– Мужчинами нас делают ужасы этого мира.

Эсменет подняла глаза на лорда и улыбнулась. Она знала, что после таких своих слов Санкас будет любить близнецов. Келлхус всегда напоминал ей, что надо просить совета у тех, чья дружба может оказаться полезной. Людям, как он всегда повторял, приятно видеть, что их слова оказываются верны.

– Мама, теперь мы увидим чудище? – спросил Самармас. Голос его был еле слышен, а глаза расширились. Она посмотрела на ребенка, радуясь поводу не обращать внимания на толпу. В последние годы, с тех пор, как она решила, что близнецы – не такие, как другие ее дети, она вдруг начала отходить от окружающих ее безумных государственных дел и перемещаться в мир материнских забот. Там все было естественнее и уж точно доставляло больше радости.

– Не нужно бояться, – сказала она, улыбаясь. – Идемте. Лорд Санкас защитит вас.

Хотя название Зала Истины не изменилось, он был одним из тех дворцовых помещений как подземных, так и надземных, которые были существенно расширены с тех пор, как Келлхус без боя вошел в Момемн. Первоначальный Зал Истины был не более чем личной пыточной камерой прежних императоров Икуреев, и весь он был мрачный и закрытый, так же как и их вздорные души. Огромная палата, в которую вошла Эсменет с детьми сейчас, была помещением государственной важности, амфитеатром с галереями вдоль стен. На некоторых из них стояли клетки для преступников, другие увешаны были разнообразными инструментами для допросов, а одна, самая верхняя, украшенная колоннами и облицованная мрамором, – галерея для наблюдателей со всего света. Зал представлял собой, как сказал ей архитектор, перевернутую копию Великого зиккурата Ксийосера, высеченную так, что грандиозный монумент из дельты Семписа поместился бы здесь в опрокинутом виде. Пройас некогда изрек нечто вроде: в поисках Истины «порой приходится опускаться вниз».

Эсменет привела детей на пышный балкон самого верхнего яруса, где ее уже ждали остальные. Глава шпионов Финерса и визирь Вем-Митрити опустились на колени лицом в пол, а Майтанет и Телиопа, приветствуя ее, встали и склонили головы. Имхайлас с усердием, но в то же время, с каким-то извиняющимся видом человека, вынужденного выполнять бессмысленные приказания, выпроваживал за дверь последних замешкавшихся.

Телиопа, старшая дочь Эсменет от Келлхуса, присела в неловком реверансе. Она, пожалуй, была самой странной из всех детей, даже более странной, чем Айнрилатас, но, что любопытно, при этом за нее можно было не опасаться. У Телиопы в том месте, где полагается обитать человеческим чувствам, зияла огромная дыра. Даже в детстве она не плакала, не заливалась смехом, не показывала пальчиком на мамино лицо. Эсменет однажды подслушала, как няньки шепотом обсуждали, что Телиопа охотнее умрет с голоду, чем попросит еды, да и сейчас она была крайне худой, высокой и угловатой, как ее божественный отец, но истощенная до такой степени, что кожа у нее была словно натянута на каркас из костей. Одежда, которую она носила, была вычурной до несуразности (несмотря на унаследованный от божества интеллект, тонкости моды и стиля она была абсолютно не в состоянии постичь): платье из золотой парчи, щедро усыпанное черными жемчужинами.

– Мама, – произнесла она. Сейчас Эсменет научилась слышать в этом тоне теплоту или хотя бы слабое ее подобие. Эта светловолосая девушка с нездоровым цветом лица, как всегда, вздрогнула от ее прикосновения, словно пугливая кошка или лошадь, но Эсменет, как всегда, не убирала руку и гладила Телиопу по щеке до тех пор, пока не почувствовала, что напряжение улеглось.

– Ты молодец, – сказала Эсменет, глядя в ее белесые глаза. – Ты просто молодец.

Непростое занятие – любить детей, которые читают движения твоей души по лицу. Это обязывало к предельной честности, заставляло покорно воспринимать, что она ничего не в состоянии утаить от тех, перед кем надо таиться прежде всего.

– Я живу, чтобы радовать тебя, мама.

