КАЮТЫ ПЕРВОГО КЛАССА

от Земли до Урана, с заездами на Солнце, Луну и все главные планеты по пути следования стоят всего лишь по два доллара за каждые 50000000 миль пути. На весь рейс, в оба конца, делается большая скидка. Наша комета – новая и в полном порядке, она отправляется в свое первое путешествие. Насколько нам известно, это самая быстроходная комета на линии. Она делает 20000000 миль в день, но с отборной американской командой и при хорошей погоде, несомненно, сможет дать и 40000000 миль . Однако мы не намерены развивать опасную скорость и строго—настрого запретим гонки с другими кометами. Пассажиры, которые пожелают изменить курс своего путешествия или возвратиться на Землю, будут переправлены на другие кометы в любом пункте. Мы свяжемся со всеми надежными линиями. Безопасность пассажиров полностью гарантируется, но не станем скрывать, что небеса кишат

КОМЕТАМИ СТАРОГО ОБРАЗЦА,

которые не осматривались и не ремонтировались 10000 лет и которые надо бы давным—давно сломать или переделать на грузовые баржи. С ними мы не будем поддерживать никаких связей. Пассажирам третьего класса вход на верхнюю палубу воспрещается.

Генералу Батлеру, мистеру Шеперду, мистеру Ричардсону и другим выдающимся гражданам, чьи заслуги перед обществом дают им право на отдых и развлечения, мы предоставим бесплатные билеты туда и обратно. Группам экскурсантов, изъявившим желание проделать все путешествие, будут обеспечены дополнительные удобства. Путешествие закончится 14 декабря 1991 года, – в этот день пассажиры снова ступят на землю Нью—Йорка. Таким образом, мы обернемся по крайней мере на сорок лет быстрее, чем любая другая комета. Многие члены конгресса собираются проделать с нами все путешествие, если их избиратели дадут им отпуск. На борту кометы вас ждут всевозможные невинные развлечения, но всякие пари, особенно относительно скорости кометы, и азартные игры во время полета запрещаются. Ко всем постоянным звездам небосвода мы отнесемся с должным уважением, но блуждающие звезды, которые нужно закрепить на одном месте, мы закрепим. Мы будем очень сожалеть, если при этом возникнут волнения, но все—таки закрепим их.

Поскольку мистер Коджи сдал нам свою комету напрокат, она будет называться теперь не его именем, а именем моего партнера.

NB. Пассажиры, оплатившие двойную стоимость проезда, получают право на долю во всех новых звездах, солнцах, лунах, кометах, метеорах и складах грома и молний, которые мы обнаружим. Фирмы патентованных медикаментов благоволят принять к сведению, что мы захватим с собой

РЕКЛАМНЫЕ ЩИТЫ

для размещения их на созвездиях, а также кисти и краски; фирмы могут заключить с нами договоры. Напоминаем тем, кто предпочитает, чтобы после смерти их не предали земле, а сожгли, что мы направляемся прямиком в самое пекло и можем захватить их с собой. Для большинства пассажиров наша поездка будет просто приятной экскурсией, нас же интересует деловая сторона. Мы надеемся выжать из кометы все, что она может дать.

ДАЛЬНЕЙШИЕ ПОДРОБНОСТИ

относительно стоимости билетов и провоза багажа вы узнаете на борту кометы или у моего компаньона, ко мне же с вопросами не обращайтесь, потому что я вступлю в свои обязанности лишь после отправления кометы. В настоящее время я не имею возможности загружать свой мозг всякими мелочами.

ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ, ЗАПИСАННАЯ СЛОВО В СЛОВО, КАК Я ЕЕ СЛЫШАЛ

Был летний вечер. Сумерки. Мы сидели на веранде дома, стоявшего на вершине холма, а тетка Рэчел почтительно присела пониже, на ступеньках, как подобает служанке, да притом еще цветной. Она была высокого роста и крепкого сложения; и хотя ей перевалило уже за шестьдесят, глаза ее еще не померкли и силы ей не изменили. Нрав у нее был веселый и добродушный, и смеяться ей было так же легко, как птице петь. Теперь она, как обычно по вечерам, оказалась под огнем – иными словами, под градом наших шуток, что доставляло ей огромное удовольствие. Она покатывалась со смеху, закрывала лицо руками и тряслась и задыхалась в припадке веселья. В одну из таких минут я посмотрел на нее и сказал:

– Тетка Рэчел, как это ты ухитрилась прожить на свете шестьдесят лет и ни разу не испытать горя?

