— Ты права, дорогая. В 1871 году был принят «Закон о свободном праве». Он гласил, что все дети рабов, принадлежащих Штатам или Короне, рожденные после 1871 года, будут свободными. Но беспринципные владельцы плантаций были озабочены лишь своей прибылью. Они не могли заставить себя платить даже мизерную плату за работу. Рабы получали за труд лишь испорченную пищу и жалкие тростниковые хижины. Пусть тебя не шокирует, если ты столкнешься с примерами того, в каких плачевных условиях живут люди здесь, в Бразилии. Многие из нас ходатайствуют об освобождении рабов. Пока правительство считает, что экономика слишком нестабильна. Но если бы больше людей просило об этом, мы были бы услышаны. Себастьян — величайший пример аболициониста; у него нет рабов, и тем не менее его плантация процветает.

— Но как этим беспринципным владельцам плантаций удается заставить индейцев работать? Наверняка они хотят видеть своих детей свободными людьми?

— Разумеется. В любви к своим детям индейцам нет равных. И тем не менее есть такие владельцы, которые говорят: «Если ребенок не работает в поле рядом со своими родителями, значит, для него нет места. Пусть убирается!» Родители не хотят быть разлученными со своими детьми, поэтому они остаются и работают на хозяина, даже те, которым за шестьдесят и которые могут считать себя свободными. Куда они могут пойти? Они стары и изношенны, кто даст им работу? Нет, они остаются на своих плантациях и работают, пока замертво не валятся прямо на поле.

— А как вы и мистер Куинс? Вы освободили своих рабов?

— Да, тех, кто родился после 1871 года. Но они еще слишком малы, чтобы работать в поле, так что это не подорвало наш бюджет. А старикам, которым шестьдесят и больше, просто некуда идти, поэтому мы даем им легкую работу в саду или на ферме, и они благодарны нам, за то что мы кормим их и позволяем оставаться со своими семьями. Кроме того, условия, в которых они живут, намного лучше, чем на других плантациях. Себастьян все время пытается убедить владельцев плантаций улучшить условия жизни своих рабов. Он на самом деле достоин восхищения за свои труды. Доброта для него — неписанный закон. Он защитник угнетенных. Но когда он имеет дело с торговцами каучуком, то действует под стать их безжалостности. Он честен, но его не обведешь вокруг пальца. Он мудрый и сострадательный, действительно замечательный человек.

Миссис Куинс теребила кружева на рукаве своего платья.

— Одно время мне хотелось, чтобы он стал моим зятем. Но этого не случилось. Многие матери мечтали выдать своих дочерей замуж за Себастьяна, но, увы, никому из них не повезло. Тебе покажется странным, что мать может желать мужчину, рожденного вне брака, в качестве мужа для своей дочери. Но вспомни, что я тебе говорила: общество здесь сильно отличается от того, которое ты знаешь.

Ройалл улыбнулась и стала задумчиво смотреть на воду. Она почувствовала легкое прикосновение миссис Куинс.

— Прости меня, Ройалл. Я хотела тебе поведать об этом как можно мягче. Я напугала тебя вначале, но для этого была причина. Я горжусь тобой за то, что ты приехала сюда, отказавшись от вполне благоустроенного быта, и принимаешь вещи такими, какие они есть. Теперь я это вижу. Ты внесешь в нашу жизнь на плантации немного живинки. Все молодые люди будут слетаться к тебе, словно мухи на мед.

Ройалл громко рассмеялась. «Если Себастьяна можно назвать мухой», — подумала она про себя.

В этот вечер Ройалл наряжалась с особой тщательностью. Она долго укладывала свои волосы, пока наконец не достигла желаемого результата. Она соорудила высокую прическу, не чересчур высокую, но выше, чем привыкла носить. Днем она полировала ногти до тех пор, пока они не стали отливать мягким блеском, за счет чего пальцы казались длиннее. Стюарды принесли в ее каюту ванну и наполнили водой. Ройалл добавила в горячую воду ароматные масла и с огромным наслаждением полежала в ней.

