Однажды засиделись в таверне допоздна, в чем-то не сошлись, поначалу спорили по-русски, потом перешли на голландский, раскраснелись, вскочили оба, распетушились. Опрокинули стулья, выхватили шпаги…

Апраксин едва успел встать между ними, крикнул Скляева, Верещагина и капитана Рахмана. Развели спорщиков, отобрали шпаги.

Наутро Крюйс пришел вместе с Резом к Апраксину, хмель еще не сошел, но вид был виноватый.

— Вина моя, господин адмиралтеец, — начал Крюйс, но Апраксин рассмеялся, не дал ему договорить:

— Горяч ты больно, вице-адмирал, добро все так кончилось. — Апраксин прошел в угол комнаты, взял шпаги. — Впредь шпаги-то дома оставляйте, когда в харчевню пойдете. А государю о вашей проделке все одно отпишу. Вы на государевой службе, деньги вам плачены от неприятеля оборонять, а не друг дружке кровь пускать.

Вечером засел за письмо. Царь ждал ответа на последнее указание свое о постройке брандеров, не терпел, когда мешкают.

Сложилось так, что вот уже который год царь привык доверительно полагаться на давнего приятеля, наставника и помощника, а бывший спальник, «дядька», иногда и между деловых строк посланий своему повелителю делился своими сокровенными переживаниями.

В распахнутые окна избы тянуло речной прохладой, стихли перестуки на стапелях, и тишину нарушал лишь нудный, зудящий комариный писк. На столе рядом с чернильницей высился запотевший жбан с пивом, только что принесенный Козьмой из погреба. Пристрастился Федор Матвеевич к этому своеобразному напитку еще в Архангельском. Там пиво варили немцы. К Воронежу бочки с пивом везли из Москвы…

«За премногую твою милость, — начал неторопливо чиркать пером Апраксин, — челом бью, что изволил писать ко мне, рабу своему с Фадеем Поповым и Саввою Уваровым, они же вручили мне от милости твоей брандерам чертеж с размером и свидетельствованные статьи. Только государь в оном гневу не положи, ей, ей, старово не можем осилить, паче всего имею великую нужду в плотниках.

Товарищи мои, вице-адмирал и шаутбенахт, великую между себя противность имеют, и был, государь, такой случай: что показали друг другу свои шпаги, а если бы не случился тут я, тако ж и не помогли другие офицеры, маю, чтоб из них кому был ущерб.

А в делах, государь, зело исправляются чисто и осмотрительно, дай Боже и впредь так чаять от них или до милости твоей. Только, государь, разводить их не изволь, донеж дело свое исправят».

Послышались осторожные шаги, в окне появилась худощавая, остроносая физиономия Крюйса.

— Я помешал вашей милости? — как всегда, вежливо спросил вице-адмирал. Его изба стояла через один дом от адмиралтейца, и они часто навещали друг друга.

— Заходи, заходи, Корнелий, — как всегда, запросто ответил Апраксин и приказал Козьме, чтобы принес еще одну кружку.

— Садись, слухай, как я государю про твою персону доношу.

Крюйс вздохнул. На его правой щеке налилось кровью родимое пятно.

— Все по делу. Я тоже доношу об этом его величеству государю. — Он вынул из-за обшлага конверт. — Отправьте, пожалуй, с почтой.

— Отошлем, отошлем, пей пиво, а я допишу цидулю, а потом с тобой потолкуем. — Макнув перо, Апраксин продолжал: «При сем моем писании был вице-адмирал и принес письмо до милости твоей и то письмо я посылаю по своей же почте. И если всемилостивейший Бог сподобит видеть очи твои, устно милости твоей донесу. Покорнейший раб твой Федька Апраксин. С Воронежа, июля 15 дня 1700 года».

Сообщая царю о происшествии с иноземными адмиралами, Апраксин поступил мудро. Просто знал, наверняка найдется в Воронеже какой-нибудь пакостник и окольными путями станет наушничать, дело все равно дойдет до Петра, и потом хлопот не оберешься. А так он сразу вступился за своих подчиненных и отмел повод для пересудов…

Почта увезла письма в Москву, а ему подошел срок отправляться к морю.

