Зойка согласно закивала и на полусогнутых шмыгнула в соседнюю комнату.
– Это тебе! – с улыбкой пьяного идиота протянул ему наполненную стопку Косой.
– Заслужил! – хмыкнул Горемыка.
Но в тот же миг ему стало не до смеха. Фурман направил на него стволы, шевельнул пальцем на спусковом крючке.
– Эй, ты чего? – обомлел Горемыка.
Не отвечая, Фурман взял в прицел Косого.
– А ты почему Зойку не остановил? – Вопрос прозвучал зло, с осуждением.
– Э-э... Она же дура. Пальнуть могла...
– И я пальнуть могу! Не веришь?
– Э-э... Нельзя так!
– Мне можно. Мне человека завалить, как два пальца об асфальт!
– Слышь, не надо... – мотнул головой Горемыка.
– А ты чего за меня молчал? – наставив на него стволы, свирепо спросил Фурман. – Зойка меня завалить хотела, а ты молчал! Скажи, кто ты мне после этого?
– Да не стала бы она стрелять, – опустив голову, подавленно буркнул Горемыка.
– Козел ты! И ты, Косой, козел... Ладно, на первый раз прощаю. Еще раз повторится такое, пристрелю! Вопросы?
– Все, мы так больше не будем, – совсем скис Косой, продолжая держать в руке стопку. Рука так тряслась от страха, что половину водки он разлил.
– Не будем, – размяк и Горемыка.
– Что ж, тогда – мир и дружба! – Фурман забрал у Косого стопку и с молодецкой бравадой осушил ее.
– Как там с ней на лыжах? – кивнул он в сторону комнаты, где скрылась Зойка. – На поворотах не заносит?
– Да нет, все путем, – расплылся в улыбке Косой.
– И на лыжах ништяк, – в том же духе отозвался Горемыка. – В паруса дует, будь здоров. Давай, не теряйся!
– А кто теряется? У меня с этим без проблем!
В соседней комнате мебели не было вообще. Хлам по углам, грязный матрас на замусоленном полу, а на нем Зойка – в чем мать родила. Лежит на спине, ноги согнуты в коленях и разведены в стороны. Несвежая она, затасканная, но все равно у Фурмана дух захватило – ведь он впервые видел перед собой живую голую женщину, которой можно овладеть прямо сейчас. Прямо здесь.
Но перевозбуждение сыграло с ним злую шутку – стоило ему раздеться, как желание вдруг умерло. И как ни пыталась Зойка оживить его, ничего не выходило...
Уж лучше бы он застрелил ее, чем такой позор.
Глава 2
«Киндзмараули», «Саперави», «Хванчкара»... Вино из самой Грузии, из лучшего винограда, настоянное на солнце, сдобренное чистейшим горным воздухом. Джумбери смотрит на все это богатство с показным восторгом, ему сейчас не до вина. Ему бы вмазаться, по вене ударить. Да и сам Ростом не прочь ширнуться.
Баня роскошная – гранитный пол, мраморные колонны, греческие фрески на стенах. В трапезной накрыта роскошная поляна, здесь только Ростом и Джумбери. Девочки уже заказаны, ждут своего часа, но сейчас не до них. После парилки хорошо бы взбодриться, а для этого у Ростома есть морфий. Аптечный, в ампулах.
Вино принято расхваливать, подслащивать его вымыслами, легендами, замешивать на нем тосты. Но с наркотиками все по-другому. Ростом просто достал ампулу, шприцы, молча зарядил один, протянул его Джумбери, второй приготовил для себя. Не надо ничего говорить, нужно просто колоться...
Доза оживила Джумбери. Даже парилка не смогла снять бледность с его лица, а сейчас щеки его порозовели.
– Спасибо тебе, дорогой, хорошо меня встретил. Вижу, что уважаешь...
– А как ты думал, Джум! Дни считал, когда ты выйдешь. Мы же с тобой братья, должны заботиться друг о друге.
– Правда твоя, Ростом. Если не будем держаться друг друга, сожрут. Тяжелые времена настали. Но ничего, я все равно рад, что на свободе. Ты же знаешь, у меня за колючкой настоящий санаторий. А здесь опасно. Да, опасно. Но ты должен понимать, что я ничего не боюсь. Стар я уже, чтобы бояться...
Ростому недавно исполнилось сорок четыре года, а гостю было далеко за пятьдесят. Джум не просто в законе, он более влиятельный вор, к его слову прислушиваются даже славянские законники. К тому же он когда-то короновал Ростома.
