После того, как я простился с Великим Моголом, и он со всей свитой проводил меня пешком до конца городской стены, я направился по тому же самому Троицыну лугу к месту на побережье, где высадился 14 дней назад и сел опять на большой грузовой корабль, отправлявшийся в Англию, и отплыл с ним. На судне я весьма красноречиво поведал капитану, как превосходно принял меня Великий Могол и как он пожаловал мне на прощанье свой портрет с цепью. Я полагал, что капитан при этом от удивления вылупит глаза на такого молодца, как я. Однако, черт возьми, – нисколько, этот мужлан даже не снял передо мной шляпу, а, напротив, заметил, что некоторым людям везет больше, чем они того заслуживают. О проклятье' Какая взяла меня досада от пустословия этого лежебоки, и я едва удержался, чтобы не отвесить ему пару оплеух. Но, в конце концов, поразмыслил я, ведь это глупый человек, что с ним поделаешь, он не знает ни тебя, ни твоего происхождения, и поэтому я оставил дело без внимания. Затем я рассказал моим спутникам по судну о моем необычайном рождении, а также о случае с крысой и о моем духовом ружье. После трех дней и пяти ночей плавания от индийского Троицына луга мы вошли в огромное Средиземное море. Ну будь я проклят! Каких только морских чудесных тварей здесь не перевидаешь, и все они беспрестанно тысячами шныряли вокруг нашего судна! Особенную радость доставил мне тогда маленький тюлень, которого я старался приманить кусочком хлеба совсем близко к судну, на что он, наконец, и пошел с охотой и пытался играть со мной. И так как он выглядел очень милым с виду, я перегнулся через борт и хотел выловить его из моря. Но когда я схватил этого стервеца, он прокусил мне все пять пальцев и уплыл в глубину. Ну и дьявольщина, кровь из пальцев сочилась, вероятно, дней восемь, и укус причинял мне отчаянную боль. Наконец, капитан принес мне склянку с оливковым маслом и посоветовал мне смазать им пальцы, прибавив, что оливковое масло отлично помогает при укусах. Я смазал пальцы, и не прошло двух часов, как раны и не бывало! Когда мы уже почти проехали Средиземное море, то вдали показалось ужасно много сирен, и бабенки эти пели, черт возьми, восхитительно! Капитан, заметив их, приказал нам плотно заткнуть уши, ибо если они приблизятся, то так очаруют нас своим восхитительным пением, что мы не сможем сдвинуться с места. Тьфу, проклятье! Узнав это, я основательно заткнул уши и велел капитану дать полный ход вперед.

Через три дня мы вошли в Балтийское море и плыли здесь, наверно, несколько недель, пока не выбрались из него. Какие щуки водятся в этом море, – этого, черт возьми, и не передать! У матросов на корабле был рыбачий сачок – каких щук, дьявольщина, наловили эти парни! Языки у рыб были, черт возьми, как у больших телят, и на каждом щучьем языке было свыше шести кружек жира. Несколько месяцев спустя, проплыв по различным рекам, мы счастливо прибыли в Англию, где я высадился в Лондоне и, рассчитавшись с капитаном за проезд, пошел в город и снял квартиру у одного горшечника, выделывавшего безделушки и живущего тут же у ворот. Малый этот, наконец-то, оказался весьма вежливым, он меня встретил, спросил, что мне угодно, откуда я прибыл и кто я. Я рассказал ему сразу же весьма искусно о моем рождении и крысе и о том, какой я молодец и что хочу стать у него на квартире, потому как намерен прожить у него инкогнито несколько недель. Малый, известный в городе горшечник, отнесся к этому весьма благожелательно и сразу же заметил по моему взгляду, что человек я, должно быть, значительный, но все же проявил, собака, некоторую непочтительность, ибо в разговоре со мной не всегда снимал шляпу и ужасно сердил меня тем, что не оказывал мне должного почтения. Но, как я полагал, это даже было и к лучшему, потому что я не собирался выдавать себя в Лондоне за знатную персону, а намерен был вести себя как простой кавалер. Но вдруг, черт возьми, в Лондон прибыл благородный лорд, господин Тофель со своей милой Трудой, тот, у которого я был на свадьбе в Амстердаме. Они пришли к горшечнику в дом, поздравили меня с приездом. И как только, дьявол, они меня учуяли, до чего же это удивительно! Они мне все потом рассказали, и про то, что они видели, как я сошел на берег и как ловко я завернул в дом горшечника, ибо дворец Тофеля, благородного лорда, находился поблизости на той же улице. После этого он предложил мне переселиться к нему, но так как я уже устроился у горшечника, который также не желал со мной расстаться, мне не очень хотелось менять квартиру; ведь, если бы я начал перетаскивать свои вещи туда и сюда, это только привлекло бы внимание людей. Сразу в тот же вечер я был приглашен господином Тофелем, благородным лордом, в гости; там находилось много прочих лиц высокого звания и благородных дочерей лордов, которые все разом в меня влюбились и просили моей руки, ибо я показал им портрет Великого Могола с цепью и рассказал им о том, как он мне его пожаловал, какой превосходный прием он мне оказал, ибо я так искусно и точно подсчитал итог его доходов, что ему привалил даже излишек в половину ежегодной суммы. Я сообщил им также, что он хотел меня сделать своим тайным рейхсканцлером, но так как у меня еще не было охоты оставаться на одном месте, то я поблагодарил его за любезное предложение.

