Мы поцеловались, и она с сумкой на плече ушла в гулкие кафельные помещения – стук шагов затихал. Я стоял, прислушивался и, когда он окончательно затих, вышел.

Нет. Домой не пойду. Не высижу! Мама, я думаю, поймет, что я где-то переживаю.

Нашел двушку. Диск, как было принято в те годы, крутился с трудом, приходилось вести каждую цифру по кругу не только туда, но и обратно. Упарился!

– Алло!

– Ну? – мрачно произнес Кузя.

Что за тон? Чуть было, обидевшись, не повесил трубку, и тогда прощай, двушка! Но вовремя сообразил, что мрачность относится к его делам, не к моим. Продолжил:

– Новостей пока нет. Увез в роддом.

– И моя… с ребенком вернется, – проговорил он.

– Как?! Она же вроде не?..

– Заходи, – буркнул он и повесил трубку.

Кузина новость сразила меня: его жена Алла тоже решила завести дитя! Причем, как грустно сформулировал Кузя, – «внеполовым путем». Не то что Алла так уж была равнодушна к вопросам пола, скорее наоборот. Но процесс зачатия, как некая обязаловка, плюс время вынашивания, потерянное для дел, претили ее бурной натуре. И тут захотела всё с лету решить, победив природу.

– В Нижний поехала, к себе. У нее там сестра померла в родах.

– Но там, видать, и отец есть? – предположил я.

– А ее это не волнует! – воскликнул он.

Да, дикое ее упрямство знакомо, особенно ему.

– Всё! Теперь покоя мне больше не будет! Теперь я тут так… окурок! – Кузя раскинулся на любимой софе, на медвежьей шкуре, где он любил уютно лежать, с антикварной пепельницей, утыканной окурками, как пень опятами. В последний раз?

Высокие, закругленные сверху окна. Вечерняя заря осветила ковры, бронзовые рамы, фарфоровые вазы. Скоро тут пеленки будут висеть. Как, впрочем, и у меня! Но, переживая за друга, о себе как-то забыл.

– Ясно! Рожать ей неохота! – вещал Кузя. – А вот так – можно! И исключительно ради того, чтобы всё это (широкий жест) не досталось вашему бедному дитю!

– Как?! – воскликнул я.

Оно еще даже не родилось, а с ним уже борются! Что за судьба?

Кинулся к телефону:

– Сейчас. – Лихорадочно набрал номер, и попал сразу, и мне сказали, что у меня родилась дочь!

– Ура! – вскричал я. – Дочь!

– Ну вот, это другое дело! – отозвался Кузя. – Такую наследницу я и хотел! Во всяком случае…

– …она не будет тут тебе мешать! – рассудительно произнес я. – А войдет… когда нужно, – мягко сформулировал.

– …когда нас уже не будет! – довольный, подхватил Кузя. Такой ход его устраивал: сколько лет еще можно тут будет лежать! – И этой, надеюсь, тоже уже не будет. – Он мечтательно уставился на портрет жены кисти великого мастера. Коллекция у них бесподобная! И пойдет – кому? – А так… при живом мне! – Он вскочил, злобный.

– С нашей стороны – о таком не может быть и речи! – вкрадчиво продолжал я. – Только после смерти! Надеюсь, и моей! – добавил я щедро.

– Вот это разговор! – подхватил он. – А то этот… уже завтра приезжает! Хоть уходи!

Я сочувственно помолчал. Кузя вытащил бутыль. Разлил по бокалам.

– Ну…

Утро мы встретили песнями. Причем не в каком-нибудь затхлом помещении, а посреди Невы! Вы, наверное, думаете, что я оговорился: откуда же – «посреди»? Чистая правда.

Возникает второй вопрос: а что же мы делали посреди Невы на рассвете? Ответ прост и естественен: плыли! А что еще можно делать посреди Невы? В те годы под Кузиной квартирой на канале Грибоедова стоял его катер: полночи мы плыли против течения, пытаясь сгоряча выйти в Ладогу, но устали бороться с волнами, вырубили мотор и теперь медленно сплавлялись обратно. Блаженство – после упорной борьбы! За Смольным собором вставало солнце. Потом мы на время ушли во тьму под Литейным мостом, и когда снова увидели просторы, солнце палило уже вовсю. Тишь и гладь была, как на деревенском пруду. Стрекозы садились на воду. Сперва едва слышно, потом ощутимей – стал приближаться треск. Мы подняли наши снулые головы. Из-под далекого Дворцового моста (какой вид!) вылетел катер, понесся по широкой дуге, вздымая бурун.