– Ну, какие твои годы! Мы еще на твоем юбилее выпьем! И на одном, и на другом...
– Сейчас давай выпьем! – показал на вино Джумбери.
Ростом наполнил рог, подал его гостю, и себя не обделил. Сначала он поднял тост за Джумбери, затем за дружбу настоящих мужчин. Потом слово взял гость.
– Сидят на том свете два грузина. Один опрокидывает свой кувшин, а тот пуст. «Вот и все, – с печалью говорит он, – на земле меня уже забыли...» Так выпьем за то, чтобы наши кувшины никогда не пустовали! Чтобы нас всегда помнили!
Тост Джумбери произносил весело, но без задора. Печаль чувствовалась в его глазах. Может, какое-то предчувствие одолевает?
– Мы не на том свете, дорогой! – мотнул головой Ростом. – Мы еще сами можем о себе напомнить.
– Верно говоришь, мы еще можем... Но если вдруг что со мной, не забывай меня...
– Что на тебя нашло, Джумбери?
– Ты же знаешь, я не трус и не боюсь ничего. Но времена нынче мутные. Амирама убили, Гиви погиб, Гедемос, Арсен, Квежо, Гога... Всех и не назовешь. Отстреливают нас, конкретно отстреливают. И славяне против нас, и менты. Я смерти не боюсь, уже достаточно пожил. Но все равно душа не на месте...
– Действительно, времена мутные. Когда это было, чтобы вора безнаказанно убивали?
– Деньги. Всему виной деньги... Ладно, не будем о плохом. Ты, говорят, конкретно на Репчино завязан?
– Правильно говорят. А что такое? – насторожился Ростом.
– Еще говорят, что засиделся ты, – внимательно посмотрел на него Джумбери. – Домой, говорят, пора.
– А я и на воле как дома, так что не надо тут!..
– Да ты не кипиши, нормально все. Я здесь, я с тобой, никто на тебя не наедет, и по ушам не дадут...
– За что по ушам? – вспылил Ростом. – За то, что в общак хорошее лавэ сливаю? Ты скажи, кто против меня все это фуфло двигает? Может, Придони?
– Нет, Придони – большой человек. Если что и скажет, только в глаза. Не буду говорить, кто.
– Почему?
– Не скажу, и все.
– Твоя воля. Обидно, брат. Два лимона в год я с рынка снимаю! Два лимона!
– Говорят, можно и пять.
– Скажи, кто это говорит, я ему в глаза посмотрю!
– Не скажу, кто именно, но слухи идут. Ты же знаешь, я совсем недавно откинулся, много чего не знаю.
– Тот, кто бочку на меня катит, тоже ничего не знает. Со Спартака много не возьмешь.
– Спартак? Он рынок держит?
– Он. Три года назад его взял, до сих пор держит. И очень крепко.
– Почему с него много не возьмешь?
– Потому что там, на рынке, у него – темный лес. Не поймешь, кто и сколько ему отстегивает. Он скажет, что двадцать процентов мне отстегивает, а как проверишь?
– Очень просто. Ты смотрящий, ты и должен смотреть. Через тебя все должно проходить.
– Не буду же я за контролерами ходить, спрашивать, кто сколько взял! – разнервничался Ростом.
– Людей своих поставь.
– Спартаку это не понравится, психануть может. А если психанет, тогда вся лавочка накроется.
– Ты вор, а он кто такой? Психанет! – презрительно поморщился Джумбери. – Он тебя бояться должен. Как огня должен бояться! А я смотрю, ты сам его боишься.
– Не боится он меня. Он вообще никого не боится. У него бойцов полсотни. Сам на рожон не лезет, но, если что не так, особо не церемонится, сразу мочит. В девяносто третьем с чеченами схлестнулся и, пока всех не выкосил, не успокоился. Дмитровских разогнал, варшавских... В девяносто четвертом залетные были, рынок хотели взять, борзели выше крыши, так всех по весне под снегом нашли. С таганскими воевал, с балашихинскими, с подольскими конфликт серьезный был. Но ничего, как стоял на рынке, так и стоит...
– Так то таганские, а ты – вор!
– За таганскими Расписной стоит, а ты знаешь, какая это величина.
– Расписной? Ну да, ну да...
– Я и говорю, Спартак ничего не боится. Ему, кроме рынка, ничего не надо. Он в девяносто третьем бизнес конкретный отбил в Москве, так ничего себе не оставил, налево все толкнул, а деньги в рынок вложил. Принцип у него такой – чужого не надо, но и своего не отдам.
