У одного зверька, самого тощего с виду, я проделал отверстие в брюшке и запихнул в него хвост стрелы с оперением. Когда стрела треснула в моих руках, Азал содрогнулся и сверкнул глазами, будто мой самый заклятый враг.
С такой добычей мы крадучись пошли к селению, где, по моим наблюдениям, стоял сам Гарпаг. Я изо всех сил убеждал Иштагу остаться с конями и последить за нашей удачей издали и сверху. Ведь такой великан должен наступать в полный рост, сотрясая шагами горы и долины. Как ему подкрасться к недругу, не выдав себя? Но Иштагу ничего не хотел слышать, поскольку получил приказ Кира пасти нас на расстоянии протянутого копья. В этом была ошибка царя. Кое-как удалось уговорить перса держаться сторонней тропы и не подходить к селению ближе указанного мной места, иначе бы и вовсе не исполнить нам главного веления царя, а только всем пропасть без смысла.
Как только солнце спряталось за высокий хребет, мы с Азалом подступили к селению. Я усадил его в сотне шагов от крайнего дома – прикрывать меня во время вылазки. При этом, пока еще не сгустился ночной мрак, скиф со своей позиции мог видеть крышу того самого дома, который облюбовал для постоя Гарпаг.
У тощего зайца была завидная судьба: напоследок ему предстояло стать птицей. Он влетел прямо в окошко дома. Стражники и слуги военачальника высыпали наружу с дротиками и копьями в руках и принялись кружить вокруг дома, задирая головы, будто поджидая стаю летучих зайцев. Потом они вернулись назад, не подозревая, что на крыше, прямо над их головами, вот-вот затаится лазутчик Кира.
Боясь упустить хоть одно важное слово, я вставил в дымовое отверстие трубочку из ивовой коры, прекрасно усиливающей звуки, и прислушался к голосам.
Удача сопутствовала мне: моему уху досталась самая важная часть разговора.
– Не убеждай меня, Фарасг. Вовсе ничего не ясно. Нет, – доносился старческий голос, принадлежавший, как вскоре выяснилось, Гарпагу. – Я не понимаю его совсем. Совсем! Это оперение может означать все что угодно. И согласие, и полный отказ. То есть «мое дело – только хвост; стреляй мной куда угодно – смысла никакого, все равно острия нет».
– Чересчур хитроумно, – возражал другой голос. – Насколько мне известно, он всегда был прямодушен. Может, он просто боится? Привык править в своих горах только козами и зайцами.
– Но он далеко не глуп. Уж поверь мне. Я знаю его с пеленок. Когда я привел его за руку к Астиагу, он был мальчишкой-дикарем. Тем не менее всего за один день он сумел поставить себя так, что никто во дворце более не смел ни унизить его, ни тронуть, ни оклеветать в глазах деда.
– Старая история, – усмехнулся Фарасг. – Все люди меняются. К тому же раз он прямодушен, значит, пытается честно сдержать свое слово и…
– Но ведь никто и не подстрекает его открыто нападать на царя! – перебил Гарпаг. – Просто сама судьба отдает ему в руки власть! Астиаг уже безнадежно стар и болен и всех утомил своими прихотями. Теперь уж никак и ничем ему не угодишь. И с каждым днем будет все хуже. В Парфии и Гиркании уже зреет мятеж. Не верю, что Кир не понимает, какая опасность ему грозит, если «быков» поведет кто-нибудь другой.
«Быками» называли мидийский трон, массивные подлокотники которого изображали золотых быков.
– Если их не поведем мы с тобой, Гарпаг, – вкрадчиво уточнил Фарасг. – Раз уж он отказывается.
Некоторое время в дымовом отверстии стояла тишина.
– Знать бы наверняка, от чего именно он отказывается, – с осторожностью проговорил Гарпаг. – Я сделал все, что мог. Кому он еще может доверять в Эктабанах, как ни мне. Войска готовы. Он знает. Я рискую ради него головой. Он знает. Ждать опасно. Он и это знает. Какое еще известие, какая опасность способна побудить его к действию. Да, я сделал все, что мог. Я показал ему опасность. Боги вовремя надоумили меня.
– Но до сих пор не ясно, что же там произошло. Не так ли?
– Да. Это воистину необычайная загадка. Я достал лучших людей. Мой «охотник» целую неделю следил за «коновалом». Оба знали только часть замысла. Труп «коновала» должны были найти во дворце наутро. С кинжалом в руке… Но там появились еще какие-то «охотники» и все перепуталось…
– Признайся наконец, Гарпаг. Ведь тебя устраивали оба возможных исхода.
