— Так ты не токмо думай, а все приуготовь, а я ухожу к городу, у меня забот немало…

Утром шняка воеводы стояла на якоре выше по реке у границы города. На пригорке у излучины верховой стрелец выстрелил из пищали, подал условный знак, что показался царский караван. «Великий государь пришествовал к городу Архангельскому 18 дня в пяток 8 часа дня. Воевода Ближний Стольник Федор Матвеевич Апраксин Великого Государя встречал, выехав на шняке своей выше Архангельского монастыря. Стрельцам Архангельского города полку стойка была полным строем, возле города по обрубу. Егда шествовал Великий Государь мимо города, в то время стрельба была из пушек и из мелкого оружья. Великий Государь дощаником своим становился к Архангельскому мосту…»

Летопись не сообщила еще о перезвоне колоколов городских церквей, разносившемся на всю округу. Архиепископ ожидал царя по уговору в полюбившейся ему в прошлый приезд церкви Святого Ильи Пророка на Кегострове. Пересев в шняку Апраксина, царь с ближними отправился туда.

Отслужив благодарственный молебен, сразу отправился на Соломбалу. Свита ворчала. Проголодавшийся Лефорт жаловался Гордону:

— Опять государь к водяной утехе направился, сколь можно на пустой желудок терпеть…

Петру сразу понравился внешний вид фрегата. Конопатчики заканчивали пробивать паклей крайний, верхний пояс обшивки. Под днищем лазали перемазанные люди, покрывали корпус вторым слоем смолы, на носу авралили полтора десятка такелажников, загружали многопудовый становой якорь.

Подозвав Никласа, царь выслушал его, обошел фрегат, пригнувшись. Не обращая внимания на испуганных рабочих, заглянул под днище, провел пальцем по обшивке, спросил у Никласа:

— Смола-то липнет?

— Еще день, государь, высохнет.

— Не государь я на верфи, зови меня просто шхипером.

Голландец слегка покраснел, недоуменно вытаращил глаза.

Забравшись по дощатой лестнице на леса, Петр спрыгнул на палубу, спустился вниз, поманил мастера:

— Размерен ли сей корабль на бумаге?

Никлас пожал плечами, вытащил из кармана пачку исписанных листов.

— Здесь, господин шхипер, размер каждого члена фрегата. Точно такое судно я строил в Амстердам…

Царь досадливо прервал Никласа:

— Не о том толкую. Неужто нет у тебя на едином листе фрегата вида рисованного, с размерениями тех членов?

Никлас непонимающе вытянул нижнюю губу, скривил физиономию:

— У нас в Голландии не принято рисовать судно, которое строишь. Каждый мастерит по своим меркам, и строят добрые суда.

Вечером дома Федор читал письмо. Андрей сообщал о беде. Оказывается, Пелагея забеременела, роды наступили прежде времени, тяжелые, дите родилось неживое, едва отходили Пелагею. Апраксин тоскливо взглянул в окно. «Так-то и оженился ты, брат…»

Спуск судна на воду схож в чем-то с рождением живого существа. При появлении на свет в установленные природой сроки новорожденный покидает материнское чрево и переходит в совершенно другую среду обитания, в которой и обретается до своей кончины.

Подобно этому и каждое судно покидает верфь, место на суше, где его создавали руки людей, попадает сразу в объятия родной водной стихии, где ему предстоит провести долгие годы своего существования.

Парусное судно по технологическим причинам лишь после спуска на воду вооружается мачтами, рангоутом, такелажем и парусами, загружается балластом. На военном корабле, кроме того, устанавливают орудия и грузят все необходимые к ним боевые припасы.

Само же рождение каждого нового судна, большого или малого, дощаника или многопушечного фрегата, отмечается торжеством…

Ночь перед спуском фрегата на воду Апраксин, уподобляясь повивальной бабке, провел на верфи. «Как-никак, — размышлял он, — а сей фрегат — мой первенец. Да, пожалуй, и первый боевой российский корабль на Беломорье». Собственно, и ночь-то не обозначалась, как положено, мраком. Едва скрывшись за горизонтом, через час светило вновь брызнуло лучами, ярким светом озаряя стоявший на стапеле фрегат.

