По правую руку царя сидел высокий, довольно худой человек, тоже в тигровой шкуре, но не крашенной, и тоже в тиаре, но с загнутым вниз концом. То был Гистасп, двоюродный брат Кира, по своей воле отдавший ему власть над Персидой. Он выглядел на пару лет старше царя.

А по левую руку от Кира находился змееликий эламит, посаженный Вавилонским царем правитель Элама, по имени Гобрий, в те дни – гость царя персов. Без всякого колебания ему можно было дать и сорок, и восемьдесят лет от роду. Роскошь его одеяний, похоже, превосходила все богатство самого Кира. Темно-синий парчовый кафтан[24] эламита, скрывавший ступни, весь переливался узорами из золотых лилий. Пояс сверкал драгоценными камнями. Шапка на нем была круглая, плотно прилегавшая к голове и перетянутая составным обручем из электра[25]. Само же лицо эламита так и отливало бронзой, а с тонких губ не сходила неподвижная улыбка. Этот человек вызывал у меня смутные подозрения, и Кир, как мне казалось, заметил мою тревогу.

– Итак, ты – Анхуз-коновал из Дамаска, – неторопливо выговаривая каждое слово, будто кладя камень на камень, сказал Кир.

– Нет, – покачал я головой, – или не больше, чем на тридцать дней моей жизни, проведенной в Дамаске.

Кир переглянулся с эламитом. И в то время, как улыбка на губах эламита не дрогнула, на лице Кира промелькнуло самое искреннее, хотя и сдержанное изумление.

– Однако ты излечил коней, – также ровно и твердо произнес он.

– Это верно, – искренне подтвердил я. – Но должен сказать, царь, что исцеление твоих прекрасных коней и убийство твоих убийц – дела одного и того же порядка.

У Кира приподнялись брови, у Гистаспа брови, напротив, опустились. Улыбка Гобрия стала шире, вернее – «удлинилась», а в его глазах коротко вспыхнул огонек любопытства.

– Вижу, не наши вопросы, а наше молчание скорее раскроет все твои тайны, – немного подумав, заметил Кир.

Таков был приказ рассказывать все начистоту. И я рассказал все, скрыв только имя Скамандра, историю школы Болотных Котов и все знания, запрещенные клятвами. Частичная правда тоже может считаться полноценной правдой, если ей не пользоваться только для своей выгоды, как пользуются ложью. Кратон-милетянин выходил просто наемным убийцей и, несмотря на молодость, – знатоком стран, обычаев и политики их правителей. До сих пор полагаю, что мой рассказ той ночью получился увлекательным, хотя и не мог бы сравниться с повествованием Одиссея, попавшего на остров эаков[26].

Когда я закончил, пальцы Кира несколько раз шевельнулись. Сам он казался невозмутим. Гистасп сидел, нахохлившись, а Гобрий напоминал статую, только складки его одежд чуть волновались и сверкали, как тихая вода в лунную ночь.

– Итак, ты эллин, – пробыв некоторое время в молчании, также твердо сказал Кир, будто не понаслышке, а своей царской волей теперь раз и навсегда утверждая мое происхождение.

– Да, царь! – с гордостью принял я от него свое истинное происхождение.

– Не очень-то похож на эллина, – донесся шелестящий шепот эламита, хотя надо признать, что его арамейский выговор был куда более чистым.

– Я уже сказал, что моя мать была набатейкой.

– Древний и славный народ, – с едва заметной усмешкой сказал Гобрий, глянув искоса на царя персов.

– Никогда не доводилось видеть чистокровного эллина, – признался Кир. – У нас в горах не бывает ваших сборищ, – добавил он, имея в виду рынки. – Но часто приходилось слышать, что эллины – народ, не любящий правду, будто правда – одежда слишком простая для человека, как шерсть на волке или медведе. – Он свел брови, подыскивая слово. – И неказистая. Верно ли это?

– Чужестранцы всегда преувеличивают недостатки соседей, – попытался я выгородить своих. – Но чего не отнимешь у эллинов, так это склонности украшать одни слова другими словами.

– Однако ты эллин, и Справедливый Митра, Спрямитель Путей, видит моими глазами, что ты говоришь правду, – с некой непонятной мне торжественностью изрек Кир, словно пропустив мою апологию мимо ушей.