– Сейчас, Фарасг, мы говорим о лучшем исходе! – властно и даже чересчур громко изрек Гарпаг. – Мой «коновал», как мне известно, все еще жив, хоть пойман и посажен в яму. «Охотнику» же Кир снес голову своей собственной рукой. Те неизвестные, которые пытались захватить дворец, тоже были все перебиты. Я сильно подозреваю, что у меня и Астиага в один и тот же час возникли в головах сходные замыслы, и потом эти замыслы скакали в Пасаргады наперегонки. Теперь я в полном недоумении. С одной стороны, все складывается как нельзя лучше. Астиаг поверил, что горы следует обложить войсками. Вот они, войска! Киру остается только самому спуститься с гор. И я, как встарь, готов за руку привести его в Эктабаны.
– Он уже не мальчик, чтобы вести его за руку.
– Тем лучше. Тем лучше, Фарасг, – произнес Гарпаг с нескрываемым сожалением. – Но он молчит. Он бездействует. Чего ждет? Нового покушения на свою жизнь? Теперь это загадочное послание! Будто он не прирожденный воин, а какой-нибудь премудрый эллинский оракул. Может быть, ты, Фарасг, скажешь, каким еще способом можно сманить Кира с его голой и холодной горы в плодородную долину?
При этих словах или чуть позже из тьмы над селением раздался какой-то шум, и мне пришлось навострить оба уха в другую сторону. Похоже было на то, что Иштагу попался.
Я узнал уже достаточно и для себя, и для Кира. «Пора уносить ноги», – эта мысль оказалась верной, но, увы, слегка запоздавшей.
Видно, Иштагу проявил мощь целого войска, совершившего внезапное ночное нападение, и уже отовсюду к дому военачальника потекли огни и тревожные голоса.
Я спрыгнул с крыши и юркнул в ближайшую темную щель между домами, но кто-то успел заметить мою тень.
Сначала меня догнали только крики:
– Вот он! Вот он! Ловите его!
Облава началась. Как ни запутывал я свой отходной путь, как ни ускользал от топота погони, а только мидяне знали лучше меня все выходы из лабиринта щелей.
На одного охотника я во тьме напал первым и заколол его в живот. Всего же их в том переулке оказалось трое – все без факелов. Но огни приближались.
Передо мной блеснуло лезвие меча. Я выбил оружие из руки ударом в запястье. Однако мидянин оказался цепким. Он прыгнул на меня, ухватил за плечо и дернул за собой на землю. Мы упали, прокатились по короткому склону и наткнулись на стену дома.
– Поверни! Поверни! – кричал третий, пытаясь достать меня копьем, но боясь во тьме проткнуть товарища.
Упершись в стену спиной, я развернул ловца, сделав его своим живым щитом. Каждый из нас пытался теперь добраться до горла своего врага.
– Огня! Огня! – требовал копейщик.
Факелы неслись к нам, как огромные светляки.
Едва я решил, что дела совсем плохи, как случилось страшное чудо. Кадык врага выскочил наружу, мидянин издал булькающий звук и обдал мне лицо кровью.
Стоявший на ногах копейщик вскрикнул от страха и отскочил.
Руки моего врага ослабли и свесились плетьми. Я отбросил его в сторону. У него позади, из шеи, торчала, как из того зайца, скифская стрела. Промахнись Азал на три пальца – и заячья судьба досталась бы мне, угодив своим острием прямо в глаз!
Я оказался на ногах в то мгновение, когда один из приближавшихся факелов вдруг упал на землю. То еще одна стрела поразила жертву. Сразу сделалось темнее – мидяне отпрянули и попрятались по углам.
И все же зайцем, по счастью живым, мне пришлось стать ненадолго, чтобы, спасаясь, запутать следы. Даже скиф не ожидал, что появлюсь у него из-за спины. Он испугался и чуть не спустил тетиву раньше, чем я радостно и благодарно прошептал ему:
– Ты спас мою жизнь, Азал!
Селение гудело, как растревоженное гнездо ос. В стороне же и выше – там, где полагалось оставаться с конями великану Иштагу, – напротив, воцарилось полное затишье. Нам обоим было ясно, что надо немедленно уходить в горы и при этом обойти то место стороной.