Невыспавшийся воевода зажмурил глаза и присел на лавку, блаженно улыбаясь в полудреме: «На Двине-то все по-чудному. В зиму, когда надобно, светило не светит и не греет, в лето все наоборот».

— Федор Матфей, — потревожил Апраксина за плечо Никлас. — Кажись, все готово, поди посмотри.

Притомленные за ночь плотники, прикрывая глаза от солнца, довольные своей работой, сидели на бревнах, а кто и растянулся поодаль на теплой стружке.

Сначала Апраксин обошел стапель, осмотрел помост — все ли убрали лишнее, какая-нибудь чурка на пути скольжения фрегата могла привести к беде. Потрогал последние крепежные подпоры, удерживаемые двумя большими клиньями.

— Поставишь на второй-то клин десятника да сам рядышком находись, — предупредил он Никласа. — Я-то буду подле государя, мало ли што стрясется.

Хватаясь за натянутый канат, Апраксин полез по сходням на фрегат. Не счесть, сколько раз забирался он по этой лесенке на строящееся судно за последний месяц.

На носу такелажники складывали в бухту просмоленный якорный канат.

— Коренной конец надежно ли закреплен? — сразу спросил он у Яна, ощупывая взглядом уходивший под палубу канат.

— Сам проверял, воевода, у киля скобой прочно скреплен, — ответил голландец.

— Останешься на судне старшим, на баке[21] находись. Не позабудь доглядеть, штоб штандарт государев вовремя вздернули на корме…

Петр пришел на шняке после полудня, с опозданием, но в хорошем настроении. Прищурился, с хитрецой подмигнул:

— Припозднился вчера с компанией, Федор. Все ли готово, как фрегат?

— Все готово, Петр Лексеич, токмо тебе подпоры вышибить.

Солнечным полднем 20 мая 1694 года на стапелях Соломбальской верфи царь выбил собственноручно подпоры. Первый российский двадцатичетырехпушечный корабль, нехотя, чуть качнувшись, набирая ход, скользнул в устье Двины, рассекая зеркальную гладь. На корме, расправляемый весенним ветерком, затрепетал полосатый, трехцветный, бело-сине-красный флаг России.

Грянули пушки, повеяло гарью от полозьев на стапелях, шипели в воде всплывшие салазки. С носа фрегата, взметнув фонтан брызг, бултыхнулся в воду якорь, с двух сторон спешили шлюпки, заводили буксиры, тянули судно к достроечной пристани. По установившейся со времен Плещеева озера традиции на верхней палубе праздновали успешный спуск и подъем флага.

Пили здоровье царя, корабельных умельцев.

После бессонной ночи Апраксин быстро захмелел; и то и дело вздремывал от усталости. Петр наполнил кружки, толкнул его в бок:

— Очнись-ка, Федя. — Встал, посмотрел на корму, где реял штандарт, на разлившуюся многокилометровую ширь Двины. — Спасибо умельцам соломбальским за сие судно, да нельзя не выпить здоровье воеводы двинского. Вижу, не токмо зело усердие его нашим помыслам и старание, но дело знает оное по-нашенски, творит по совести, смекалку являет. Здоров будь, Федор!

Не садясь, переждав, пока все угомонятся, добавил:

— А имя судну нарекаем по второму апостолу — «Святой Павел».

За столом разом загалдели, потянулись поздравлять Апраксина. Меншиков, как всегда, ревниво, но без зависти поздравил первым.

— Будь здрав, воевода, люб ты мне.

«Однако хамоват становится Алексашка», — чокаясь, подумал Апраксин.

— Сколь долго в отделке будет судно? — хрустя любимым соленым лимоном, спросил Петр сидевшего напротив Никласа.

Голландский мастер, как всегда, ответил не сразу, немного подумал:

— Видимо, господин шхипер, не менее месяца займет. — И пояснил: — Надобно мачты подогнать по месту, установить такелаж, оснастить, паруса проверить. Еще спасибо, что не течет корпус.

Пир на корабле затянулся, но никто не заметил позднего часа. На голубом небе не было ни облачка, красно-медный диск солнца катился по горизонту, не помышляя скрываться из глаз.

Петр посмотрел на Апраксина, будто спрашивал.

— Дай Бог нам достроиться за это время. — Воевода поддержал Никласа. — К тому же все одно, торопиться пока некуда. Фрегат из Голландии неведомо когда будет.