Ле повертел головой и обнаружил паром справа от себя, гораздо ниже по течению. Седой усатый паромщик стоял, привалившись к столбу с колесом, призванным тянуть трос, и курил трубку с видом человека, всегда исправно выполняющего свою работу.

Помнится, этот агрегат приводят в действие лишь дважды в день – в девять утра и в шесть пополудни… Неизвестно, почему именно так. А нынче который у нас час? Ле бросил взгляд на небо, но облака наглухо затянули его. Тогда он снова обратил свой взор на паром.

Насколько можно видеть отсюда, там на борту ждет уже несколько человек. А паромщик, докурив свою трубку, тщательно выбил ее о все тот же столб и уже берется за ручку колеса, и в тот самый момент, когда он уже, крякнув – Ле, разумеется, этого не слышал, но очень живо себе представил – приготовился всем своим весом налечь на нее, его внимание привлек некто невысокий в плаще с глубоким капюшоном, старающийся при помощи оживленной жестикуляции добиться того, что у других выражается обычным окликом.

Фемто махал старику рукой, призывая подождать, после перешел на бег и в последнюю минуту вскочил на борт, перепрыгнув стремительно расширяющуюся полосу воды между краем досок пола и берегом.

Ле с облегчением рассмеялся.

- Вот бесенок, - с улыбкой промолвила Богиня и ласково похлопала его лошадь по крупу – та, не привыкшая находиться в непосредственной близости с оккультными силами, тревожно запряла ушами. – Эк все рассчитал…

- Как хорошо, что он умнее меня, - отозвался Ле, глядя на деревянную посудину, неторопливо пересекающую быстрое течение реки. Фемто вытер пот со лба и облокотился на решетчатую оградку. – И только попробуй придраться к чему-то, - предостерегающе добавил он. – Он ведь все равно движется вместе с этой штукой.

- Не бойся, - успокоила Богиня. – Лучше скажи, сам-то ты как дальше двигаться собираешься?

Не утруждая себя ответом, он развернул лошадь.

Где-то здесь, на самом берегу рукава Иды, величайшей из рек, несущей свои воды точно с востока на запад до самого далекого моря, где-то стоял городок с незапоминающимся названием. И в этом самом городке, помнится, был построен единственный мост с одного берега Кэй на другой.

Ле было не по пути, но ожидание утра на берегу заняло бы куда больше драгоценного времени. Поначалу он немного боялся заблудиться в незнакомых местах, но нужно иметь особый талант, чтобы потерять из виду реку, когда она течет в двух шагах от тебя и журчит к тому же. Он держался воды, поднимаясь вверх по течению, и через некоторое время, когда начало уже потихоньку темнеть, впереди и правда вырос крохотный городок длиной в одну улицу.

Похоже, его лошадь в нем была единственной. Негромкий цокот ее копыт отскакивал от затворенных ставней и бесследно пропадал в густой тишине, не громкой зловещей тишине, которая бывает, когда все попрятались или мертвы, а в спокойной, мирной тишине, свидетельствующей лишь о том, что честные граждане сидят по домам со своими семьями, пьют чай и чешут котов за ушами.

- Знаешь, - сказала вдруг Богиня, и лошадь при ее внезапном появлении ощутимо вздрогнула, - на твоем месте я бы осталась тут ночевать.

Ле бросил на нее косой взгляд.

- А что? – она дернула плечом. – Нет, серьезно. У тебя же лошадь. Ты нагонишь его с утра. Просто даже я уже вижу, что ты упадешь, если не поспишь.

Ле поколебался мгновение. Не хочется признавать, но судьбоносная, похоже, права. В любом случае, падать с лошади больнее, чем с ног… и вообще, несчастное копытное не предупреждали, что работать придется круглосуточно.

- Если ты будешь хорошо себя вести, - нежно мурлыкнула Богиня, - так уж и быть, я сохраню мальчишку на ночной дороге. А то мало ли что может случиться, пока солнце не светит…

Ле вздохнул и спрыгнул с седла.

В любом уважающем себя городе, каких бы он ни был размеров, обязан быть трактир. Ле нашел местный и, поручив лошадь заботе хозяина, сразу поднялся наверх, минуя пустой сиротливый зал.

