— Эх!.. — с досадой вскричал колдун, резко поворачиваясь к креслу. — Голова твоя два уха! Любит он бескорыстно! Потому вы так, дурики, и зовётесь: лю-би-те-ли! Ты в котором веке живёшь? В двадцатом или в двадцать первом? Сейчас век профессионалов! Во всём! От веры до патриотизма… Знаешь хоть, чем профессионал от дилетанта отличается? Нет? Да тем, что ничего бесплатно не делает! Уразумел?..

Митрич пришибленно молчал и только вжимался спиной в засаленную обивку кресла, почему-то подбирая при этом ноги. Старый колдун Ефрем Нехорошев во гневе был страшен.

— Тебе сколько лет? — гремел он. — Молчи! Сам вижу, что сорок два! Так если ты сорок два года за Родиной ухаживал, а уломать не смог, какая тебе тут присушка поможет?..

— Н-ну… с женщинами-то… говорят, помогает… — отважился перетрусивший до дрожи проситель.

— Сравнил! С женщинами!.. — Чародей приостановился, поостыл. — Да по правде сказать, и с женщинами раз на раз не приходится… — удручённо признался он. — Ты пойми: с помощью приворота настоящей большой любви не добьёшься. Ну, вызовешь половое влечение, ну… Брось ты это дело, Митрич! Давай амулет вырежу, а? Удача улыбнётся, денежки водиться будут…

— Нет, — поёжившись, выговорил упрямец.

— Ну ты ж смотри! — всплеснул обтёрханными рукавами Ефрем. — И откуда вас таких упёртых берут? Так и тянет под статью, так и тянет… Это ж чёрные технологии — то, что ты хочешь! — Сел на табурет, перевёл дух, подумал. — Так, короче, — угрюмо приговорил он. — Фотографий ты мне не показывал, имён не называл. Называл он какие-нибудь имена? — повернулся колдун к ученику.

Глеб Портнягин молча помотал головой.

— И вообще мы с тобой не встречались, — осипшим голосом подытожил Ефрем. — Не был ты у меня и даже не знаешь, в какую здесь сторону дверь открывается…

— Почему? — не понял Митрич.

— Потому что молва пойдёт! Поди разбери, что с тобой после этого приворота стрясётся… Хорошо, если не сработает! А ну как в откат сыграет — что тогда? А? Тогда, мил человек, всё колдовство на твою же задницу и воротится! А кто присоветовал? Ефрем Нехорошев присоветовал… Короче, я тебя предупредил, а дальше живи как знаешь. Заговор на присушку — дам. Про ритуал — расскажу. А уж как ты там из воска будешь страну лепить и на каком ей месте волос навязывать — дело твоё!

О том, что Митрича отдали под суд, Ефрем и Глеб узнали из газет неделю спустя. Само по себе уклонение от коммунальных платежей, пусть даже и злостное, вряд ли привлекло бы внимание прессы, но, оказывая сопротивление властям, выселяемый, как сообщалось в заметке, укусил пристава — и, видно, хорошо укусил, раз того пришлось госпитализировать.

— Доигрался хрен с бритвой… — угрюмо прокомментировал прочитанное старый чародей. — Допривораживался…

— Может, совпадение? — усомнился ученик. — Его ж так и так выселять собирались…

— Совпадений не бывает, — буркнул колдун.

Расположение духа у обоих было подавленное. Вроде бы и винить себя не за что, а всё равно скверная история. Скверная. Да и погодишка за окном собиралась под стать настроению: серенькая, слякотная. Впрочем, согласно симпатической магии, вполне могло случиться и так, что настроение передалось погоде.

— Что-то я никак не въеду, — с недоумением сказал Глеб. — Почему под суд? Откат, что ли, вышел?

— Хорошо, коль откат… — недобро усмехнулся колдун.

— А что ещё? — опешил ученик.

Ответить Ефрем не успел. Энергетика в помещении дрогнула, помутилась, затем некто бесноватый рванул входную дверь — и в тесную захламлённую комнатку, всхлипывая, ворвалась особа юных лет. Присмотревшись, учитель и ученик узнали в ней прекрасную половину той самой супружеской четы, для которой Глеб неделю назад слепил на предмет приворота пару восковых куколок.

Видимо, ворвавшейся стоило больших трудов не разрыдаться раньше времени, не расплескать отчаяние зря. Едва добежала. Упала в кресло и дала наконец волю слезам, благо водостойкая косметика позволяла такую роскошь.

