Собрав сушняка на ночь и для приготовления ужина и завтрака, я вышел в лесной мысок, откуда открывался отличный обзор расстилающихся вокруг равнин во всех направлениях. Усевшись на землю за первыми стволами, я принялся размышлять над своим положением.
Испанскими колониями управляла администрация подозрительная и своим делиться не намеренная. Торговать дозволялось исключительно с индейцами, а против незваных визитеров принимались строгие меры. Усердный служака Фернандес должен иметь приказ пресекать любые и всяческие поползновения на территорию, полагавшуюся испанской. Вполне можно ожидать от него дальнейших хлопот.
Никаких конкретных планов мы с горными охотниками не обсуждали. Просто двигались к западным гористым районам, собираясь охотиться там и разведывать местность в течение сезона. Если все пойдет, как мы надеемся, удастся отыскать обещающее местечко и выстроить зимнее жилье до снегопадов, а повезет с ловлей — вернемся весной в Сент-Луис с целым ворохом мехов.
В обществе шайенов, принявших нас к себе за снабжение продовольствием, мы избавлялись от проблем с одним, по крайней мере, индейским племенем. Большой отряд шайенов, поджидавший впереди, очень даже мог организовать на нас засаду: на всякую изолированную группу — охота свободная. Но присоединившиеся к соплеменникам, мы будем встречены без вражды.
Слабые отзвуки, доносящиеся из двух лагерей за моей спиной, подчеркивали тишину степи. Солнце зашло, но свет не погас, и пылающие стрелы все еще пронзали небеса. Во впадинах меж невысокими холмами собирались тени… ветерок поворошил траву, потом добрался до деревьев… пауза, промежуток без движения. К востоку забормотал гром… далеко.
В первый раз я засомневался в том, что сделал. Бросил карьеру, какую мог бы иметь, карьеру преподавателя, автора, политика даже, быть может, ведь мои друзья занимали прочные позиции во всех этих областях. Мало кто получил лучшее образование, чем я, немногие столько прочли в столь различных отраслях знания, а теперь я оставил былые достижения, чтобы не возвращаться к ним. После внезапной гибели жены и сына жизнь показалась мне пустой и бессмысленной. Что крылось за толчком, швырнувшим меня на Запад, я не знал. Потаенное желание умереть? За этим я здесь?
Или с целью затеряться в стране, далекой от всего, чем я дышал, от старых воспоминаний, старых ассоциаций?
Я поднялся и зашагал обратно к костру. Около углей присел на корточки Толли, поджаривая кусок мяса. Кембл чистил оружие с вниманием, какое мать дарит ребенку. С шишками и кусками, отломанными от пня, подошел Эбитт.
— Ты из Бостона, Профессор?
— Из Вирджинии, потом жил в Каролине. Когда кончилась война, мы переехали в Бостон. Поселились за городом, но не очень далеко.
Так начался разговор, какие ведут у костров, а кофе тем временем готовился закипать, и мясо жарилось. Пока что мы ели дикие луковицы, выкопанные в степи.
— В моей семье работали с железом, — сказал Эбитт. — Я тогда не интересовался таким ремеслом, но настанет день, и я возвращусь. — Он поднял на меня взгляд. — Мы делали из железа всякие украшения. Отец считал себя за художника.
— Некоторые кузнецы и являлись художниками, — согласился я. — Довелось мне видеть решетку в кафедральном соборе, в Нанси, сделанную Жаном Ламуром, и лестницу в ратуше — великолепные вещи. Ну и Малаголи Моденский, конечно.
Эбитт опустил свой ломоть, не сводя с меня глаз.
— Твои как, тоже по железу занимались? Отец говорил про этих людей. Мастера были что надо!
— Выходит, ты кузнец.
Он раскрыл ладони. Квадратные, источающие силу.
— Железо проникает в кровь. Повозился с ним, уже от него не избавишься. Был кузнецом, да только растравил себе душу, раздумывая про западные земли. Лежал ночами в кровати и представлял все это огромное свободное пространство, где никто не ездил, не тронул рукой… а потом взвалил на плечо мешок, и в дорогу.
— Насчет землепроходцев не угадаешь. Отовсюду прибредают, — заметил Толли. — Знал я Джеймса Маккея. Побывал на Западе в 1784 году, затем в восемьдесят шестом, седьмом и восьмом.
