Русский посол получил в конце концов жесткое «нет» на свои требования. «Тайный секретарь» султана Маврокордато резко объявил, что «тем Черным морем и кругом его всеми берегами владеет один султан, а иного государя к тому морю никакого владения, ни места нигде не бывало и ныне нет. И того ради и ныне и никогда плавания по Черному морю московскими кораблями и никаким судам для торговли повелено не будет, понеже от веков никто из иных народов при владении турском не имел на том море плавания». И это станет возможным «тогда, когда лишь Турское государство падет и вверх ногами обратится».

Закулисно поддерживали турецких визирей и мнимые друзья-европейцы, оберегая свои выгоды. «Послы английский и голландский, — доносил Украинцев в Москву Петру, — во всем держат крепко турецкую сторону и больше хотят им всякого добра, нежели тебе, великому государю. Торговля английская и голландская корабельная в Турском государстве исстари премногая и пребогатая, и что у тебя, государь, завелось морское корабельное строение и плавание под Азов и у Архангельского города, тому они завидуют и того ненавидят, чая себе в морской своей торговле великой помешки».

Переговоры затянулись, а тут еще бесшабашный пьянчуга капитан «Крепости» Петр Памбуг то и дело своими выходками ставил Украинцева в неловкое положение…

В Москве же с нетерпением ожидали вестей из Стамбула. Мир с турками развязывал руки для борьбы за выходы к берегам Балтики. Мысль о войне со Швецией за выход к морю созрела у Петра еще во время путешествия по Европе. К северным ближним морям тяготела Русь своими землями, отсюда лежал самый короткий торговый путь в Европу.

Видимо, вести о замыслах русского царя просочились и в Стокгольм. Осенью 1699 года в Москве объявилось шведское посольство, прибыло на дюжине карет и подвод.

— С чего бы это? — вопрошал посольский дьяк Возницын.

Шведы вежливо объяснили. У них правит новый король Карл XII. Русский царь должен присягнуть на Евангелии и подтвердить крестоцелованием прежний мирный договор со Швецией.

— Тому не бывать, — сказал Петр. — Объяви им, благо присягал я его отцу, другой раз не стану. А с Карлусом мне, ты знаешь, не избежать стычки. Покуда пускай отсыпаются, отъедаются, кормовые плати им.

Шведы не торопились, а царь в это время договаривался с посланцем Саксонии генералом Карловичем и датским послом Павлом Гейнсом о военном союзе против северного соседа.

Наступала пора воевать древние русские земли в устье Невы.

Шведские гости тем временем обживались в Москве, не скучали. Как-то шведский резидент в Москве Книпер пригласил к себе на застолье прибывших земляков, и в числе их одного из королевских дипломатов — маршалка фон Ране. Среди гостей посла, на свою беду, оказался и бранденбургский резидент Задор-Цессельский. Когда все были уже в сильном подпитии, предложили тост за короля Швеции и курфюрста Бранденбургского. Ране, сидевший рядом с Цессельским, захотел этот бокал выпить на брудершафт.

Резидент Бранденбурга не видел оснований для брудершафта с малознакомым человеком.

— Наши властелины и без того дружат.

Маршалку отказ показался оскорбительным, он двинул соседа кулаком в подбородок. Немец замахнулся стулом, швед обнажил шпагу, ударил Цессельского в грудь.

Маршалок струсил и сбежал. Дипломатический скандал дошел до Петра. Царь приказал отыскать зачинщика ссоры. Ране, переодетого в русское платье, поймали на рынке, где он хотел нанять подводу и дать стрекача. Маршалка взяли под стражу, посадили в тюрьму. Царь ездил к Цессельскому, утешал его, но рана оказалась смертельной, и спустя полтора месяца он скончался.

Долго тянулись переговоры между Москвой, Стокгольмом и Бранденбургом по поводу судьбы шведского маршалка. Давно покинули Москву посланцы Карла XII, не дождавшись крестоцелования и клятвы на Евангелии, а их товарищ так и окончил дни в темнице…

Радостно встречать рождественские праздники в родном доме. Давно, пять лет, не испытывал такого счастья Федор Апраксин, соскучилась и дворня по барину. Не было предела радости Пелагеи. Андрей еще не вернулся из Голландии. Дома его ждала жена на сносях.

Не успели распаковать вещи, как Козьма сообщил:

— Нынче Рождество-то непростое, год с него новый начинается.

