— Ты-то откель ведаешь? Быть не может.

Петр крутнул головой:

— Свой человек у меня в секретарях. Да куда там. Помню, занемог притворно в Астрахани он, Шереметев. А получив от Данилыча письмо, што ему пожаловано две тыщи с половиной дворов, вскочил, враз развеселился, плясал, будто и не болел ногами.

Федор Матвеевич слушал и припоминал кое-какие слухи в Петербурге. Иногда он захаживал к Скляеву, Кикину, гостил у Брюса, Крюйса, Боциса. Зимними вечерами засиживались допоздна, говорили о многом, но с опаской. Федора Матвеевича, правда, обычно не стеснялись, знали, что наговору не будет. На берега Невы еще не переехали московские приказы и палаты, придворная челядь и именитые бояре, среди которых всегда и кружили разные пересуды, а Петербург пока оставался в стороне от них.

— Так-то оно так, Петруша, токмо сыщешь ли нынче кого без греха?..

Отправляли недорослей ранним утром, по мартовскому морозцу, пока не развезло дороги окончательно.

— Поспешай до Вологды, а там указ есть у воеводы, как ехать, то ли на стругах, то ли подводами до Архангельского, — наказывал адмирал князю Львову, — за деньгами мотри да за дьяком.

В сторонке кучками, по семьям, гомонили отъезжающие. Слышались всхлипывания, кто-то утирал слезы.

— Гляди, Александр, — сказал на прощанье Апраксин племяннику, — учись делу морскому прилежно, как государь велел. Попомни не токмо о своей чести, но всей фамилии нашей, не посрами…

Вечером, не задерживаясь, Апраксин выехал из Москвы.

В Петербурге первым делом зашел в Адмиралтейство. Кикин изменился, важничал, расхаживая по верфи. Даже с Скляевым разговаривал свысока.

На стапелях обшивали бригантины, скампавеи, с краю расчищали место для помостов.

— Государь велел к осени уделывать для линейных кораблей, — пояснил Скляев и, кивнув в сторону отошедшего Кикина, вполголоса сказал. — Как бы, Федор Матвеевич, дерев дубовых для тех кораблей хватило. Куда-то уплывают они с ведома адмиралтейца.

Апраксин про себя подумал: «О деле печется Федосей, а за Кикиным, видимо, глаз нужен».

На Олонецкой верфи строился линейный корабль «Пернов», первый на Балтике. Царь решил все-таки для пробы построить один линкор в Олонце. Здесь же Апраксину представили англичанина Броуна. На вид несколько суховатый и надменный, мастер, по отзывам Меншикова, дело знал лучше всех иноземцев. Федора Салтыкова на месте не оказалось. Еще осенью он уехал в Европу. Царь поручил ему, не открывая цели поездки, присмотреться к возможности негласной покупки кораблей в Голландии, Англии, Франции…

На эскадре Крюйс искренне обрадовался приходу адмирала.

— Ваше превосходительство, — четко, по-служебному, доложил он, — вверенная мне шквадра состоит в полном порядке.

— Вижу, слава Богу, вице-адмирал, кораблики в порядке. Токмо не ведаю, готовы ли они к схватке с неприятелем?

— О-о, — загорелись глаза у Крюйса, — моим попечением каждую неделю производим экзерсиции с пушечной пальбой. Анкерштерна пугаем, он не показывается, отстаивается у Гогланда. — Крюйс гостеприимно повел рукой: — Прошу к столу ваше превосходительство.

Вице-адмирал держал кока-голландца, и его угощения всегда вызывали аппетит у любившего хорошо и вкусно поесть Апраксина.

За столом выслушал новости, корабельные и петербургские, и сам рассказывал о Воронеже, поведал московские вести, а в конце обронил:

— Говоришь, Анкерштерн у Гогланда отстаивается? Так я тебе заботу привез, письмишки от шведских пленных. Отряди кого-нибудь и с оказией отправь эту почту Анкерштерну.