- Пить они здесь не горазды, - заметила Богиня. Не утруждая себя подъемом по лестнице, она возникла прямо на втором этаже.

Ле отпер дверь, вошел и опустился на кровать, откинулся на стенку, запрокинув голову к потолку. Комната как комната, обычная для подобного рода заведений, ничего особенно страшного – грубый стол, скрипучий стул, низкая кровать, крохотное окошко да уютные занавеси многослойной серой паутины по углам, придающие помещению обжитой вид.

Богиня уселась прямо на стол и зажгла свечу щелчком пальцев.

- Люблю такие фокусы, - пояснила она, когда дрожащий оранжевый огонек храбро разогнал по темным углам мечущиеся на стенах порождения сумрака. – Иногда забавно бывает немножко повлиять на вероятность. Вот только зрителей обычно не находится, а проделывать такое в одиночестве – все равно что разговаривать с самим собой…

Она вдруг уставилась прямо на него. Даже сквозь закрытые веки Ле чувствовал, как ее нестерпимо зеленые глаза буравят его, и более того – в них сквозит неподдельный, живой интерес.

- Скажи, - проговорила Богиня, резко меняя тему, – почему ты так о нем печешься?

- А то ты не знаешь, - хмыкнул Ле. – Когда тебе что-то мешало рассматривать мысли, не вынимая из моей головы?

- Никогда, - признала Богиня. – Но я хочу услышать, что ты скажешь вслух. Ведь ты – ты и правда готов умереть ради него. Я такого еще не встречала.

Ле помедлил с ответом.

Что он мог ей сказать? Что, единожды приняв на себя ответственность, нужно нести ее до конца? Что он пообещал защищать и намерен любой ценой сдержать слово? Что, будь оно все неладно, этот смуглолицый мальчик – единственное, что у него осталось?

У него, шедшего за гробом отца в каком-то потрясенном оцепенении и понимающего, что у него больше никого нет и никогда-никогда не будет. У него, сидевшего на полу в чудом уцелевшем доме и слушавшего шум восстания за заколоченным окном, навсегда попрощавшегося со старым миром, который он знал и любил. А тут – Фемто. Словно хмурый черноглазый лучик солнца в пыли и кирпичной крошке.

Весь фокус в том, что вдвоем, сидя рядом, горевать просто невозможно. Рано или поздно кто-то один понимает, что, если ничего не предпринять, это будет длиться вечно, и берет себя в руки.

Фемто был младше. Нельзя было требовать от него, чтобы он первым встряхнулся и улыбнулся новому дню.

Ле смутно сознавал, что, если они проиграют и Фемто умрет, его жизнь без преувеличения утратит всякий смысл. Он просто не сможет придумать, зачем трепыхаться и ради чего.

- Том с меня голову снимет, если с ним что-то случится, - сказал он вслух. – Он же наша последняя надежда.

Богиня расхохоталась.

- Дурак, - выговорила она наконец. – Дурак.

Ле в ответ на это лишь пожал плечами.

А через некоторое время неожиданно сам для себя открыл глаза, подался вперед и промолвил:

- Вопрос за вопрос.

Богиня смотрела в окно, силясь разглядеть что-то в чернильной темноте за грязным стеклом.

- Валяй, - разрешила она.

- Зачем тебе все это? – спросил Ле. – Я имею в виду, вся эта возня с проклятием и растворением душ. Почему бы тебе не карать неверных метким кирпичом с небес, как все нормальные боги делают?

- Будто ты такой большой знаток богов, - произнося последнее слово, она брезгливо скривила губы. – Ладно, я попробую объяснить. Ты представляешь себе, что вообще есть бог? Порождение людской веры. Он существует ровно столько, сколько в него верят. Забвение равносильно смерти. Никакие мечи и яды бога, понятное дело, не возьмут, но стоит только думать о нем забыть – и его уже как не бывало… Поэтому получается странный парадокс: вроде бы вера не может возникнуть до бога, потому что сложно верить в пустое место, но бог никогда не появляется раньше, чем в него начинают верить, причем желательно массово…

Богиня помолчала мгновение.

- Разумеется, я имею в виду богов-мужчин, - уточнила она. – А я – совсем другое дело. Я придумала себя сама, а потом заставила вас, людишек, поверить в меня. Темное было время…