Они такие, какие есть. Ее дети. Частички своего отца, унаследовавшие всего понемножку. Возможно, самую его сущность. Исключение составлял только Самармас. Это было видно в каждой черточке, в горячей привязанности, с которой он ухватился за руку лорда Санкаса, в том, как его глаза жадно обшаривали темноту под галереей, в том волнении, которое звенело во всем его теле. Одному Самармасу можно было…

Доверять.

Устрашившись этих мыслей, Эсменет повернулась к присутствующим и произнесла церемониальное приветствие:

– Пожинайте будущее.

Маленькие пальчики Кельмомаса сжали ее ладонь.

– Пожинай будущее, – прозвучало ей в ответ.

Кривоногий Финерса проворно вскочил. Человек он был умный, но нервный – произнося одну-единственную фразу, он успевал расцвести и увянуть. Такие люди не знают, куда девать взгляд. Они обычно мечутся глазами вокруг собеседника, но не хаотично, а следуя, скорее, некоему ритуалу, словно выполняют какое-то формальное правило уклонения, а не избегают столкновения взглядов из неприязни к нему. В тех редких случаях, когда ему удавалось глядеть прямо и уверенно, взгляд был пронизывающим и пристальным, но вся пристальность тотчас же испарялась, а собеседник оставался с ощущением превосходства и странной незащищенности одновременно.

Эсменет помогла старому Вем-Митрити, Великому магистру Имперского Сайка, подняться на ноги. Он улыбнулся и стыдливо пробормотал слова благодарности, напомнив скорее юношу с ломающимся голосом, чем одного из самых могущественных экзальт-министров Новой Империи. Иногда Келлхус выбирал людей за ум и силу, как Финерсу, а иногда – за слабость. Порой Эсменет казалось, что старого Вема Келлхус преподнес в подарок ей, поскольку сам он управлялся со своевольными и честолюбивыми без особого труда.

Рядом с двумя экзальт-министрами возвышался одетый в простой белый мундир Майтанет, брат ее мужа и шрайя Тысячи Храмов. Смазанная маслом и заплетенная в косички борода блестела в свете фонаря, как черный агат. Его рост и внутренняя сила всегда напоминали Эсменет мужа – тот же свет, только горящий сквозь оболочку, дарованную человеческой матерью.

– Телли обнаружила его во время незапланированного осмотра новых рабов, – сказал он. Голос его был таким глубоким и звучным, что стер из памяти звук всех прочих голосов. Широким жестом он указал вниз за перила, туда, где находилась железная конструкция…

Там он и висел, шпион оборотень, нагой, в позе, напоминающей кругораспятие.

Его черные конечности, лоснящиеся от пота, выгибались под железными браслетами, обхватывающими все тело – запястья, локти, плечи, поясницу. Даже полностью обездвиженный, он словно кипел, словно непроизвольно пробовавший найти различные точки опоры рычага. По ржавому скрежету и скрипу металлической конструкции можно было оценить его зловещую силу. Мускулы сплетались, словно клубок змей.

В голову ему воткнули золотую булавку, что, согласно таинственным закономерностям нейропунктуры, заставляло существо разжать лицо. На месте лица у него шевелились жующие пальцы. Они хватали воздух, как умирающий краб. Некоторые из них заканчивались одной губой, на других росло дряблое веко, отвисшая ноздря, кусок кустистой брови. Из мясистой плоти в тени пальцев горели вытаращенные глаза. На оголенных деснах блестели зубы.

Эсменет стиснула челюсти, сдерживая поднимающуюся в горло желчь. Даже спустя столько лет что-то в этих тварях, какая-то несообразность основам пробирала ее до самых внутренностей. Она держала у себя в комнатах череп одного такого существа, как напоминание об опасности, которая угрожает ей и ее семье. Над переносицей, там, где у человека находились глаза, зияла большая дыра. По краю дыры находились углубления для каждого подобия пальца. А сами пальцы, которым один мастер придал подобие их естественного положения, складывались причудливой композицией: некоторые из них изгибались и переплетались на лбу, другие сложными фигурами нависали над глазами, ртом и носом. Каждое утро она бросала взгляд на этот череп – и чувствовала, что не столько боится, сколько убеждается все больше и больше.