Петр решил не откладывать новость, раз пришлось к слову:
— Дело пошло, Иван молодец. Однако ево под твою руку отдаем.
— С чего бы, Петр Лексеич?
Петр неожиданно повеселел:
— Дела у нас на Балтике затеваются великие. Станем верфи новые зачинать на Свири, в других местах. Ты-то у нас кто? — Петр ехидно усмехнулся. — Адмиралтеец. Стало быть, в твоих руках все корабельное строение станется. Не токмо на Воронеже, а всюду. И спрос с тебя велик будет. Держись.
Апраксин, слушая царя, от неожиданности даже вспотел. А царь, продолжая улыбаться, налил вина, подмигнул:
— Указ получишь днями. Здравие твое, адмиралтеец.
На следующий день Петр умчался на верфи в Таврово, к своей ненаглядной «Предистинации», а через неделю, не задерживаясь, уехал в Москву.
Он, верно, еще не доехал до столицы, когда в Воронеж поступил указ:
«К тому корабельному делу послать из Адмиралтейского же приказу, и о том его В.Г. указ в приказ адмиралтейских дел к тебе адмиралтейцу Федору Матвеевичу с товарищи, товарищи посланы с сим его В.Г. указом».
Когда человек впервые освоил водную среду матушки-Земли? Со времен Ноя, «человека праведного и непорочного», утверждает Библия. Достоверно, что произошло такое событие не менее пятидесяти веков тому назад. С той поры человек безудержно стремится к рекам и озерам, морям и океанам. Иные народы обитают на суше, окруженной водою со всех сторон. Для них мореходство не страсть и прихоть, а жизненная потребность. Другим море открывает безграничные пути общения и торговли с далекими странами и цивилизициями и, наконец, является средством обогащения.
За право господства на море страны бились насмерть. Древняя история Египта, Греции, Рима служит подтверждением тому, но чтобы владеть морем, нужен флот.
Первым свидетелем сооружения кораблей славянами был византийский император Константин… Да и само название плавучих сооружений приписывают древним славянам — от слова «короб». Греки, у которых служили на судах славяне, стали называть их корабос…
Всего несколько лет как заполоскали паруса Азовского флота над южным морем, а теперь царь замыслил покорить водные просторы Балтики.
Еще где-то за горизонтом мерцало заветное море, а для него уже закладывали корабли на Сяси и в Лодейном Поле…
Забот и хлопот у адмиралтейца прибавилось вдвойне. А тут еще в Москве появился симпатичный серб Савва Рагузинский. В свое время потомок боснийских князей и довольно состоятельный купец из Рагузы негласно помогал Емельяну Украинцеву на переговорах с турками. Прошлым летом он пришел на своем судне с богатыми товарами в Азов.
— Имею страстное желание, господин Апраксин, видеть вашего великого государя, — без обиняков объявил он при первой же встрече с адмиралтейцем.
Чем-то очаровал он Федора Матвеевича, и тот не раз упрашивал царя допустить его к себе, но Петр не спешил, выжидал. Наконец разрешил приехать ему в Москву. Здесь оказался и Апраксин, но звали дела в Адмиралтейский приказ. Надо было самому отдать указания по северным верфям, решить с плотниками и кузнецами на Воронеже. Сколько бумаги исписал за зиму, а толку мало. Велел царь, да не жаловал псарь. Чиновные дьяки тянули, как всегда, канитель.
Вечерами бывал на своем подворье, а у Андрея сопел в зыбке его тезка — племянник. Зная, как горевал брат после кончины жены, Андрей утешал:
— Пущай имя твое продолжится в моем роду.
Заглянул Апраксин и в дом старшего брата. Там тоже не все было ладно. Первая жена скончалась, оставив Петру троих детей. Петр присмотрел себе молодуху, вдову, но свадьбу отложили. Царь собирал войска для весеннего наступления в Ингрии. Братья обговорили и решили старшего сына Александра определить в Навигацкую школу — пойдет по стопам своего дяди.
— Пущай наше семя на флоте российском произрастает, — говорил брату перед отъездом Петр. — Я немало якшаюсь с морскими воями, на Ладоге с Нумерсом схватывались мои гренадеры. А ты и вовсе сроднился с делом морехоцким…
Уладив дела, Федор собрался ехать в Воронеж, но его чуть не силком затащил к себе освоившийся в Москве Савва Рагузинский.
