– Мне надо идти, – сказала я. – Я обещала Фрэнку встретиться с ним в десять.

– Я не уверена, правильно ли это… все, конечно, так изменилось с тех пор, как… Но хорошо ли тебе быть с Фрэнком наедине?

– Да все нормально, мам.

– Мне бы надо обсудить это с Рефферти, но не хотелось бы его тревожить. Ты когда придешь, дорогая?

– Не знаю, – ответила я. – Фрэнк сказал, может, мы пойдем поужинать с мистером и миссис Стефановски.

– Кто это такие?

– Родители его друга.

– Ну… ладно… Ты позвонишь мне около шести? Тогда я не буду так беспокоиться.

– Позвоню, – сказала я.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– И, пожалуйста, не очень задерживайся, дорогая, не расстраивай папу. И меня тоже.

Она притянула меня к себе:

– Я люблю тебя, даже если не была хорошей… Ты ведь это знаешь, да? Что бы ни случилось… Я всегда буду любить тебя.

Я поцеловала маму и вышла. Фрэнк ждал меня на лестнице своего дома.

– Привет, Камилла, – сказал он, серьезно, без улыбки поглядев на меня. – Ты прекрасно выглядишь.

У меня на сердце сделалось тепло-тепло. Он взял меня под руку.

– Я сказал Дэвиду, что мы утром к нему заедем. Хорошо?

– Да, – кивнула я.

– Я не предупредил его мать. Она всегда поднимает панику, когда к Дэвиду приходит кто-то незнакомый. Она говорит, это его утомляет. Но Боже ты мой, ему же надо иметь друзей. Сейчас он очень нуждается в друзьях.

Мы пошли пешком к дому на Перри-стрит, где жил Дэвид. В доме был лифт, и мы поднялись на верхний, седьмой этаж. Фрэнк позвонил в дверь. Нам открыла дама средних лет в красном шерстяном платье. У нее были седые волосы и печальное лицо.

– Здравствуй, Фрэнк, – сказала она. – Он сегодня не очень хорошо себя чувствует.

– Вы хотите, чтобы мы не заходили, миссис Гаусс?

– Я не знаю. Он всегда так рад тебя видеть, но…

И она с сомнением посмотрела на меня. Из глубины квартиры послышался голос:

– Кто там пришел, ма?

– Это Фрэнк. С подругой.

– Пусть заходят. Не держи их там, в холле.

– Заходите, – сказала дама.

Фрэнк шел впереди, я – следом. Мать Дэвида так нас встретила, что я начала бояться. Раньше я никогда не встречалась ни с кем, имеющим серьезные увечья. И еще я боялась, что от страха, как Луиза, начну говорить что-нибудь не то.

Дэвид сидел в просторном кресле. Ноги у него были отрезаны почти полностью. Он был до самых культей накрыт байковым одеялом. Он читал какую-то книжку, которую он тут же, как только мы вошли, швырнул на соседний столик. Фрэнк поздоровался с ним за руку. Я последовала его примеру.

– Дэвид, это Камилла, – сказал он. – Она мой друг. Я хотел, чтобы ты с ней познакомился. Камилла, это Дэвид Гаусс.

Я смотрела на него. Он выглядел старше своих двадцати семи. Двадцать семь – это, конечно, уже взрослый человек, но не старый же. А он выглядел старым, несмотря на копну спутанных темно-каштановых волос. У него было тонкое лицо, широко расставленные глаза. Возле рта располагались глубокие складки, точно ему часто приходилось сжимать зубы, чтобы не закричать. Нос его был нешироким, орлиным.

– Так ты дружишь с Фрэнком? – спросил он.

– Да.

– А как вы с ним подружились?

– Мы с его сестрой учимся в одном классе.

– Это еще не повод, чтобы подружиться.

– Ну, мы разговорились.

– Это уже причина более основательная, – сказал он. – Луиза тоже твой друг?

– Да, – сказала я. – Она мой самый лучший друг. Я хочу сказать…

– Хочешь сказать, что она была твоим лучшим другом, да? – сказал Дэвид с какой-то странной улыбкой.

– Да. Именно. Только я не осознавала этого до того, как сказала Дэвиду, что она мой лучший друг. Только теперь я поняла, что сейчас это уже совсем соответствует истине.

– Да, – сказала я, пристально глядя ему в глаза. Они были цвета воды в зимний день без солнца, когда небо затянуто облаками, и дует резкий ветер, и вода так холодна, что вот-вот покроется льдом.

– Другими словами, – сказал Дэвид, – Фрэнк нравится тебе больше, чем Луиза.

– Да.

– Луизе придется туго, но такова уж жизнь, рано или поздно ей придется принять жизнь такой, какова она есть. Фрэнк, пойди попроси ма принести нам кофе.

– Я сам сварю, – сказал Фрэнк и вышел из комнаты, оставив меня наедине с Дэвидом.

– Садись, – предложил Дэвид. – Расскажи мне о себе. Камилла – как дальше?

– Камилла Дикинсон.

– Мне тебя называть Камилла или мисс Дикинсон?

– Ой, конечно, просто Камилла, – сказала я.

Я села на стул как раз напротив него, чтобы хорошо было видно его лицо. Комната эта, по-видимому, служила и спальней, и гостиной, и кабинетом. В углу стояла больничная кровать, накрытая красным покрывалом. В комнате было много книг, на стене – большая репродукция картины с белой лошадью и несколько страшненьких, состоящих из треугольников абстракций. На полу лежал восточный ковер, темно-красные шторы на окнах соответствовали красному покрывалу на кровати.

– Вы не родственник Карла Фридриха Гаусса? – спросила я.

– Математика? Нет. Насколько мне известно – нет. Любишь математику?

– Да, – сказала я. – Гаусс сделал расчеты для Пьяцци, когда тот впервые открыл планетоиды.

– Ты математик, а? – спросил Дэвид. – Сколько тебе лет?

– Пятнадцать. Почти уже шестнадцать.

– Хороший возраст. Я впервые влюбился, когда мне было пятнадцать лет. В свою учительницу по скрипке. Ей было двадцать четыре. Красивая, как сиамская кошка. Ты тоже немножко напоминаешь кошку, Камилла, своими большими зелеными глазами. Ты была когда-нибудь влюблена?

– Нет.

– А во Фрэнка ты не влюблена?

Он точно ударил меня кулаком. Я вздрогнула.

– Я об этом не думала.

– А почему бы и не подумать? – Он посмотрел на меня с доброй, дружеской улыбкой.

– Я… Я не знаю, – ответила я в некотором замешательстве. Потом сказала: – Если человек влюблен, он об этом не думает. Он просто об этом знает.

– Мудрые слова, сказанные человеком в таком юном возрасте, – заметил Дэвид, и я не поняла, смеется он надо мной или нет. – Иногда не мешает и подумать, – добавил он. – Ты хочешь стать математиком, как Гаусс?

– Я собираюсь стать астрономом, – сказала я.

– Не шутишь?

– Не шучу.

– Что ж, математика – необходимый фундамент для этой науки. – Потом в голосе его зазвучали заинтересованные нотки: – Ты случайно не играешь в карты? Любишь играть?

– Обожаю.

– Придешь ко мне когда-нибудь поиграть? Фрэнк замечательный парень, но он ничего не смыслит в картах. Неинтересно играть, когда все время выигрываешь. Папа Стефановский играет со мной в шахматы, но он тоже не дает мне проигрывать. Ты играешь в шахматы?

– Да, – сказала я. – Я раньше играла. У меня была гувернантка, и она научила меня, и мне очень понравилось, только с тех пор, как ее нет, мне не с кем играть.

– О, здорово, здорово! – воскликнул он, и глаза его загорелись живым огнем. – Ты просто находка, Камилла. Благослови Бог Фрэнка, что он привел тебя ко мне. Послушай, Камилла, я тебя не пугаю?

– Нет.

– Я… я тебе не противен?

– Нет.

– Честно? Я бы мог прицепить мои искусственные ноги, если тебе трудно видеть меня такого.

– Нет, – повторила я.

– У меня нет надежды как следует воспользоваться настоящими протезами, а эти только так – для вида. Толку в них нет никакого. Меня только угнетает, когда я их нацепляю. Ты понимаешь меня?

– Да, – сказала я.

Вошел Фрэнк с кофейником и чашками на подносе.

– Я варю кофе не так хорошо, как миссис Гаусс. Так что если что не так, вините меня, – сказал он. – Мы с Дэвидом любим черный. А как ты, Камилла?

– Я тоже буду черный.

Я никогда не пила черный кофе. Мама не любит давать мне кофе. Мне на завтрак готовят какао или иногда – чай. Я несколько раз пила кофе, но с сахаром и сливками или по-французски – с немного подогретым молоком. Вкус был ужасный.

– А как насчет печеньица, Фрэнк? – спросил Дэвид.