Она замерла. Наступила тишина. Потом она повернула голову и, глядя на меня через плечо, сказала без тени улыбки:

– Мисту Клеменс, вы не шутите?

Я удивился и тоже перестал смеяться. Я сказал:

– Ну да, я думал… я полагал… что у тебя никогда не бывало горя. Я ни разу не слышал, чтобы ты вздыхала. Твои глаза всегда смеются.

Она повернулась ко мне, полная волнения:

– Знала ли я горе? Мисту Клеменс, я вам расскажу, а вы судите сами. Я родилась среди рабов; я знаю, что такое рабство, потому что сама была рабыней. Ну вот, мой старик – муж мой – любил меня и был ласков со мной, точь—в—точь как вы ласковы с вашей женой. И были у нас дети – семеро деток, – и мы любили их, точь—в—точь как вы любите ваших деток. Они были черные, но бог не может сделать детей такими черными, чтобы мать не любила их и согласилась расстаться с ними, – нет, ни за что, даже за все богатства мира.

Ну вот, я росла в Виргинии, а моя мать росла в Мэриленде; и как же она гордилась тем, что родилась в таком аристократическом месте! Было у ней одно любимое присловье. Выпрямится, бывало, подбоченится и скажет: «Что я, в хлеву родилась, чтоб всякая дрянь надо мной смеялась? Я из тех цыплят, что от Старой Синей Наседки – вот кто я такая!» Это они себя так величают – те, которые родились в Мэриленде, – и гордятся этим. Да, это было ее любимое присловье. Я никогда его не забуду, потому что она часто повторяла его и сказала в тот день, когда мой Генри ободрал руку и чуть не проломил себе голову, а негры не поспешили помочь ему. Да еще сказали ей что—то поперек. А она подбоченилась и говорит: «Слушайте, негры, разве я в хлеву родилась, чтоб всякая дрянь надо мной издевалась? Я из тех цыплят, что от Старой Синей Наседки, – вот кто я такая!» – и унесла ребенка на кухню и сама сделала перевязку. Я тоже повторяю это присловье, когда сержусь.

Ну вот, как—то раз говорит моя старая мисси: я, мол, разорилась и продаю всех своих негров. Как услыхала я, что она повезет всех нас в Ричмонд на аукцион, я – господи боже ты мой! – я сразу поняла, чем это пахнет.

Одушевляясь рассказом, тетка Рэчел поднималась все выше и теперь стояла перед нами во весь рост – черный силуэт на звездном небе.

– Нас заковали в цепи и поставили на высокий помост – вот как эта веранда, – двадцать футов высотой; и народ толпился кругом. Много народу толпилось. Они подходили к нам, и осматривали нас, и щупали нам руки, и заставляли нас вставать и ходить, и говорили: «Этот слишком старый», или: «Этот слабоват», или: «Этому грош цена». И продали моего старика и увели его, а потом стали продавать моих детей и уводить их, а я давай плакать; а мужчина и говорит мне: «Замолчишь ты, проклятая плакса?!» – и ткнул мне в зубы кулаком. А когда увели всех, кроме маленького Генри, я схватила его, прижала к груди и говорю: «Вы, говорю, не уведете его, я, говорю, убью всякого, кто притронется к нему». Но Генри прижался ко мне и шепчет: «Я убегу и буду работать – и выкуплю тебя на волю». О, милый мой мальчик, он всегда был такой добрый! Но они увели его… они увели его, эти люди, а я билась, и рвала на них одежду, и колотила их своими цепями; и они меня колотили, но я уже и не чувствовала побоев.

Да так и увели моего старика и всех моих деток – всех семерых, – и шестерых я с тех пор не видала больше; и исполнилось этому двадцать два года на пасху. Тот человек, который купил меня, был из Ньюберна и увез меня туда. Ну вот, время шло да шло, и началась война. Мой хозяин был полковник Южной армии, а я у него в доме была кухаркой. Когда войска северян взяли город, южане убежали и оставили меня с другими неграми в огромном доме совсем одних. Заняли его северные офицеры и спрашивают меня – согласна ли я для них стряпать. «Господь с вами, говорю, а для чего же я здесь?»