Исполняя приказ, Крюйс послал к шведскому адмиралу шняву «Фалк» под командой поручика Шмидта. Как и положено, при подходе к Гогланду «Фалк» поднял парламентерский флаг, подошел к шведскому флагману и передал мешок с письмами. Но адмирал Анкерштерн, под стать своему королю, не отличался благородством в соблюдении правил ведения войны. По приказу короля шведы прибивали тысячи раненых, жгли «мужиков ноги, обертя соломою, жен и детей», добивали «детей в зыбке». Анкерштерн шняву «Фалк» воровски захватил…

Узнав о захвате шнявы, Крюйс в ярости «колотил кулаками» по столу, написал гневное письмо Анкерштерну, но все понапрасну. Апраксин, услышав о случившемся, успокаивал Крюйса, но царю, как положено, доложил и добавил: «И ежели будет от неприятеля прислано какое судно к Кроншлоту, то взаимно удержано будет».

Печаль скоро развеяли добрыми вестями с Украины о Полтавской виктории. В битве отличились поручик Наум Сенявин и раненный в бою Федосей Скляев, произведенный царем в «морскиекапитаны».

Воздали должное и Петру. «В знак трудов своих, как в сию прославленную баталию, так и в прочих действиях понесенных, изволили принять чин шаутбенахта и то подтвердилось общим всех генералитета, министров, офицеров и солдат поздравлением». У входа в царский шатер на флагштоке взвился Андреевский флаг.

Первым в Петербурге о победе под Полтавой узнал Апраксин — от царя, который с радостью сообщал: «Ныне уже совершенно камень в оснащенье Санкт-Петербурга положен». Вскоре в Петербурге объявились участники сражения. Среди них раненный в руку Федосей Скляев. Доложил Апраксину:

— Государь повелел мне готовить стапель для его, царского величества, корабля. Чертежи для оного со мною, рукою государя излажены.

Апраксин удивленно поднял брови:

— Когда государь успел-то сии цифири просчитать?

— Спускаясь по Дону, потом у Таганрога, да и в походном времени по ночам выкраивал час-другой. Поручил мне некоторые цифири проверить еще раз и довести до ума, что не успел.

— Ну, ну, трудись, Федосей, коли в подмогу кто нужен, скажи. Сам-то ведь с раной, управишься?

— Государь велел, исполню в срок.

Основное торжество по случаю победы над шведами готовились провести в Белокаменной. Но прежде отметили славную победу на берегах Невы.

Первый раз расцветилось фейерверками хмурое небо Петербурга, победно громыхали пушки. В память Полтавы царь заложил церковь Святого Сампсония, библейского героя. На другой день в Адмиралтействе закладывали пятидесятичетырехпушечный линейный корабль. Такой мощной артиллерии ни один корабль на Балтике еще не имел. В Поденной записи Петра появились строки: «А декабря в 6 день в Санкт-Петербурге заложил сам государь корабль именем «Полтава» в память бывших трудов Полтавских».

В этот день на главной верфи флота не стучали топоры. Весь работный люд от «черного рабочего» до царя «веселилися довольно»…

Царь уезжал в Москву, а утром как ни в чем не бывало, бодрый и жизнерадостный, принимал главного адмирала. Вчера они за столом переговорили о многом, но царь не успел сказать главного.

— На суше, Федор, почитай, с Карлом покончили. Нынче готовь войска и флот, по весне штурмовать Выборг станем, а следом и Кексгольм. Надобно шведа отвадить помалу из всей Финляндии. А там, гляди, ежели с нами не замирится, воевать станем морем Швецию… Войска десантировать станем.

— Государь, дозволь, а пехоту-то с пушками доставлять бригантинами будем?

Петр загадочно сощурился:

— Войска поведешь ты сам по льду, загодя, налегке. Как лед сойдет, мы с флотом пойдем с осадной артиллерией, провиантом. Покуда исподволь готовь полки.

Шаутбенахт датского флота Юст Юль оказался первым иноземным посланником в Москве в ранге морского офицера. Почему король Фридерик IV избрал для этой роли моряка, можно было только догадываться. Так или иначе, но это поднимало престиж России как нарождающейся морской державы. Раньше в Белокаменной бывали посланцами только сухопутные генералы…

Видимо, задумывался об этом и царь.

После рождественских праздников он, не без юмора, говорил канцлеру Головкину:

— От Юста мне прохода нет, днем и ночью тенью меня стережет, невмочь ему, секреты Фридерика мне хочет поведать. Да я и без него их знаю. А раз он моряк, пущай флотом нашим на Балтике полюбуется, Европе поведает. Пригласи его в Петербург, пусть поглядит и как мы Выборг воевать станем. Чтобы ему не скучно было, за компанию саксонца, графа Фитцума, с ним отправь…