— И кто же это нас так обидел? — полюбопытствовал старый колдун.

Портнягин прикинул, какое примерно время потребуется Ефрему для приведения гостьи в чувство, и ушёл на кухню мыть посуду. Расчёт оказался верным. К его возвращению слёзы успели иссякнуть — и потерпевшая взахлёб рассказывала об очередной проделке своего, как она выражалась, урода комнатного, накрытого ею в момент измены орального характера.

— Значит, что-то ты, матушка, с обрядом напутала, — сокрушённо молвил Ефрем. — Ну-ка, давай по порядку… Крови в воду капнула?

— Да-а…

— Имя на груди куколки ножом чертила?

— Да-а… Во-от…

В доказательство из сумочки был выхвачен и развёрнут кусок тёмной натуральной ткани. Действительно, торс восковой фигурки украшала глубоко вырезанная надпись: «Гарик».

— А свечей сколько зажгла?

— Пя-ать…

Колдун задумался.

— А повтори-ка, что говорила, когда волос завязывала!

Гостья наморщила лобик и слегка гнусавым от слёз голоском сбивчиво произнесла магическую фразу.

— Дурында ты, прости Господи, — отечески ласково упрекнул её Ефрем. — Язык у тебя, что ли, с подбоем? Чётко надо слова выговаривать. «Лежмя лежи», а не «лижмя лижи». Колданула, называется, на свою голову!

После этих роковых слов молодая особа сама обратилась в подобие восковой фигуры.

— Ой, а как же теперь… — пролепетала она.

— Переколдовывать будем, — развёл руками старый чародей.

Обговорив условия, гостью отпустили восвояси. Свёрточек из тёмной натуральной ткани отправился в нижний выдвижной ящик комода. Глеб поставил на спиртовку жестяную миску, бросил в неё три свечи — материал для новой куколки — и повернулся к Ефрему.

— Ну ясно, — всё понял он. — Тоже, наверно, оговорился… когда привораживал.

Старый колдун пронзительно взглянул на ученика из-под косматой брови.

— Ты про Митрича?

— Ну да…

— Складно у тебя выходит, — жёлчно позавидовал Ефрем. — Не откат, так оговорка… Нет, Глебушка! С Митричем сложнее. Хотя, с другой стороны, может, и проще. Думается мне: за что боролся, на то и напоролся. Я ж его предупреждал, я ж ему говорил: приворотом любви не добьёшься. А добьёшься только полового влечения…

— Ну!

— Ну вот и поимела…

— Так она ж женского рода!

— А это смотря какие он слова в заговоре употребил, — тонко заметил старикан. — Родина-то, по Фрейду, вагинальная символика, а Отечество-то — фаллическая…

Лето кончалось великой сушью. Пойма Чумахлинки жаждуще глядела в безоблачное небо глубоко запавшими озерцами. По обмелевшему ерику шлёпала днищем допотопная «казанка», толкаемая столь же допотопным подвесным «вихрем». В отличие от какого-нибудь там, скажем, сияющего белизной гидроцикла обшарпанная дюралька цвета тины вполне естественно вписывалась в окружающую природу и казалась близкой роднёй серому от пыли татарнику и мохноногим ивам. Мохноногость их была отнюдь не видовым отличием, а скорее плодом излишней доверчивости: во время разлива стволы оказались целиком под водой и на радостях выбросили путаницу нитевидных корешков — теперь высохшую и омертвевшую.

Местные дачники сваливали в протоку что попало: от проржавевшей сетки-рабицы до битого кирпича и стеклотары. Обитающий в двигателе моторыжка (нечисть бывалая, многое повидавшая) поначалу сильно беспокоился за вертикальный вал. В то время как во всём цивилизованном мире эта деталь традиционно представляет собой стержень круглого сечения, в «вихре» она, по строгим законам безумия, склёпана из двух стальных полос. Скрутить её в сверло, ударив гребным винтом о неровности дна, — раз плюнуть. Будь на месте моторыжки заморский гремлин, он давно бы уже принял меры, учинив тревожный стук изнутри или что-нибудь ещё в том же духе. Однако в «вихре» никакой гремлин не выживет. Судите сами: непомерно огромный выхлопной патрубок свисает неприличнейшим образом, вода в редуктор проникает с лёгкостью, при откидывании мотора топливо вечно проливается в поддон. А перегрев поршней, а пригорание колец, а неразъёмная тяга реверса…