Кембл подтвердил его слова.
— Трюто — человек ученый. Жан Батист Трюто. Прибыл из Монреаля, работал в школе учителем, в Сент-Луисе, как я слышал, где-то в семьдесят четвертом, а несколько лет позже обретался в деревнях манданов, торговал. У племени арикара тоже жил.
Мы говорили о будущем. О местах, куда мы направлялись, мы знали лишь с чужих слов. Там добывали пушнину, это мы знали точно иле боялись, что, добравшись До гор, не сумеем ее найти.
После этого три дня мы двигались к точке, в которой заходит солнце. По очереди с Бизоньим Псом ехали впереди или по бокам и не видели никаких врагов. Убили несколько бизонов, один раз — антилопу. Шайены получали мяса в достатке, раненому воину стало лучше. Вскоре он понемногу ходил, а в день, когда мы оказались у долины Норт-Платт, смог сесть верхом. Звали его Ходит Ночью, и он нанес много ударов врагам.
— Почему вы даете нам мясо? — спросил он, покачиваясь в седле рядом со мной.
— Вам же нужно мясо.
Ответ его не удовлетворил. Помолчав, он сменил тему:
— Куда вы направляетесь?
— Ловить пушных зверей в западных горах. Но первым делом мне надо достать лошадей. Мой конь великолепен, но не успел привыкнуть к здешним вашим травам. Со временем приучится, однако до этого его нельзя нагружать так, как мне необходимо. Мне потребуется местная лошадь.
— Я дам тебе лошадь. Когда мы придем к моим людям, у меня будет много лошадей.
— Это будет великий дар. Мне нечего дать Ходит Ночью.
— Ты дал мясо моим людям. Ты ехал рядом, когда могли появиться юты или пауни.
Я не стал отвечать. Наше общество могло действительно способствовать безопасности индейцев. Считает так — хорошо, его дружба нам пригодится.
— Ты не стремишься побеждать врагов? Не собираешь скальпы?
Как объяснить, не оскорбляя его и не показавшись слабым?
— О моих победах знает Великий Дух. Этого достаточно.
— Тебе помогают могучие чары, — решил он.
Все же мы соблюдали осторожность. Воздух становился прохладнее, порывы ветра — крепче, овраги — глубже. Чем больше дистанция от населенных мест, тем больше опасность. Мы все сознавали это и знали также, что за нашей группой следят. Дважды попадались следы, говорящие, что за нами какое-то время наблюдали верховые, и к нынешнему дню они уже пересчитали нас. Без сомнения, им было известно и о стоянке шайенов к западу, к которой мы, очевидно, направлялись.
Если они хотят нас уничтожить, то скоро должны напасть. Ходит Ночью понимал это, как и Бизоний Пес.
Мы нашли место для отдыха во впадине, где просачивалась вода, трава поэтому росла зеленой. Вокруг поднималось несколько кустов крыжовника и единственный ясень, на земле лежало еще одно дерево, сухое.
Пока остальные занимались огнем, я и Ходит Ночью объехали лагерь по широкому кругу, обследуя каждый бугорок, но увидели только немногих бизонов.
За прошедшие дни мой жидкий запас шайенских слов увеличился, так что при его помощи с добавкой английского, какой знал индеец, мы ухитрялись общаться. Помимо этого, я начинал овладевать языком жестов и затем, к своему изумлению, обнаружил, что мой собеседник довольно неплохо изъясняется по-французски.
Когда я высказал, насколько это для меня неожиданно, он пожал плечами.
— Много французских охотников. Приходят все время. Живут в деревне. Ездят с нами. Мои люди много время жили около Великих озер, потом около реки далеко на север.
— Так вы не исконные жители здесь?
— Нет. Мои люди жили на север от Великих озер в том, что вы зовете Канада. Кри тоже были наши люди… очень-очень давно. Все индейцы переселились. Никто не живет, где жид когда-то.
— То же относится и к нам… ко всем народам. Очень давно наши предки жили в месте, которое мы называем Россией, или еще дальше, в Центральной Азии. Затем они пришли на Запад. Многие, очень многие народы пришли на Запад, одни занимали пустые земли, другие выгоняли первоначальное население.