Порывшись в своем гардеробе, она выбрала для вечера бледно-розовое шелковое платье с отделкой из лент на лифе, сшитое в классическом стиле. Оно имело слегка завышенную талию, от которой расходились книзу мягкие складки. Глубокое декольте оставляло открытыми ее шею, подчеркивая гладкую, безупречную кожу. Контраст с ее белокурыми волосами был поразителен. Она взяла страусовый плюмаж, модный в то время, затем резко отбросила его обратно на туалетный столик. Нет, с ним она будет чувствовать себя глупой и легкомысленной. Выбрала единственное украшение — простой кварцевый кулон. Ройалл была уверена, что Себастьяну не нравились женщины, увешанные «побрякушками», как называл украшения ее отец. Выбирая свежий носовой платок, она вновь подумала о том, что узнала сегодня утром от миссис Куинс. С каким напряжением он, должно быть, жил, хотя, казалось, прекрасно справлялся с ним. Сомнительное отцовство едва ли было поддержкой в мужской карьере, и она была рада за него, преодолевшего это бремя.

Ройалл стояла перед зеркалом и изучала себя. Платье сидело безупречно, но у нее возникли сомнения насчет прически. Не слишком ли она высокая? Не слишком ли неестественная? «Нет, глупая, — сказала она себе, — все в порядке. Хотя нет смысла пытаться быть тем, кем ты не являешься! И все же… нет, все хорошо», — уверила она себя. И, чтобы снова не передумать, поспешила покинуть каюту.

— Миссис Куинс, вы готовы?

Себастьян ждал их перед обеденным залом. Он был красив в вечернем сюртуке из белого габардина и рубашке с белоснежными оборками на груди. Его бронзовый загар и черные волосы резко контрастировали с белизной одежды. Он повернулся в их сторону. Его взгляд упал на Ройалл и, казалось, замер от восторга. Ее кропотливость в выборе вечернего туалета была вознаграждена сторицей. Приветствуя обеих леди, Себастьян не мог отвести глаз от молодой женщины и лишь усилием воли заставил себя обратить внимание на миссис Куинс.

Без лишних слов он повел Ройалл в обеденный зал, а стюард покатил коляску с Розали. Столик был тот же, что и в предыдущий вечер, и сеньор Ривера объяснил, что резервировал его на все путешествие.

— Очень жаль, что мы не догадались сделать то же самое, Себастьян. Если б не ты, нам бы пришлось ждать, когда освободится место, — сказала миссис Куинс, поглядывая в сторону дверей, где стояла толпа людей в ожидании свободного столика.

— Повторяю, сеньора Куинс: для меня это огромное удовольствие.

Он произнес это, глядя в сторону Ройалл, и она почувствовала, что вся она светится под его взглядом. Почему этот мужчина заставлял бурлить ее кровь? Почему она всегда терялась в его присутствии? Почему вела себя при нем словно глупая школьница? Почему, когда ей хотелось быть на высоте, уверенность изменяла ей? Но, с другой стороны, когда он смотрел на нее так, как смотрел сейчас, ее страхи исчезали и она расцветала под его взглядом. Ее пульс учащался, и сам воздух, который она вдыхала, оживлял ее.

Себастьян чувствовал возбуждение в присутствии Ройалл. Он наблюдал за ней. Стройная и гибкая, уравновешенная, тихая. Не болтливая, как некоторые девушки. Она была грациозна, почти царственна в своем умении держаться. Он, Себастьян Ривера, завидный холостяк в Манаусе, чувствовал себя так, словно у него за спиной выросли крылья. Были моменты, когда под ее взглядом он чувствовал, что мог бы быть таким, каким бы она захотела. Он верил, что она оценивала его слова, прислушивалась к нему. Не так, как большинство других знакомых ему женщин, которые терпеливо ждали, когда он закончит речь, только чтобы иметь возможность самим поговорить. Или, быть может, в то время как он говорил, они думали лишь о том, хорошо ли сидят на них шляпки и не выбился ли локон из прически, или же теребили свои перчатки, или, хуже того, хихикали в конце каждой его фразы. А эта женщина интересовалась им и тем, что он говорил, что он думал. Ничто не могло его убедить, что она лишь притворялась заинтересованной. Мужчина мог различить эти вещи. И из-за ее уважения к нему он обнаружил, что тщательно взвешивает свои слова, суждения, обдумывает шутки. Он был доволен собой, нравился сам себе и постоянно вспоминал ночь, которую они провели вместе. Вспоминала ли она тоже? Он ошибся. Эта молодая леди была иной. Если он хотел продолжить их отношения (а он признавался, что хотел), ему следовало действовать как можно деликатнее.