Брандт замолк, встал и, улыбаясь, кивнул на Апраксина:
— А ваш слуга, государь, также те времена помнит. Ему довелось «Орел» видывать, и меня он вроде не забыл.
Апраксин густо покраснел, а Петр захохотал:
— Сие не слуга мой, а дядько, почитай, родственный. А што с «Орлом» знался, то к добру, нам в помощь.
Царь встал вслед за Брандтом:
— Так когда, Карстен, начнем ладить ботик?
Брандт благодушно улыбнулся:
— Завтра поутру и начнем. Инструмент я принесу. Однако потребуются, государь, доски сухие, гвозди, канаты, веревье. Для мачты, или, как ее прозывают у нас в Московии, щеглы, потребно отыскать сухое, без сучков, еловое дерево.
Петр все слушал, загибая пальцы.
— Федя, припоминай, мне напомнишь.
— Потом для парусов штука крепкой холстины понадобится, два десятка аршин. — Брандт хитро прищурился. — Еще кое-что. Всего сейчас не скажешь, не видно, темнеть начало. Пора вам, государь, к вечерней трапезе, да и нам с Францем не помешает подкрепиться.
После ужина Петр распорядился: Апраксину утром ехать в приказы.
— В приказах все раздобудь, телегу-другую снаряди, сразу все и заберешь, что сумеешь заполучить.
В Москву Апраксин наведывался не часто, но каждый приезд старался заскочить домой, повидаться с матерью. Сестра Марфа жила в кремлевских палатах, старший брат Петр часто разъезжал по воеводствам, но сейчас оказался дома. К ужину подоспел и младший брат, Андрей.
— Схоронились вы с Петром Лексеичем в Преображенском, вовсе от царских палат отбились, — пошутил Петр.
— Не больно в приказах-то жалуют Петра Лексеича, — нахмурился Федор, — каждый подьячий рыло воротит, как спознает, откуда я.
Андрей глянул на братьев: «Видать, не все им ведомо, што в Кремле деется». Как-то сызмала повелось, что братья жили дружно, делились сокровенным, не таились.
— Нынче Софья вовсе верховодит в Кремле. На все службы Ивана Лексеича берет для виду, а так все указы подписывает своим именем, как государыня всея Руси.
— По какому же праву? — удивился Петр.
— Указ, стало быть, вышел от нее. Сама себе хозяйка.
Вокруг стола суетилась мать. Домна Богдановна давно не видела сыновей всех вместе.
Первым делом помянули отца, потом выпили за здоровье матери. Подождав, пока мать отлучилась, Андрей продолжал вполголоса рассказывать дворцовые новости:
— Слух прошел, будто Софья к царскому венцу подбирается, венчаться на царство замыслила.
— Слыхал и я о том краем уха, — откликнулся Петр, — токмо не сбудется сие. Стрельцы-то уже не те, ей не подсобят. Шакловитый, слышь, пытал о том урядников, те и ухом не повели.
За столом появилась мать, и Андрей перевел разговор:
— А Петр Лексеич все озорует с потешными, в Софьиных покоях и то пушки слышны из Преображения?
— Как сказать, — ухмыльнулся Федор. — Помаленьку набирает силу войско, покуда роты на четыре наберется, а там, глядишь, и батальоны зашагают.
— По каким делам в Москве-то?
— Утеху водную государь затевает, лодью будем проворить с парусом.
— Подишь ты! — удивился Петр и в шутку продолжал: — Не такую ли посудину, как мы в Дединове видели, когда с тятенькой ездили?
— Погоди, ежели ему втемяшится, не отступится и подобную сотворит. А ты, Андрей, скажи-ка, Иван Алексеич не скоро ли отцом станет? Больно долго Прасковья Федоровна не радует нас продолжением рода.
Молчавшая до сих пор мать всплеснула руками:
— Пошто так-то возможно про государей лясы точить? Бога побойтесь да лихих доносчиков, не ровен час. Ты, Федорка, лучше о себе помысли. Скоро ли надумываешь невесту в дом привести?
Полные щеки сына порозовели.
— Чаю, матушка, долго ждать придется. Остерегаюсь я того соблазна, глядя на распутство и бесчестие вокруг. Не зря люди сказывают — женишься раз, а плачешься век.
Братья засмеялись, а Петр добавил:
— Баба да бес — один в них вес…
Хотя Апраксины и посудачили о злокознях Софьи, однако стольник Ивана Алексеевича знал далеко не всю подноготную замыслов правительницы и ее приспешников.