Всего полгода минуло, как он стал адмиралтейцем. На верфях закладывались новые корабли и достраивались десятки прежних. Часть из них уже при беглом осмотре оказалась негодной к плаванию. Их следовало бы уничтожить. Но это мог решить только царь. Постройка обошлась во многие тысячи рублей…

Весь смысл создания флота пока сводился к защите завоеванного у турок. Там, на подступах к Азову, проходили южные морские рубежи России. Азовский воевода боярин Степан Салтыков временами сообщал, что татарская конница сильно беспокоит, а на далеком взморье нет-нет да и появлялись паруса турецких кораблей. Перемирие с турками еще не было подписано. Следовало закрепляться на море, создавать базу для кораблей у Таганрога, налаживать оборону Азова с моря.

Отправляясь к Азову, Апраксин за себя оставил Крюйса.

— Нынче до зимы, Корнелий Иванович, надобно с корабликами кумпанскими определиться. Которые дерьмовые, разбирать станем, но прежде государю доложим, а лес пойдет на добротные суда. Теперича отъеду к Азову, ты мне, пожалуй, свои прошлые промеры в устье Донском и у Рога Таганьего на листы положи, чертежами. Сверимся, что не так, подправим. Флоту Азовскому пора определяться на коренную стоянку.

— Верно, ваше степенство. Корабли должны заботу иметь и ухоженными быть, иначе море их одолеет.

Вечером, накануне ухода из Воронежа, пришла долгожданная весть из Москвы: в Константинополе подписано наконец-то перемирие с султаном. Царь писал письмо, видимо, в хорошем настроении. «Плотники, о которых ваша милость говорил мне на Воронеже, — писал Петр, — приговорены и подлинно будут на последнем караване к городу…

Мы здесь в 18 день объявили мир с турками, зело преизрядным фейерверком; в 19 день объявили войну против шведов и сего числа пойдем с господином генерал-майором Иваном Бутурлиным в поход на подводах, одни полки: наш Семеновский, старый Лефортов, да Новоприборных три полка, в которых во всех будет 8000 человек. Здесь я нашел мастера в артиллерии, русского, который зело удобен будет к корабельному делу; ибо боуты на концах умеет так быстро зашурупливать, что 10 изготовит так скоро, как проговорить «Отче наш» и как отделается в артиллерии, пришлем к вам…»

От письма веяло вроде бы только радужным. Плотники, слава Богу, высланы, царь где-то отыскал умельца-мастерового, султан наконец-то подписал мир… «Любит государь фейерверки-то распушать, знамо, тешится, годы еще не старые, как у меня, — размышлял Апраксин, а где-то в глубине души щемило. — С одним неприятелем не успели замириться, на другого меч обнажили. Оно и понятно, без моря нет ходу державе. Торговать надобно. И то, поотстали от Европы. А похвалиться покуда мало чем можем. Глядеть надобно, перенимать лучшее. Вона Федосейка Скляев и не прошел науку сызмальства, а вровень с учеными англичанами становится по корабельному строению…

Другое дело, не рановато ли со шведом тягаться? Полков обученных два-три, стрельцов нет, рекруты зеленые. Да и какой из Ваньки Бутурлина вояка? Разве для потехи. Шереметев пообвыкся в сражениях с турками, но себе на уме, осторожен больно. В войсках верховодят все больше иноземцы, не много ли их? Доверчив государь. Где-то в походе на шведов и брат Петруха с новгородскими полками, как-то обойдутся с неприятелем?..»

Не без умысла древние римляне обозначали Фортуну с кормилом. Изменчиво счастье. Плавает оно по океану бытия, зависит от ветра и волн, которые весьма непостоянны, от подводных камней, скрытых от взора… Куда направит свой ковчег богиня удачи?

В политике Фортуна, как правило, издревле поощряет хитрых и ловких. В военном деле часто держит сторону не сильного, а смелого, решительного, уверенного в победе бойца.

Когда Петр заключал союз с Данией и Саксонией, казалось, судьба шведов во главе с Карлом XII предрешена. Но события повернули колесо Фортуны в другую, неблагоприятную для России сторону.

Преждевременно, в одиночку, в расчете на быстрый успех выступил против шведов Август II. Вслед за ним Дания поспешила вторгнуться в Гольштейн, преследуя свои цели.

Карл XII двинул войска против Дании. В преддверии борьбы за Испанское наследство Англия и Голландия, рассчитывая на союз с Швецией, прикрыли от датчан своими эскадрами высадку шведского десанта. Довольно мощная, хорошо подготовленная армия Карла XII с ходу осадила Копенгаген и принудила Данию к миру. Произошло это в те самые дни, когда из Москвы выступили полки Петра I, направляясь к морю у Нарвы, отвоевывать исконные земли. О поражении Дании царь не знал, еще надеялся на Августа II.