Черт меня побери! Как глядели на меня за столом все девицы, благородные дочери лордов, и все разом начали пить за мое здоровье. Одна провозгласила: «Да здравствует тайный рейхсканцлер богатого Могола Индии!», другая – «Да здравствует благородный иностранец, пожалованный портретом Великого Могола!», третья – «Да никогда не сотрется память о вельможе, в глазах которого светится что-то необыкновенное!». Я, конечно, понимал, что все это относится ко мне, и всякий раз отвечал даме, пившей за мое здоровье, весьма любезной миной, что, черт возьми, мне очень шло. После того, как история о Великом Моголе исчерпалась, я начал немного болтать о своем необычайном рождении и крысе. Ну, и проклятье, как тут развесили уши и разинули рты благородные лорды, услыхав про такие дела! На следующий день возлюбленная супруга господина Тофеля устроила ради меня модный в ту пору променаж и, чтобы угодить мне, одновременно со мной разъезжало, наверно, свыше двухсот карет с дворянами и дочерьми самых знатных лондонских лордов; мне пришлось сесть в экипаж к двум тетушкам господина Тофеля. И передать не могу, что эти девицы в пути творили со мной, они зацеловали меня так, что чуть не откусили мне губы. Я сидел посредине между ними, это выглядело весьма пристойно, вывесил из окна подаренный мне портрет, а рядом с каретой бежала, наверно, сотня мальчишек и глядела с великим удивлением на изображение Великого Могола, и меня очень радовала эта толпа ребят. Когда мы отъехали от Лондона примерно на две мили и прибыли на место, где должен был происходить променаж, ну, и проклятье, как превосходно они обращались со мной и какие почести оказали, этого я, черт возьми, и передать не смогу! На следующее утро барышни-тетушки господина Тофеля подъехали в своей карете к дому горшечника, где я жил, и попросили меня, не буду ли я столь любезен немного проехаться с ними, они желали бы показать мне кое-что из древностей города Лондона, которые я, возможно, еще не видел. Не долго раздумывал, я сел в их экипаж и опять-таки посредине между ними, что выглядело весьма пристойно. Когда карета барышень-тетушек господина Тофеля завернула за угол, мы оказались у большой часовни и, остановившись, вошли в нее втроем. Здесь лежало, наверно, двести связок железных кос, на которых прилипла кровь толщиной с палец. Когда я спросил барышень-тетушек, почему здесь находятся косы и что это за кровь на них, мне ответили, что они хранятся как редкость, их показывают всем знатным иностранцам, ими были вооружены солдаты герцога Монмаутского [51](или как там звался этот малый?), ими они превосходно косили головы. Затем мы вновь весьма пристойно сели все втроем в карету и покатили в другое место, где они показали мне камень, на котором сидел праотец наш Иаков, когда ему приснилась небесная лестница. [52]Отсюда мы поехали еще в одно место, где висел огромный топор, которым отрубили голову даже одной знатной персоне. [53]Мне назвали ее имя, но я, черт возьми, никак не могу его вспомнить. Осмотрев всякую всячину, мы направились опять к дому господина Тофеля, у которого я вновь откушал. Должен признаться, что в течение моего трехлетнего пребывания в Лондоне мне оказывали большие почести и особенно благородный лорд господин Тофель и его барышни-тетушки. Когда я прощался с ними, намереваясь отправиться в плавание по Испанскому морю, эти девицы проливали, черт возьми, горчайшие слезы оттого, что я уезжаю, умоляя меня, наверно, сотню раз остаться у них, это-де мне не будет стоить и гроша. Конечно, поступи я так, я бы по-прежнему остался благородным малым, но я хотел посредством своих путешествий подниматься все выше и легко бы достиг этого, если бы не потерпел несчастье в Испанском море. О том, что со мной случилось, вы услышите в следующей главе.