— А я заверяю, что нет! — ответил, ударив кулаком по столу, Паганель. — Нет и нет! Раз Гарри Гранта нет в пампасах — значит, его вообще нет в Америке. А где он, об этом нам должен сказать этот документ. И он скажет это, друзья мои, или я не Жак Паганель!

Форт Независимый находится в ста пятидесяти милях от берегов Атлантического океана. Гленарван считал, что если не случится в пути каких-либо неожиданных задержек — а этого вряд ли можно было ожидать, — то они должны быть на «Дункане» через четыре дня. Но вернуться на корабль без капитана Гранта, потерпев полную неудачу в своих розысках, — с этим он никак не мог примириться. Поэтому на следующий день он медлил с подготовкой к отъезду. Майор сам приказал запасти провизию, оседлать лошадей и расспросить, где можно будет остановиться в пути. Благодаря проявленной им энергии маленький отряд уже спускался в восемь часов утра по поросшим травой склонам Сьерра-Тандиль.

Гленарван молча скакал рядом с Робертом. Его смелый, решительный характер не позволял ему отнестись спокойно к постигшей его неудаче. Сердце его бешено билось, голова пылала. Паганель, раздосадованный неудачей, перебирал в голове слова документа, пытаясь найти в них какой-нибудь новый смысл. Талькав ехал молча, опустив поводья на шею Тауке. Никогда не терявший надежды майор держался бодро, как человек, не знающий, что такое упадок духа. Том Остин и оба матроса разделяли огорчение своего начальника. Пугливый кролик перебежал дорогу. Суеверные шотландцы переглянулись.

— Плохое предзнаменование, — промолвил Вильсон.

— Да, в Шотландии, — отозвался Мюльреди.

— То, что плохо в Шотландии, не лучше и здесь, — поучительно заметил Вильсон.

Около полудня наши путешественники перевалили через горную цепь Тандиль и очутились на обширных равнинах, волнообразно спускающихся к океану. На каждом шагу встречались реки. Орошая своей прозрачной водой этот плодородный край, они терялись среди тучных пастбищ. Земля, как океан после бури, делалась все более гладкой. Последние отроги гор остались позади, и теперь лошади ступали по ровной, однообразной прерии, словно по большому зеленому ковру.

До сих пор погода стояла прекрасная, но в этот день небо омрачилось. Огромное количество паров, образовавшихся вследствие высокой температуры последних дней, скопилось в виде густых туч, грозивших проливным дождем. К тому же близость Атлантического океана и постоянный западный ветер делали климат этой местности особенно влажным. Об этом можно было судить по ее плодородию, по тучности пастбищ, по темно-зеленой окраске трав. В тот день, однако, тяжелые тучи не разразились ливнем, и к вечеру лошади, сделав конец в сорок миль, добрались до берегов глубоких, огромных естественных углублений, наполненных водой. Здесь сделали привал. Укрыться было негде. Пончо послужили нашим путешественникам и палатками и одеялами. Все заснули под открытым небом, угрожавшим ливнем. К счастью, угрозой все и ограничилось. На другой день, по мере того как равнина понижалась к океану, сделалось еще заметнее присутствие подпочвенных вод — влага просачивалась как бы через все поры земли. Вскоре дорогу на восток стали пересекать большие пруды: одни из них были уже полноводные, другие только начинали наполняться. Пока по пути попадались эти ясно очерченные, свободные от водяных растений лагуны, лошади легко пробирались мимо них, но когда появились так называемые пентаны — трясины, заросшие высокими травами, — подвигаться стало гораздо труднее. Заметить их и своевременно избежать опасности было невозможно.

Эти пентаны, очевидно, были роковыми для многих живых существ. Действительно, Роберт, обогнавший отряд чуть не на полмили, прискакал назад, крича:

— Господин Паганель! Господин Паганель! Там целый лес рогов!

— Что? — удивился Паганель. — Ты нашел лес рогов?

— Да, да! Если не лес, то, по крайней мере, лесную поросль!

— Лесную поросль? Ты бредишь, мальчик! — промолвил Паганель, пожимая плечами.

— Нет, это не бред, — уверял Роберт, — вы сами увидите. Вот так диковинный край! Здесь сеют рога, и они растут, как хлеба. Хотелось бы мне иметь такие семена!

— Да ведь он говорит серьезно, — сказал майор.