– Похоже, к нам, – оценил я его траекторию.

– К тому же – милиция, – опасливо добавил друг.

Так и есть. Катер заглох прямо напротив нашего, осел в воду. Два стража порядка внимательно глядели на нас. Мы, как могли, приосанились. Законопослушный и, я бы сказал, пугливый Кузя даже обмакнул ладошку в Неву и пригладил чуб. Этот жест, видимо, убедил их в нашей лояльности. Стражи переглянулись и пришли к какому-то соглашению.

– Водка нужна? – строго спросил первый.

Теперь уже переглянулись мы. Не скрою, с восторгом. Под видом милиционеров нас навестили ангелы!

– Почем? – охрипшим от волнения голосом спросил Кузя.

Ангел назвал такую цену, что мы всплеснули руками!

– Почему же такая дешевая-то?! – вскричали мы.

– Конфискованная! – строго сказал ангел, давая понять: свое дело блюдут. – Лишнего нам не надо!

– Дайте, дайте! – закричали мы, жадно протягивая дрожащие руки.

Плавный дрейф с легкими покачиваниями прервался коротким стуком. Мы открыли глаза. Нос стукался о гранит. Мы как раз подплыли к широкой лестнице, ведущей на набережную. Кончик причального троса сам тыкался в ржавое кольцо. Нас ждал заслуженный отдых.

Заслуженно отдохнув, мы проснулись посвежевшими. Бодро поднялись, качнув катер. В зеркальную гладь Невы ушли мелкие волны.

– Ну что? Легкий завтрак? – предложил я.

Взбежав по гранитной лестнице, мы вошли в шикарный дворец, в котором располагался тогда Дом писателей.

В просторном полутемном баре окнами на Неву в этот утренний час было пусто. Высокий усатый бармен Вадим протирал со скрипом стаканы.

– Сегодня что-то вано! – Вместо «р» и «л» он мило произносил «в».

– Да мы это… приплыли, – не совсем понятно пояснил я, махнув в сторону окна.

– На водке?

– Да. На водке! – мрачно передразнил Вадима Кузя. – Кстати – она есть?

Я знал, что после разгула, даже невинного, его мучает страх – Алла сумела так его воспитать. А тут еще ожидался приезд племянника, которого она везла как орудие мести – прежде всего нашей семье, но и Кузе останется. Кончились его вольготные дни.

Вадим явно обиделся на Кузину грубость, зашевелил усами, как таракан.

– Водки, к сожалению, нету, – холодно произнес он.

– А у нас есть! – Кузя поставил бутылку на стойку.

– У меня дочь родилась! – смягчая грубость друга, сообщил я.

И Вадим смягчился. И даже предложил смягчить водку томатным соком.

– Ну, за счастье вашей дочки! – произнес он, и мы чокнулись высокими бокалами в пустом утреннем зале окнами на сияющую Неву, и некоторое время после этого я не мог говорить: подступили слезы. Тем более Вадим продолжал: – Вы написали замечательную книгу «Жизнь удалась!»

Тогда это знали все, особенно бармены.

– А теперь я желаю вам – с вашей дочерью – написать «Жизнь удалась-2»!

– Дело! – одобрил Кузя, бокалы брякнули, и мы выпили за это до дна.

Я с опаской поглядывал на него. Все его загулы кончались ремонтом: он завербовывался в какую-нибудь артель и красил. В таком подвижничестве он искал, видимо, искупление вины. Алла (будучи королевой антиквариата) шла в народ, чего она крайне не любила, поскольку сама только что выбилась из него, и вытаскивала оттуда Кузю, что было нелегко. Поскольку он долго потом не мог вспомнить – какое заседание? Что – он доктор наук? Не может этого быть! Он – маляр, а вот его лучшие друзья – Коля и Вася. Но в этот раз я всё же его уговорил «сдаться властям», то есть вернуться, поскольку праздник этот фактически мой, и ему не стоит чересчур увлекаться. И даже доставил его домой.