– Это так, – подтвердил я и попытался развести руками, открыв царю ладони, но стражи вцепились в мои руки и прижали их к моим бокам.

Царь задумался и потеребил нижние колечки бороды.

– Что ты скажешь, брат? – вопросил он Гистаспа, повернувшись к нему вполоборота.

– То, что этот негодяй открыл не все, – без всякого священного гнева, а скорее даже устало ответил Гистасп.

– А ты, мой добрый гость. – Кир в четверть оборота повернулся к эламиту. – В тебе мудрость многих веков.

– Эллины владеют своим рассудком и языком, как ласточки и стрижи своими крыльями, – осторожно прошелестел эламит. – Можно сказать, он сумел и скрыть и честно проговориться. Из этого эллина, думаю, можно извлечь пользу.

Мое мнение об эламите раздвоилось. Я не смог побороть чувство благодарности. И было похоже, что он разгадал мои собственные тревоги и сомнения.

– Если царь позволит, можно узнать больше, – добавил он.

– Здесь повелевай, Гобрий, – охотно позволил Кир и даже, как почудилось мне, вздохнул с облегчением.

Эламит по-змеиному качнул туловищем в мою сторону.

– Потерявший голову тебе известен? – вопросил он.

– Да, – был мой ответ. – Раньше видел и голову, и тело в едином целом.

– Где?

– В Милете.

– Имя знаешь?

– Нарцисс. Его многие знали в Милете.

– Что он там делал?

– Пел.

Ни одно мое слово не было ложью, но клятву молчания я был обязан сдержать.

– Пел, – усмехнулся Гобрий. – Здесь он тоже пел. Продавать в одной лавке птиц и оружие – большая ошибка. Того, кто покупает мечи, могут раздражать птичьи трели. И вот плачевный итог.

– Милет, – задумчиво проговорил Кир. – Ведь этот город очень, очень далеко.

Мне показалось, что в быстром взгляде эламита на царя персов мелькнуло снисхождение.

– Как ты думаешь, эллин, это он, певец, смог убить гепарда? – задал Гобрий странный вопрос.

– Не знаю.

– Хороший ответ, – кивнул он. – скольких ты убил в саду и во дворце?

– Одного в саду. Одного на дворце. Двух внутри. Всего четырех, – доложил я.

– Сражение было большим, – обратился Гобрий к царю, – раз на флангах осталось еще столько же чужих трупов.

Внезапно Кир рассмеялся – в стенах дворца как будто громыхнул раскат грома.

– Значит, большее число моих славных воинов осталось в живых, – произнес он уже без всякой улыбки. – Вот у нас есть эллин. Пусть он и ответит, какой тут был порядок всех убийств и когда полагалось умереть ему самому – до и или после этого певца. Эллины верят в могущество судьбы. Пусть он даст свою разгадку.

Эламит подался назад, сверкнув складками своих одеяний.

– У меня нет разгадки, – ответил я, – кроме той, что заговор против тебя, великий царь, гораздо больше, чем могло показаться каждому из тех, кого наняли лишить тебя жизни.

– Хитроумные эллины, – вполне уважительно проговорил Кир. – Как мудрено говорят. Скажи проще: кого ты будешь теперь обвинять в своей дурной судьбе и своей смерти?

Не помню страха. Но помню, что испытывал гордость от того, что царь был готов прислушаться к моим самым сокровенным мыслям и выводам.

Как уж там проще ни старайся, а к логову тигра в полный рост и по прямой линии не подойдешь.

– Раз одним убийцам велели немедля покончить с другими убийцами, – начал я, – значит, за всем этим черным делом стоит человек осторожный и остерегающийся молвы. Но он, замышляя против тебя, царь, сам устроил такую путаницу. Выходит, этот человек имеет слабый характер и довольно тороплив.

– Молод, а как говорит, – усмехнулся Кир. – Вот они, эллины. Наверно, все – певцы.

– Винить – не мое дело, – подойдя к «последней двери», сказал я и запнулся.

Подозрение, которого от меня ждали, а вернее – изреченное имя, показалось мне больше и весомее всей моей судьбы. Произнеся это имя, то есть получив право осудить его владельца, Кратон-милетянин, отрекшийся от своего рода, поднимался на ступеньку ближе к царям.