К востоку от залива Кара-Богаз-Гол есть место, которое издревле зовется Пиром Мертвых. Оно ничем не примечательно для глаз – те же пустынные холмы, что и вокруг. Однако местные жители боятся его и всегда обходят стороной.

По легенде, каждую ночь сюда приходит пировать тысяча мертвых воинов. Их трапеза продолжается до утра, до того часа, когда в небе запоет первый жаворонок. Тот из живых людей, кто осмелится прийти до рассвета на это место, вскоре обязательно погибнет.

Порой здесь находили золотые и серебряные блюда и сосуды. Однако жители считают, что эти дорогие вещи принесут несчастье тому, кто унес их со стола, за который садятся мертвецы.

Археологические раскопки, проведенные в этом месте, завершились сенсационными открытиями. Было обнаружено несколько тысяч бесценных предметов персидской чеканки шестого века до нашей эры. Более того, легенда о великом пире как бы подтвердилась: все найденные неглубоко под землей блюда были некогда уложены тремя ровными полосами длиной около двухсот метров. Можно подумать, что некогда те блюда и сосуды были выставлены посреди пустыни для грандиозной трапезы.

В сотне метров к югу было обнаружено также большое захоронение – некое подобие братской могилы, – в котором найдены останки нескольких тысяч воинов. Судя по оружию и браслетам, там были погребены персы из отряда царских телохранителей, которых именовали «бессмертными».

Так возникла гипотеза о том, что Пир Мертвых – поле битвы, на котором войска персидского царя Кира Великого сражались против кочевников-массагетов[1]. Согласно истории, в той битве персы потерпели поражение, а сам царь Кир Второй, Ахеменид, погиб.

Эту гипотезу подтвердила еще более сенсационная находка археологов. Небольшой пологий холм, расположенный немногим севернее Пира Мертвых, оказался курганом, под которым была погребена знатная женщина из массагетского племени. Вместе с ней в погребении было оставлено множество обережных амулетов и особый кинжал, применявшийся только для жертвоприношений. Судя по этим предметам, женщина принесла себя в жертву богам.

Однако самыми поразительными предметами, изумившими археологов, были пять золотых сосудов, запечатанных смолой. В каждом из сосудов хранился свиток пергамента, содержавший своего рода воспоминания разных людей о царе Кире. Пять свитков были написаны на арамейском[2] языке, и только один, самый короткий, – на древнеперсидском, причем с большими ошибками.

Эти удивительные записки проливают свет на жизнь легендарного и, пожалуй, самого загадочного властителя древности.

Действительно, те сведения, которые известны об этом великом завоевателе, вызывают большое удивление.

Кир, сын Камбиса, происходивший из знатного персидского рода, начал великие завоевания в возрасте сорока лет, а до этого тихо и мирно правил в горах своим немногочисленным племенем. В течение пятнадцати лет он создал огромную державу, захватив многие государства Азии и покорив десятки народов.

Кир – единственный в своем роде великий властитель, который проводил в высшей степени мирную политику по отношению к покоренным народам. Он запрещал своим воинам грабить и разрушать города и селения. Он крайне уважительно относился ко всем культам и верованиям, брал под свое покровительство чужие храмы и часто поддерживал средствами их жрецов. Наконец он сохранил жизни всем низложенным правителям и некоторые из них, в частности знаменитый Крез[3], стали его ближайшими советниками.

В период его правления в империи практически не было мятежей и восстаний порабощенных племен. Известно, что в державе Ахеменидов подданные называли Кира Отцом. Ни один из его преемников не удостоился такого «звания».

Став самым могущественным правителем своего времени, царем царей, шестидесятипятилетний Кир пошел с большим войском на север, в бесплодные скифские земли, и погиб в битве с массагетами, как простой воин.

Все древние летописцы отмечали в Кире доброжелательность и мягкость нрава. Своим характером персидский царь явно отличается от всех последующих завоевателей, творцов империй.

И разве не загадка: как такому «доброму персу» удалось создать первую на земле великую Империю?

Свитки, найденные в пустыне, между Каспийским и Аральским морями, проливают свет на эту удивительную загадку Истории.

Когда колесница Феба блеснула последним золотым лучом за краем эгейских вод, кто-то окликнул меня по-персидски:

– Вернись, Кратон!

Очень удивившись, я повернулся лицом к городским воротам.

Там толпились торговцы, спешившие управиться до первой ночной стражи. Одни рабы разгружали повозки, другие уже отводили мулов к стойлам, что располагались за пристанью моего родного Милета.

Никто из тех потных, суетливых и занятых своими важными делами людей не мог так подшутить надо мною. Тогда я невольно посмотрел в небеса и не поверил своим глазам.

Вестница ночи, тень, быстро всползала, поднималась в рост по сторожевой башне, а над ней, в лучах Феба, уже не доступных простым земнородным тварям, парил и нежился златокрылый орел.

Сорок лет тому назад один из первых весенних вечеров начинался так же. Я был немного пьян – в ту меру, когда еще можешь пустить гальку по воде не меньше, чем на десять скачков, – и здесь, на краю пристани, стоял и смотрел, как колесница Феба исчезает в дымке эгейских вод. Точно такая же перистая полоска тянулась по небосклону, и море было таким же спокойным. И тогда мне тоже послышался странный оклик. И, обернувшись, я увидел над крепостной башней большую вещую птицу. То была очень хорошая примета. Сердце мое тогда сильно забилось, ведь судьба готовила мне царский подарок и много лет жизни, чтобы такой большой и дорогой подарок смог вместиться в нее.

Вечер повторился, и хороших примет в нем хватало, но теперь не хватало меня самого – моей молодости, моих сил и здоровья. Я не верил, что может повториться жизнь.

Как любит говаривать мой старый друг Гераклит, с которым мы часто сиживаем в нашей любимой таверне «У Цирцеи», что неподалеку от Северных ворот:

– Нельзя войти дважды в одну и ту же реку.

Осмелюсь добавить:

– …и нельзя войти дважды в одну и ту же судьбу.

Но сердце мое взволнованно колотилось. Теперь, вернее, гремело со скрипом, как старое мельничное колесо в половодье. Я глядел на орла, удивленный волей богов, пока меня не окликнули вновь – звонким отроческим голоском и на эллинском наречии:

– Господин! Гоподин!

С бурдюком вина ко мне мчался из города мой раб, мальчишка-фракиец, которого недавно – уж никак не сорок лет тому назад – я послал в таверну.

– Господин! Там тебя спрашивал какой-то человек! – выпалил мой мальчишка, подскочив ко мне и чуть не задохнувшись. – Он сказал, что будет ждать тебя в «Золотой Сети». Чужестранец.

– Каков из себя? – спросил я, недоумевая.

Мальчишка засунул бурдюк между ног, растопырил пальцы и провел руками перед собой сверху вниз, показывая знатный вид и богатство одежд:

– Он весь такой. И чуток шепелявит.

«Варвар, – решил я. – Что ж, дареному коню в зубы не смотрят. Будь рад и такому собеседнику. Немного их тебе осталось.» И велел:

– Веди меня к нему, Сартак.

Мальчишка служил мне не только «походным обозом», но и – живым посохом. Левую ногу я потерял в битве со скифами. Вместо нее меня подпирает крепкая колонна из эктабанского кипариса с маленькой резной капителью в виде бычьих голов.

У ворот торговцы поприветствовали старика и велели рабам расступиться. Мы стали протискиваться между тюков, и по запаху я определил персидские ткани. Все в этот вечер тревожило мою душу, поднимало волны дорогих воспоминаний.