Как раз в эти дни князь Василий Голицын в раздражении сказал Софье то, что она и сама давно надумала:
— Жаль, что в стрелецкий бунт не уходили царицу Наталью с братьями, теперь бы нам воля была…
И Шакловитый в выражениях не стеснялся:
— Штоб тебе государыней быть, надобно хоть сейчас Наталью извести.
Софья засомневалась:
— А ну как сын вступится за нее?
— А пошто ему спускать? — грубо продолжил Шакловитый. — Зачем? И его порешим заодно.
Софья нерешительно раздумывала:
— Да и патриарх на меня посягает, и князь Борис Голицын.
Стрелецкий начальник и тут не отступал:
— Для чего бы и князя Бориса не принять с дороги. А Нарышкиных всех подчистую. Известно тебе, каков род их, и Наталья в Смоленске в лаптях ходила.
— Жаль мне их, — вздыхала притворно Софья. — И без того их Бог убил.
В Первопрестольной шли пересуды, в кремлевских палатах выжидали благоприятный момент, а в Преображенском Федор Апраксин втянулся поневоле в новую затею Петра.
В сарае на берегу Яузы старый Брандт копошился около лодки, что-то строгал, подбивал молотком деревяшки, конопатил. Петр следил за каждым его движением, старался не просто помогать, а что-то делать сам. Эту черту царя сразу заметил Брандт.
— Вот, государь, надобно такую дощечку отстругать, — показывал он на ветхую часть у транца[4].
Петр сразу же примерял, искал доску, хватал рубанок, бежал к верстаку. По пути подмигивал Скляеву и Меншикову:
— Что расселись? Спознайте, привезли ли для щеглы еловые бревна.
Выслушав Апраксина, довольно мотнул головой:
— Ты, Федор, подсоби с холстиной, а Алексашка с Федосейкой притащат еловое дерево. Карстен укажет, щеглу будем ладить.
Апраксин дотошно расспросил Карстена о парусах. Отвлекшись от работы, Брандт с охотой пояснил что к чему, чертил сначала на песке, потом на бумаге.
— Парус размером и формой должен подходить боту. Наш бот предназначен для малой воды — речек или озер, для небольших прогулок, и парус у него будет такой.
Но заняться устройством паруса Апраксину помешали. Отвлекла запыхавшаяся девка из прислуги царицы:
— Матушка государыня вас кличут, который час вас разыскивают.
Вдовая царица встретила, как всегда, с добродушной улыбкой:
— Ну, Федорушка, поведай, какие вести слыхал у Кремля да в посадах?
— По-разному бают, матушка государыня. Князь Василий нынче в поход отправляется на крымские земли. Софья, слышь, стрельцов ублажает, на государя усмехается, озорничает, мол, царь Иван в благости.
— Ну, ну, сие мне вестимо. — Царица почти каждый день через верных людей знала не только о московской жизни, но и о разговорах в кремлевских палатах. Царица вздохнула, видимо, размышляя о чем-то своем, затаенном, но, вспомнив, зачем вызвала Апраксина, озаботилась: — Петрушенька нынче затеял утеху водную, так ты, Федор, присматривай за ним. Не отпускай, пожалуй, ни на шаг. Гляди в оба, не ровен час, беды бы не случилось.
— Будь покойна, матушка государыня. С Петра Лексеича я нынче глаз не спущу. Да он и сам за себя постоит.
— Ну, слава Богу, а ты все ж присматривай.
Спустя неделю в тихое, безветренное июльское утро 1688 года на берегу Яузы копошились вокруг ботика, готовили лодку к спуску на воду. Последние указания давал Карстен Брандт. Степенно присматривались к незнакомому делу Франц Тиммерман, плотники, ватага потешных.
Здесь же расхаживал на берегу и недавний приятель Петра, франтоватый офицер из полка Гордона Франц Лефорт. Он с любопытством посматривал на ботик, качал головой, цокал языком, но советов на этот раз не подавал.
Петр, слегка волнуясь, посмотрел на Брандта, тот добродушно прищурился:
— Можно начинать, с Богом, государь.
Плотники, потешные, босиком, подвернувши штанины, обхватили ботик с обеих бортов, Апраксин подпер вместе с Петром корму, приподняли ее, и Федор крикнул:
