Короче говоря, в то жаркое июньское утро 2011 года от Рождества Христова майор Грущо в одиночестве доел свою любимую яичницу с сосисками, помидорами и мелко натертым сыром (завтра Кати уже не будет, придется самому готовить), но кофе не допил, а надел свой летний офицерский китель и спустился к служебному, со свежей надписью «ПОЛИЦИЯ» «форду-фокусу». Там его уже ждали жена и сын с вещами (чемодан у Кати и рюкзак у Андрея). Было семь тридцать утра, но Москва уже пылала в лучах беспощадного восточного светила. Правда, в такую рань транспорта на улицах с гулькин нос, одно удовольствие ездить в такую пору, и двадцать минут спустя Грущо уже высадил своих пассажиров у второго подъезда Павелецкого вокзала, проводил до аэроэкспресса и обнял, пожелав счастливой поездки.

Андрей, однако, ничего отцу в ответ не пожелал, а, топчась у открытых дверей красного вагона, все высматривал на платформе своего дружка Витюшу – худенького компьютерного гения, с которым познакомился прошлым летом в том же пенсильванском кемпе. Витюша, оказывается, тоже летел в этот лагерь, они и билеты брали так, чтобы вместе лететь, но появился он на перроне буквально в последнюю секунду, когда по радио уже объявляли отправление экспресса. Причем появился совершенно один – отца у него, похоже, вообще не было (ну, фигурально говоря), а мать еще вчера звонила Кате, сказала, что занята на своем телевидении, не сможет проводить сына, и просила присмотреть за ним. Тщедушный Витюша с тощим рюкзачком за спиной влетел в последний вагон экспресса буквально за миг до отхода поезда и пошел вперед по вагонам искать своего дружбана Андрея.

Грущо сокрушенно покачал головой и, совершенно забыв о своем странном сне, отправился на работу в бывшее ментовское отделение № 22, а теперь Тишинский отдел Московского Управления МВД на Васильевской, 3.

Там, однако, случилось нечто из ряда вон: заступившие в 7.00 на дежурство старшие лейтенанты Кустиков и Рахимов, а также сержант Оглобин горячо обсуждали – что бы вы думали? Его, майора Грущо, сон!

– Да я те точно говорю: это были похороны нашего русского кинематографа! Сто пудов! – доказывал тридцатилетний Кустиков, сидя за монитором рабочего компьютера.

– С чего ты взял? – спрашивал его Оглобин.

– Так они же гробы несли! – сказал Рахимов. – И на гробах надписи с нашими знаменитыми фильмами! Ты чё – сам не видел?

– Гробы я видел и надписи видел, – соглашался лысый и рассудительный Оглобин. – Но на похоронах гробы несут на кладбище, а эти шли на фестиваль…

От изумления Грущо, хлопая ресницами, даже остановился на пороге дежурки – как могли эти трое видеть его ночной сон?

– Я другого не понимаю, – продолжал рассудительный Оглобин. – С чего вдруг Шубин стал хозяином фестиваля, когда всеми нашими фестивалями командует вы же знаете кто…

Но тут содержательный разговор подчиненных прервался – Кустиков заметил шефа, вскочил из-за компьютера, вытянулся по стойке «смирно» и доложил, как положено по уставу:

– Товарищ майор, за время нашего дежурства никаких происшествий не произошло. Докладывал старший лейтенант Кустиков.

– Вольно, – сказал Грущо и пошутил: – Как же не произошло? А похороны?

– Какие похороны? – удивился Кустиков.

– Ну, ты ж только что рассказывал! Похороны кинематографа.

– А! – усмехнулся Кустиков. – Так то ж во сне, товарищ майор.

– В моем сне или в твоем? – уточнил Грущо.

– А вы тоже этот сон видели? – спросил Рахимов.

Телефонный звонок упредил ответ майора, Кустиков снял трубку.

– Тишинский отдел полиции, дежурный Кустиков… Что? Убийство Шубина? Ах, во сне! Ну, знаете, мы полиция, мы сны не разгадываем. А кто это говорит? Хорошо, я записываю: Юрий Богополов, кинокритик, видел во сне убийство Ростислава Шубина. И жена ваша видела. Она тоже кинокритик? Нет? А видит такие сны! – укорил Кустиков звонившего. – Хорошо, я записал, спасибо.

Но не успел он положить трубку, как телефон рвануло новым звонком.

– Тишинский отдел, дежурный Кустиков, – привычно отчеканил в трубку старлей и, видимо, по требованию звонившего тут же протянул ее майору Грущо. – Вас, товарищ майор. Бережных.

Грущо взял трубку, ведь звонил сам генеральный директор Дома кино – не то заслуженный, не то народный артист Матвей Бережных, чей старый «мерседес», нарушая все правила парковки, постоянно торчал на тротуаре перед входом в Дом кино.

– Слушаю, Матвей Аронович, – сказал Грущо.

– Здравствуйте, Станислав Егорович, доброе утро! – вкрадчиво ответила трубка мягким баритоном, знакомым по сотне дублированных фильмов. – Как ваше драгоценное здоровье?

– Спасибо, Матвей Аронович, все в порядке. – И Грущо жестом приказал Кустикову освободить кресло.

– Приятно слышать. А супруга? Сынок?

– Тоже все хорошо, благодарю! – И Грущо поудобнее уселся в кресле, зная по опыту, что Бережных – это надолго.

– Вы знаете, дорогой, – льстиво продолжала трубка, – у нас в Доме тоже начинается кинофестиваль, будут очень хорошие фильмы. Конечно, не зарубежные, а наши, но все равно я вас приглашаю. Сколько вам билетов?

И в этом был весь Бережных. По какому бы поводу он ни звонил в милицию, он никогда не начинал с просьбы или заявления. Даже если в ресторане Дома кино случался пьяный скандал или нужно было выставить из кинозала какого-то хулигана, Бережных сначала обязательно что-то предлагал – билеты на иностранный фильм, контрамарки на концерт или свою протекцию на съемку в очередном телесериале. Вот и теперь он приступил к делу только после обещания майора прислать дежурного за десятком билетов на весь Тишинский отдел. А затем:

– Я к вам по делу, Станислав Егорович.

– Слушаю вас.

– Дело, правда, несколько странное и даже необычное…

– Я весь внимание.

– Понимаете, дорогой, мне уже с утра человек двадцать буквально оборвали телефон! Причем звонят из самых разных городов – из Питера, Вологды, Иркутска, даже из Киргизии позвонил Болот Шамшиев, лауреат Берлинского кинофестиваля! И почему-то все звонят по одному и тому же поводу – все видели во сне убийство нашего дорогого Ростислава Сеевича Шубина. Вы понимаете?

– Значит, долго будет жить, – дипломатично сказал Грущо.

– Я тоже так отвечаю. Больше того: по настоятельной просьбе Шамшиева я лично позвонил только что Ростиславу Сеевичу и убедился, что никакого убийства не было, он себя замечательно чувствует и уже завтракает с голливудскими звездами, прилетевшими на фестиваль. Но… Вы не находите, что это очень странно – чтобы разным людям в разных городах вдруг приснилось одно и то же?

– А гробы им тоже снились? – поинтересовался Грущо.

– Как? – изумился Бережных. – Неужели вы… вы тоже видели этот сон?

– А вы? – спросил Грущо.

– Нет, что вы! – ответила трубка. – Я, дорогой мой, плачу налоги и сплю без всяких сновидений. Но я, как вы знаете, дублирую все эти голливудские «Трансформеры» и потому не могу отделаться от мысли про вторжение в наши сны каких-нибудь «и-ти» или марсиан.

А с другой стороны, я посмотрел в сонник моей жены, и там написано, что видеть во сне убийство означает печали, причиненные злодеяниями плохих людей, и даже насильственную смерть на ваших глазах. Поэтому я вам и звоню. Предупредить, понимаете?

– О чем?

– Ну как же! Если в разных городах разные люди видят во сне событие, которое случилось возле Дома кино и на Пушкинской площади, то есть на нашей с вами территории, и если расценивать это событие как предзнаменование…

– Я понял, Матвей Аронович, – перебил, нахмурясь, Грущо. – Спасибо…

И, отделавшись от вкрадчивого Бережных, не стал больше обсуждать этот сон с подчиненными, а ушел в свой кабинет и заперся в нем, выключив там все телефоны, даже мобильник. Потому что еще до окончания разговора с Бережных какое-то внутреннее чутье бывшего следака, переброшенного на Васильевскую с Петровки, 38, то есть из уголовного розыска, уже нашептало майору, что дело с этим сном пахнет, как говорится, керосином. И сильно пахнет, господа! Просто, я бы сказал, воняет…