— Да, — сказал Локкарт. — Кажется, так!

— Ну а это самое главное. У всех у нас общая война, — с пугающей снисходительностью продолжал Хэмишоу, — Одна общая великая цель. Уверяю вас. Мы это полностью осознаем. Не могут же все быть главной движущей силой этой битвы. Армия тоже играет достойную роль.

— Как банально у вас это звучит! — ровным голосом сказал Локкарт, уже второй раз со времени их знакомства беря шляпу перед бегством. — Но, пожалуйста, потерпите немного. Армия и флот попытаются стать частью вашей военной машины.

— Ну вот, я вас чем-то и рассердил, — с упреком сказал Хэмишоу.

— Да, — ответил Локкарт, — чем-то рассердили. — И оставил его подумать над этим вопросом. Но этот разговор, несомненно, Хэмишоу скоро забудет как некую достойную сожаления форму военного психоза.

В тот же вечер в баре на Флит-стрит Локкарт повстречался с коллегой по имени Кейз. Они не виделись с самого начала войны. Кейз был много старше его. Испытанный и закаленный репортер некоторых популярных газет. Когда-то он был несколько скептически настроен к человеческой природе вообще. Теперь же стал жестоко циничным в отношении всех аспектов войны и всех, кто был связан с нею. Выпив стакан виски, он попотчевал Локкарта обличительной речью в адрес всей Британии. Ни один из соотечественников не избежал его бича. Политиканы свили себе тёпленькие гнездышки, не обращая внимания на народные нужды. Промышленники продавали бракованные военные товары, получая фантастические барыши. Все газеты без исключения врали напропалую, изображая успехи и победы, которых не было, игнорируя поражения союзников. Рабочий класс состоял из одних бездельников. А военные, конечно же, были во всей этой грандиозной афере национального масштаба лишь обманутыми тупицами, если не хуже.

— Между нами и немцами, по существу, нет никакой разницы, — закончил Кейз, глядя на форму Локкарта, словно на тюремную робу, постыдную для всякого облаченного в нее. — И они и мы преследуем одну и ту же цель: политическое доминирование в Европе и захват рынков сбыта. Немцы об этом говорят честнее, чем мы. Вот и все.

— Мм-мм, — неопределенно промычал Локкарт. В баре было много народу, и ему не хотелось привлекать внимание спором, который будет наверняка напрасным и неприятным. Прямо над ним висел большой, написанный готическим шрифтом плакат: "Не место для грусти в этом доме". Неплохо было бы воспользоваться им.

— Клянусь Богом! — воскликнул Кейз, который сам себя разъярил: — Мне приходится сейчас писать больше трескучих фраз о военных усилиях союзников, чем я когда-либо мог предположить. Особенно последние несколько месяцев. Аж наизнанку выворачивает.

— Это почему же?

— По той причине, — Кейз пожал плечами. — по какой ты носишь эту форму.

— Сомневаюсь, — коротко ответил Локкарт.

— Не дурачь себя… Началась война, и моя газета ударилась в патриотизм, так как ее не стали бы покупать. Мне приходится выдавать всякую чушь, иначе потеряю работу. Всему одна причина: боязнь сойти с основной линии. Станешь непопулярным, если не последуешь за толпой народа, как овца в стаде

— Есть и другие причины, — заметил Локкарт.

— Ты сейчас начнешь рассказывать, — фыркнул Кейз, — что флот воюет за Бога, Короля и Отечество.

— Да, эта идея лежит а основе наших теперешних чувств, — сдержанно сказал Локкарт. — Это не просто война за правду и справедливость, война, в которой одна из сторон исключительно добродетельна. Мне это известно. И сам тезис доминирования в Европе достаточно правдив, чтобы заставить человека подумать дважды, прежде чем поверить патриотическим речам. Но если бы мы проиграли войну или даже не объявили ее, то никогда не имели бы уже возможности определить, во что же мы, собственно, верим. Как ты думаешь, чем станет Англия, если ею будут управлять нацисты?

— Здесь было бы больше порядка… — ответил Кейз.

— Я не собираюсь продолжать дальше. Все ясно, — улыбнулся Локкарт добродушно. Он почему-то решил, что его не может раздражать Кейз, давно потерявший всякую способность отличать настоящие чувства от поддельных, — Мне придется остаться мечтателем… Но патриотизм — настоящее чувство. Знаешь ли, уже много людей за него погибло.

— Ну и дураки, — презрительно сказал Кейз.

— О да, — спокойно ответил Локкарт, — но ведь они этого не знали, не так ли? Их ведь научили газеты, а вы ведь так хорошо делаете свое дело.

В тот вечер Локкарт напился. Он шел, покачиваясь, по длинной улице, спускающейся вдоль Пиккадили в сторону Найтбриджа, шел к своему дому, пытаясь в состоянии пьяной расслабленности разобраться в сути сегодняшнего дня. В войне отсутствовала святая цель, которой служили бы исключительно рыцари без страха и упрека. С другой стороны, война не была и просто скотской потасовкой коммерсантов, как ее себе представлял Кейз. В том, что он говорил, была доля правды, какая-то неясная основа для подобных мыслей.

— Не могли же мы родиться все в одно и то же время, — громко сказал Локкарт, обращаясь к фасаду большого жилого дома у Рутланд-Рейт.

Конечно же, в этом должно быть нечто больше. Локкарт никогда не был ура-патриотом. Даже теперь, принимая непосредственное участие в войне, он не чувствовал никакой преданности, кроме преданности делу победы. А уж потом — делу справедливого, равноправного устройства общества. Но победа была самым главным. Любой другой вариант означал катастрофу для всей его веры и для всех его чувств: подчинение жестокой, безличной и проклятой тирании, которая сделает невозможным исполнение лучших надежд человечества — подчинение фашизму.

Должно быть, и среди немцев были такие — обманутые, но искренне озабоченные судьбой человечества. Были, наверное, среди них хорошие солдаты, хорошие матросы, хорошие летчики, которым внушили, что они дают отпор английской попытке завоевания Европы. Жаль, что придется и их убивать.

— А я немец на самом деле, — сказал он вслух, остановившись возле фонарного столба. — Между нами нет никакой разницы, но моя часть Германии должка победить.

— Да, сэр, — сказал вдруг появившийся рядом с ним полицейский. — Вам далеко до дому, сэр?

Локкарт сделал попытку смотреть прямо перед собой. Стоящая перед ним фигура казалась огромной.

— И почему это полицейские всегда выше меня ростом! — спросил он огорченно. — Вот в Германии…

— Как насчет такси? — терпеливо расспрашивал полицейский, — Можно взять машину у Найтбридж. Это недалеко.

— Прекрасная ночь для прогулки, — сказал Локкарт.

— Прекрасная ночь для сна, — поправил его полицейский. — Кругом все спят. Мы же их не хотим будить, правда?

— Вы когда-нибудь служили на флоте? — спросил Локкарт, неясно чувствуя желание установить дружеский контакт.

— Нет, сэр, — ответил полицейский. — Мне никогда не везло. — Такси, медленно шедшее в сторону центра, остановилось рядом. — Ваш адрес?

Локкарт назвал адрес и в нерешительности задержался у дверцы.

— И почему это, когда я пьян, каждый оказывается сильнее и умнее меня?… — Он уже поставил ногу в машину. — Я шел домой совершенно спокойно, — заявил он.

— Да, сэр, — ответил полицейский.

— Мне не нужны никакие неприятности, — сказал водитель, — от флотского или от любого другого,

— Вот и хорошо, — сказал полицейский, захлопнув дверцу за Локкартом, и спросил в открытое окно: — Вы помните адрес?

— Да, — ответил Локкарт, — он выколот у меня на сердце.

— Хорошо, — сказал полицейский и кивнул водителю: — Ну, поехали.

— Мы должны победить, — сказал Локкарт на прощанье.

— Безусловно, — ответил полицейский. — Только не сразу. Оставьте хоть что-нибудь на завтра.

— Ну и как там на линкорах? — спросил водитель через плечо, когда они проехали примерно милю.

— Я думаю, скверно, — ответил Локкарт, пытаясь одновременно зажечь сигарету и снять с плеча противогаз.

— Я только так спросил, — раздраженно сказал водитель. — Они, по крайней мере, не тонут?

— А вы разве не хотите выиграть войну? — спросил Локкарт.