— Да, господин майор, вы сейчас убедитесь в этом.

Роберт не ошибался: вскоре отряд подъехал к огромному полю, утыканному рогами. Рога эти торчали правильными рядами, и им не было видно конца. Действительно, это место производило впечатление какой-то низкорослой, густой, но странной лесной поросли.

— Ну что? — спросил Роберт.

— Вот это оригинально! — промолвил Паганель и тотчас обратился за разъяснениями к Талькаву.

— Рога торчат из земли, но под нею быки, — заявил Талкав.

— Как, — воскликнул Паганель, — здесь, в этой трясине, увязло целое стадо?

— Да, — подтвердил патагонец.

И в самом деле: здесь нашло свою смерть огромное стадо — почва не выдержала его тяжести. Сотни голов быков недавно погибли здесь, задохнувшись в громадной трясине. Такого рода катастрофы порой случаются в аргентинских равнинах, и этого не мог не знать Талькав. Конечно, подобное предостережение надо было принять во внимание.

Наш отряд объехал эту колоссальную гекатомбу [54], способную удовлетворить самых требовательных богов древнего мира, и час спустя это поле рогов осталось в двух милях позади.

Талькава, видимо, стало тревожить какое-то необычное явление. Он часто останавливал лошадь и поднимался на стременах. Большой рост давал ему возможность окинуть взором обширное пространство, но, должно быть, не замечая ничего, что могло бы объяснить ему происходящее, он снова пускал свою лошадь вперед. Проехав с милю, он останавливался, а затем, отделившись от своих спутников, отъезжал на несколько миль то к северу, то к югу, после чего опять становился во главе отряда, ни одним словом не выдавая ни своих надежд, ни своих опасений. Такое поведение Талькава заинтересовало Паганеля и обеспокоило Гленарвана. Он попросил ученого узнать у индейца, в чем дело.

Паганель тотчас же обратился к Талькаву за разъяснениями. Индеец ответил, что он не может понять, почему почва так пропитана влагой. Никогда еще, с тех пор как он служит проводником, не случалось ему видеть, чтобы почва была до того размыта. Даже в период сильных дождей по Аргентинской равнине всегда можно было пробраться.

— Но чему же приписать эту все возрастающую влажность? — интересовался Паганель.

— Не знаю, — ответил индеец, — да если бы и знал…

— А разве горные речки во время сильных ливней не выходят из берегов?

— Случается.

— Так, может быть, это происходит и теперь?

— Может быть.

Паганель принужден был довольствоваться этим полуответом. Он сообщил Гленарвану результаты своего разговора.

— А что советует Талькав? — спросил Гленарван.

— Что надо делать? — спросил Паганель патагонца.

— Ехать быстрее, — ответил индеец.

Совет этот легче было дать, чем выполнить. Лошади быстро утомлялись, ступая по земле, уходившей из-под их ног. Местность все понижалась, и эта часть равнины представляла собой огромную лощину, куда быстро могли нахлынуть соседние воды. Поэтому следовало, по возможности, скорее выбраться из этих низких мест, которые при наводнении не замедлили бы превратиться в озера.

Поехали быстрее. Но будто мало было той воды, по которой шлепали лошади: около двух часов пополудни разверзлись хляби небесные, и хлынул потоками тропический ливень. Укрыться от этого потока не было возможности. Оставалось одно: стать философами и стоически переносить его. На пончо всадников стекала вода со шляп, словно с переполненных желобов крыш. С бахромы седел струились ручьи. Всадники, осыпаемые брызгами, летевшими из-под копыт лошадей, ехали как бы под двойным ливнем — с небес и с земли.

Промокшие, окоченевшие от холода, измученные усталостью, наши путники к вечеру добрались до какого-то жалкого ранчо. Только очень неприхотливые люди могли видеть в этом ранчо убежище, и только путешественники, находящиеся в отчаянном положении, способны были укрыться в нем. Но у Гленарвана и его спутников не было выбора, и они забились в эту заброшенную лачугу, которой пренебрег бы последний бедняк-индеец. Не без труда развели они там из сухой травы жалкий костер, дававший больше дыма, чем тепла. За стенами ранчо дождь продолжал лить как из ведра, и крупные капли его просачивались сквозь прогнившую соломенную крышу. Двадцать раз костер грозило залить, и двадцать раз его отстояли, борясь со вторгающейся водой.