Почувствовал в адмиралтейце отзывчивую душу и к тому же близкую к царю.
— Государь мой, Федор Матвеевич, — умолял он его за обильным угощением, разведав о пристрастии собеседника к лакомствам. — Отпиши его величеству, безмерно счастлив буду лицезреть его царские очи. К тому же немало полезных советов и новостей ему поведаю из Цареграда. Задумки имею, как султана приворожить надобно…
Уговорил-таки адмиралтейца серб из далекой Далмации, на другой день ушло послание к царю. «Доношу тебе, Государю, Савва Рагузинский к Москве приехал и со мной дважды виделся и о тамошних состояниях ведомец добрый и говорил, чтобы отпустить его до милости твоей. Прикажи, Государь, отпустить и его или велеть дожидаться на Москве, ничего не желает, только чтоб видеть очи твои».
Весна подгоняла адмиралтейца. Половодье выдалось скудное. Бесснежная зима и резкое потепление перед Пасхой сушили землю, вода в реках едва прибывала. Пришлось скоротечно отправлять достроенные корабли из Ступина, Таврова к Азову, пока не обмелели перекаты на Дону. В Воронеже его ждало письмо из далекого Шлиссельбурга. Царь опасался и предупреждал об угрозе. «Множество турок ближатся к Днепру и полкаравана их пошло на Черное море, надобно иметь осторожность. Толстой в трех письмах подтверждает, что, конечно, шпионы не один посланы на Воронеж и в Азов, извольте гораздо смотреть того». «Не боись, Петр Лексеич, глазеем в оба, сторожко», — усмехнулся Апраксин и продолжал читать: «Здесь же все изрядно милостию Божией, только несчастливый случай учинился за грехи мои, перво доктор Леин, а потом Кенихсен (который уже принял службу нашу) и Петелин утонули внезапно и так вместо радости плач, но будет воля Вышнего и судеб Его». Адмиралтеец перекрестился, вздохнул: «Покарал-таки Господь нечестивца немеку». «Зело берегись шпионов на Воронеже, а на Донское устье мочно никого приезжего не пускать, кроме своих матросов, ни крестьян, ни черкас».
Больше всего Апраксин переживал кончину Алексея Петелина, бомбардира, преображенца. Помнил его по Плещееву озеру, по Белому морю, путешествию с Великим посольством.
Вечером поминали его вместе со Скляевым.
— Жаль Лексея-то, и ожениться не успел, а вишь, косая его прибрала, — горевал Федосей. — Глядишь, другого земля терпит, а добрых людей Бог прибирает. Ладно немеку-то этого, ему поделом, а Лексея-то зря.
— Верно молвишь, и я про то толкую, саксонца-то Господь наказал поделом.
— Ведал ли об этом прохиндее государь?
С ответом Апраксин не задержался. «А что изволил ты, Государь, по милости своей писать о несчастливом случае, которому всемилостивый Бог соизволил быть и наказать смертию таких тебе, Государь, изрядных служителей и в том да будет Ево святая Воля. О Савве Рагузинском — он тебя, государь, видеть зело желает…
Раб твой государский Ф.А. под ноги челом бью».
Почтовые ямщики хлестали лошадей, везли окольными трактами по непролазной грязи гонцов с письмами и бумагами для государя.
Прочитав письмо от Апраксина, царь досадливо поморщился.
«Видать, не один Данилыч про стерву догадывался, а все молчали». Узнав из найденных при Кенигсене писем об измене, Петр в бессильной ярости разодрал в клочья слащавые послания кукуйской фаворитки, с корнем вырвал из сердца память о ней. «Паскуда она и стерва последняя, а ведь сколь веровал, грешным делом, жениться подумывал…»
В палатках вокруг Ниеншанца, или, как называли его солдаты по-прежнему — Канцы, третий день шла гульба, лилось вино, звенели песни.
Гулять гуляли, но прежде Петр послал в устье Невы на острова заставу под командой Меншикова.
— Возьми отборных солдат полсотни, образуй заставу. Петруха Апраксин сказывает, шведы каждую весну об эту пору с моря приходят.
Караул выставили не зря. В разгар веселья в палатку Шереметева без спроса вошел запыхавшийся сержант:
