Он пересек огромную залу, словно вмиг опустевшую, ужасающе голую под высоким, как небо, сводом крыши, и упал на колени перед алтарем, склоняясь на согнутые локти, едва не касаясь лбом холодных плит пола.

Он молился камню. Молился монолитной плите серого с прожилками мрамора, служащего первобытным алтарем, невероятно могучим в своей простоте, молился статуе Богини, поражающей потрясающим сходством с моделью – вот только модель эта чаще усмехалась, чем улыбалась, и в ее позе никогда не сквозило такой величественной милости, затаившейся в мраморных складках струящихся одежд и протянутой изящной руке. Молился камню, заменяющему Богине сердце, который ничему не под силу растопить.

Ле смотрел на него, и его сердце, кажется, совсем не билось.

- Ну вот и все, - подвела итог Богиня. – В любом случае, это финал, что бы ни произошло дальше.

- А что будет дальше? – бесцветно поинтересовался Ле.

- Как это что? – Богиня удивленно вскинула брови. – Уговор есть уговор. Условия не выполнены.

- Это нечестно, - безнадежно возразил Ле. – Он сделал это только потому, что не хотел убивать других. Это нечестно.

Богиня презрительно фыркнула.

- Милый мой, - сказала она, - это пари, а не испытание на храбрость. С добродетелями тебе стоит обратиться к другому богу, вроде бы есть еще такие, кто ценит такие вещи.

- Что же ценишь ты? – устало проговорил Ле.

- Хорошее развлечение, - ответила Богиня. – Вы оба мне больше не интересны. Мы с тобой уже говорили об этом. Мальчишку убило человеколюбие.

- А по-моему, его убила ты, - указал Ле.

Она вздохнула.

- Все зависит от постановки вопроса.

- Я просто пытаюсь зреть в корень.

Богиня помолчала немного.

- И все-таки это глупо, - промолвила она наконец. – Иные специально жмут руки врагам, или политикам, или первым встречным. Просто чтобы знать, что исчезают не в одиночестве. Раз уж ада им не видать, можно творить все, что хочется…

Значит, финал. Похоже на то.

Солнце село. Срок вышел. Условия не выполнены.

Вся соль в спорах с Богиней, он слишком поздно понял, заключается в том, что нет возможности попросить третью сторону рассудить здраво и беспристрастно.

Будь его необъяснимо живучая глупая надежда каким-нибудь аморфным зверьком, который еще пытается из последних сил трепыхать щупальцами, Богиня с удовольствием раздавила бы ее каблуком.

Де Фей умрет. Точнее, умрет – не то слово. Исчезнет, как будто его и не было никогда. Если бы его сбила телега или унесла эпидемия, он точно попал бы в рай. Дети всегда попадают.

А так…

Что ж, остается надеяться, Ле сможет как-то с этим жить.

По крайней мере, он точно сможет жить с этим первые полчаса. Пока не найдет веревку покрепче и подходящий крюк.

Насчет «жили долго и счастливо» никто ничего не обещал, а вот «умерли в один день» устроить гораздо легче.

- Расскажи мне, - попросил он, - что же все-таки есть в твоем аду? Говорят, там обитают все мыслимые кошмары.

- Именно, - кивнула Богиня. – Все мыслимые кошмары. То есть любой кошмар, который ты сможешь измыслить, там обретает реальность. Персонально для тебя. Знаешь, я всегда придерживалась мнения, что нужно быть человеком, чтобы придумать что-нибудь по-настоящему мерзостное… Только вот, - добавила она сухо, - ты все равно туда не попадешь.

- Знаю, - отозвался Ле. – Я бы не спрашивал, если бы намеревался увидеть воочию.

- Ночь коротка, - заметила Богиня, глядя на беззвездное небо. – Поторопись, если хочешь успеть еще хоть что-то ему сказать.

Ле словно очнулся от забытья.

По крыше нещадно хлестал жестокий, безудержный ливень. Так вот почему днем стояла такая духота. И когда только успели набежать тучи? Впрочем, чтобы затмить безмятежность луны, многого не нужно.

Зала опустела. Мрамор совсем не прогревался за день и не мог отдавать накопленное тепло. Холод пробирал до костей, заползал под кожу, заставляя мысли становиться вялыми и медленными. Дыхание еще в горле застывало облачками колючего пара.

Было светло – от лампад ли и факелов, от белого ли сияния, излучаемого безразличным камнем?

Фемто лежал на полу. Его светлый плащ полукругом разметался по каменным плитам, и Ле без удивления увидел, что узкие ступни в открытых сандалиях тоже оплели черные узоры. Еще немного, буквально пара минут, и концы изломанных, острых линий доползут до кончиков пальцев, и тогда…

Ночь коротка.

Но разбудить его сейчас будет так же жестоко, как ночь назад.

Да и что он может ему сказать? «Мы хотя бы попытались»? «У тебя почти получилось, и ты ни в чем не виноват»?

Потому что это он, Ле, был виноват, он и только он, всецело. Виноват в том, что недоглядел, виноват в том, что наобещал с три короба, подарил призрак ложной надежды, растаявший, как туман поутру, виноват в том, что не сумел победить все зло этого мира. Тот факт, что этого зла просто неожиданно оказалось больше, чем виделось, его не извиняет.

В любом случае, попробовать стоило. У них ведь действительно почти получилось.

Если бы хоть иногда справедливость торжествовала, они бы победили. Но это слабое утешение.

Куда реальнее сейчас казалась робкая надежда на то, что растяжимость времени отступит, и то, что должно произойти, произойдет быстро. В конце концов, в погоне за светлячком надежды, обернувшимся болотным огоньком и заведшим обоих в чащу, они хотя бы скоротали время.

Сколько Фемто прошел пешком, без сна и передышек, один на один со своими мыслями, способными мучить страшнее, чем сотня самых зверских палачей? Он, должно быть, чудовищно устал.

И как знать, может быть, если слухи преувеличивают, а сны – это всего лишь сны…

Как знать, вдруг, если то, что его ждет – действительно всего лишь растворение в Абсолюте, он так никогда и не узнает, что у них не вышло, ничего не почувствует, если не разбудить его сейчас?

Ле тихонько присел рядом, без тени благоговейного трепета облокотившись спиной об алтарный камень, и, с величайшей осторожностью приподняв голову Фемто, переложил ее себе на колени. Мелкий не открыл глаз, лишь перевернулся на бок да подтянул колени к груди.

Дождь барабанил по крыше. Должно быть, улицы нынче выглядят как настоящие водопады… Ле чувствовал, как камень передает его телу свой цепенящий холод. И еще он чувствовал, что тоже безумно, безумно устал.

- Идиот! – с досадой воскликнула Богиня, и из-за какого-то судорожного, испуганного излома ее алых губ Ле на мгновение показалось, что она сейчас его ударит. – Ты вообще думаешь, что творишь?

Ле смерил ее непонимающим взглядом, потом случайно посмотрел на свои ладони и вяло выругался.

На них, на каждой свое, чернело клеймо проклятия – неровный круг с кривоватым ромбом внутри.

Кожа к коже… Ну да, он идиот. Только какая теперь разница?

- Теперь Том точно меня убьет, - меланхолично заметил Ле.

- И о чем ты только думал? – сердито кинула Богиня.

Ле закрыл глаза.

- Пошла прочь, - приказал он. – Вон с глаз моих. Я устал от тебя.

Этой ночью одержимость наконец отпустила его, и он спал, не видя снов.

А когда проснулся, чувствуя себя замерзшим насмерть, Фемто рядом с ним уже не было.

Он сидел на полу чуть поодаль, спиной к нему, и смотрел на занимающийся между колоннами рассвет.

- Прости, - начал было Ле, рассеянно запуская пальцы в волосы. – Я ничего не смог…

- Шутишь? – возбужденно воскликнул Фемто, резко повернулся, и – о чудо! – Ле узрел, что его сияющее лицо больше не портят причудливые переплетения черноты. – Я понятия не имею, как ты это сделал, но, но… - он не мог найти слов, лишь улыбался. - Небо, да ты просто не представляешь себе, насколько я тебе благодарен! Спасибо, спасибо!

Подскочив к Ле, Фей крепко обнял его за шею.

Первым, чисто инстинктивным порывом было оттолкнуть, не дать прикоснуться, не замыкать круг снова. Неужели теперь?..

- Обними его, - со вздохом велела Богиня, сидя на алтаре. – Ты же его спас. Не бойся, - пояснила она, отвечая на его молчаливый вопрос, - мое проклятие – оно как ветрянка. Случается с человеком лишь однажды.