«Надо же, — подумал Апраксин, — скитаешься по задворкам, ни о чем не ведаешь».

Утром в Преображенском, у Головина, прочитал указ: «По примеру всех христианских народов — считать лета не от сотворения мира, а от рождества Христова в восьмой день спустя, и считать новый год не с первого сентября, а с первого генваря сего 1700 года. И в знак того доброго начинания и нового столетнего века в веселии поздравлять с новым годом. По знатным и проезжим улицам у ворот и домов учинять некоторое украшение от древ и ветвей сосновых, еловых и можжевеловых, против образцов, каковые сделаны на гостином дворе у нижней аптеки. Людям скудным, хотя по дереву или ветви над воротами поставить. По дворам палатных, воинских и купеческих людей чинить стрельбу из небольших пушечек или ружий, пускать ракеты, сколько у кого случится, и зажигать огни. А где мелкие дворы — собрався пять или шесть дворов — зажигать худые смоляные бочки, наполняя соломою или хворостом. Перед бурмистерскою ратушей стрельбе и огненным украшениям по их рассмотрению быть же…»

Выслушав доклад Апраксина о кораблях, генерал-адмирал, вздыхая, сказал:

— У Воронежа, Федор Матвеевич, тож худое открылось. Протасьев и воевода в воровстве уличены. Ныне сам государь розыск чинит.

Не раз поступали челобитные на воронежских управителей, не доходили руки. Большие деньги крутились на воронежских верфях. Каждый корабль стоил многие тысячи, строили их десятками, работных людей больше двадцати тысяч человек, припасы разные. Там, где деньги, там и лихоимство.

Смотритель лесов Антон Веневитинов, «отводчик и попечитель корабельных лесов», за взятки направо и налево раздавал лесные угодья. Глядя на него, лесные сторожа за мзду отдавали на порубку заповедные породы деревьев…

Стольник, князь Николай Лихудеев «отпускал за деньги рабочих по домам, а в донесении отписывался, работные люди не хотят Великого Государя службы, бежали с работ».

Воевода Полонский за взятки «показывал вымершими живых», освобождая от повинностей. Воровали приказчики и подьячие.

Петр вызвал Протасьева в Москву. Тот не отпирался, при первом же допросе «Великому Государю вины принес». Выяснилось, что адмиралтеец брал взятки с городов, приписанных к воронежским верфям, продавал за деньги доходные места.

Следы привели и в Москву. Стольник Колычев, Судного приказа, «уличен во взятке с Дивова в 20 рублей и бочки вина за освобождение последнего от наряда к корабельному делу в Воронеже».

Сыск длился недолго, все лежало на поверхности, никто не запирался. Царь послал бурмистрам указы, дабы они показали, с кого что взяли.

Протасьев не дождался приговора и «в тех же числах с печали и стыда в Москве умер». Воевода Полонский «бит кнутом и послан к Азову на плотах до указу». Стольник Колычев и Дивов «были биты плетьми»…

Каленым железом выжигая мздоимство, Петр размышлял, кого послать в Воронеж, советовался с Головиным:

— Так мне, Федор, кроме Апраксина, некого ставить адмиралтейцем. Дело новое, великое, казна денег не жалеет. Надобна рука твердая, знающая и честная.

Адмирал Головин ответил без колебаний:

— Лучше Матвеича корабельное строение никто не ведает. Воеводой был, морское дело любо ему. Токмо одному-то не потянуть, ладные помощники ему потребны. Одного знаю, стольник Игнатьев, в делах проворен, честен.

— Добре, Апраксину один товарищ сыскан. Определил я нынче все дела корабельные у Судного приказа отнять, а учредить в Москве Приказ дел адмиралтейских и главою в нем Григорья Племянникова поставить. Другой будет товарищ адмиралтейцу…

Спустя несколько дней, в среду на мясопустную неделю, в доме у посланника Гейнса стол ломился от мясных блюд, но никто и словом не обмолвился. Лев Нарышкин и Федор Головин, Григорий Головкин, Гордон и сам царь с Меншиковым уплетали и телятину, и жареного поросенка. Глядя на них, и Федор Апраксин нет-нет да и подцеплял вилкой кусок говядины. «Ладно, согрешу, подкрепиться бы, Великий пост не за горами». Водился за ним один порок, любил вкусно откушать.