Отчаянье. Мольба.

Кругом шумел базар. Тут нет этого слова, но это — базар, пёстрый и вонючий. Ненавистный Гараву своим цветом, запахами, движением, похожим на шевеление червей в навозе.

Мальчишки скорей всего были оруженосцами у ангмарцев — может, у старших братьев и отцов, может — у морэдайн… Они родились в лесах на севере… не были ли они в том зале, где Гарав не хотел и не умел жить и слышал песню о Детях Волка? Как они попали сюда из честного плена?

Всё это было уже не важно.

Теперь они стояли посреди этой червячной возни и были её частью.

Нечестно, подумал Гарав отчётливо.

Подошедший харадрим полез пальцами в рот тому, который так и не поднял глаз. Рыжий всхлипнул, дёрнулся, но покорно открыл рот и приподнял голову. По его грязным щекам скатывались и падали в пыль и на ноги слезы. Первый потупился. Когда покупатель першёл к нему, мальчишка вскинулся, сжал зубы… но хозяин щёлкнул плетью — просто по воздуху, упруго и звучно — и мальчишка вздрогнул, переступил на месте, открыл рот. Его сосед продолжал плакать, уронив голову.

Да, били, пока не выбили, бессвязно и зло подумал Гарав. Что ж. Из меня бы тоже, наверное, выбили. Даже ещё быстрей, наверное, эти, как видно, сдались не сразу… Если бить долго, можно выбить гордость, честь, веру почти из любого, чем тут гордиться? Мне повезло. Им — не повезло. Их продадут и увезут на одном из чёрных с красными парусами кораблей на юг. А там постепенно забудутся, погаснут и последние вспышки памяти о каком — то ином прошлом… Может быть, только во сне иногда увидится — как волшебная сказка — густой прохладный лес и высокие деревья, в кронах которых вечно живёт ветер…

И вот тут Гарав услышал свой голос — как будто кто — то решительно шёл по щебню, прилязгивая мечом в ножнах:

— Эй, вы, ублюдки черномордые! За обоих — сколько?..

…Мальчишки ели быстро и жадно, давясь и не глядя на Гарава. Он сидел напротив и ломал печенье с изюмом, кидал в рот кусочки, пил вино и был зол. Так зол, что руки тряслись и внутри всё вибрировало.

Да, Гарав был зол. Зол до темноты в глазах. Он надеялся, что мальчишек ему не отдадут — и можно будет зарубить НА ХЕР, НА ХЕР ЗАРУБИТЬ!!! — парочку увешанных золотом торгашей. Глядя в их бараньи глаза, где в последний миг тупость сменится ужасом. Пластануть от плоской хари до вислой толстой жопы — с треском и брызгами.

Не вышло. Покупатель сам собой испарился. Торгаш посерел и стал делать скидки.

А пацаны заревели. Заплакали навзрыд, сразу оба, все дёргаясь, как от ударов током. И ревели всё время, пока с них снимали цепи. Облегчённо. Гарав оглядывался — не смеётся ли кто. Хрена. Никто не смеялся, никто даже не смотрел в их сторону; вся эта пёстрая вонючая кодла как будто ослепла. Ну понятно… Никому не хочется внезапно раздвоиться.

Садрон просился из ножен и буквально шевелился у бедра, умоляя хозяина (как это там было: «Нyarrrrrrrra… hy — у–уara — a–a…», да?) Но всё, что Гарав смог себе позволить — швырнуть деньги в пыль. Торговец вежливо улыбнулся, подобрал расшитый подол, встал на колени и стал их собирать…

…Гарав достал купчую. Мальчишки перестали есть, вздёрнули головы, придвинулись друг к другу на скамье.

Гарав начал рвать её. Тихо и свирепо порыкивая, начал рвать на мелкие клочки неподатливый пергамент — прямо перед ошалелыми светлыми глазами, перед двумя парами — в них было непонимание… сначала. А потом…

…Конечно, они были рады, что их купил не один из этих чужаков, а свой — ровесник — северянин с бешеными серыми глазами и русым «хвостом» до лопаток. Они были уверены, что северянин купил их, чтоб зарубить на могиле друга или родича. И это было хорошо, это было просто здорово… Сил сопротивляться после долгой «дрессировки» в бараке — плетью, жаждой и кандалами — у них уже не осталось, а тут хотя бы смерть — сразу, от меча, как положено было умирать в том мире, который у них отняли и заставляли забыть со всей жестокостью трусов, получивших власть над храбрыми.

Но северянин накормил их. Разорвал пергамент. Разбросал, расшвырял с непонятной руганью по столу серебро и медь. Не меньше чем на пять марок серебром расшвырял.

И ушёл…

…Мальчишки сидели за столом. И до них медленно доходило, что они свободны.

— Как его хоть звать — то? — прошептал тот, который помладше. — За кого нашим матерям просить Валаров?

— Не знаю, — покачал головой его друг. — Но я другое знаю… когда мы вернёмся — я не пойду больше драться за Ангмар. Я не хочу.

Женщина, которую он нашёл, была красивой, лет на десять постарше. Нашёл около порта, где таких было немало. Гарав, честно сказать, задавался вопросом, зачем она вообще занялась своим ремеслом — ну не было вроде как в Зимре ничего такого, что могло бы толкнуть женщину на это дело. Но задавался только сперва. Наверное, это вещь вечная, как людской род…

Комната над какой — то корчмой, куда они пришли, была небольшой, но аккуратной, по дороге и в самой корчме никто не удивлялся (Гарав этого ужасно стеснялся) тому, что видел, а женщина оказалась ласковой и необидно деловитой. Это было не как с Тазар — в самый первый раз — и не как с Мэлет — когда Гарав падал в нежный тёплый свет. Но ему сейчас и не хотелось ни любви, ни чего — то романтического — просто было желание испытать чисто физически то, что испытывал тогда. Физически, и всё. Выплеснуть неистраченное желание убивать, злость, ненависть через другой… гм… кран.

Что ж, он не разочаровался. То ли женщина постаралась, то ли злость помогла — он не знал. Гарав просто лежал рядом с женщиной и переводил дух, и тут она с еле заметной улыбкой спросила:

— Мне рассказать о том, как ты был неподражаемо хорош?

Мальчишка повернул голову и убрал с лица волосы. Ответил тоже улыбкой:

— Да нет, не надо.

— Ну вообще — то ты и правда был неплох, — честно сказала женщина. — Только очень спешишь и ещё мало умеешь. Но это придёт.

— Ты… в общем, ты… — он привстал на локтях. — Ты не это… не получила… да?

Женщина пожала плечами:

— Да что ты, юноша, для меня это просто работа. О таких вещах мы не думаем… по крайней мере, не с клиентами. Но приятно, когда клиент… в общем, когда он такой, как ты. Добрый и молодой. А пришёл ты ко мне злой. Из — за убийств?

— Из — за каких? — Гарав снова опустил голову. Подушка пахла чистотой.

— Воины часто так делают. Идут к женщине, чтобы забыть о том, что убивали. Я думаю, убивать ты умеешь уже лучше, чем любить.

— Да, — буркнул Гарав. — Но я не из — за убийств был злой. Так…

— Ну не хочешь — не рассказывай, — согласилась женщина. — Будешь ещё? Ты заплатил за четыре часа, а прошла всего четверть срока. Или мне вернуть деньги за оставшееся время, и ты пойдёшь?

— У тебя нет детей? — Гарав не ответил на её вопросы, лёг на спину, закинул руки за голову.