— Помогает сохранить тепло, — заметил он. — Это старая индейская хитрость.

— Хоппи, иногда я сам себя спрашиваю, где ты научился всему тому, что ты сейчас знаешь и умеешь? — ответил ему на это старый Джордан. — У тебя, кажется, есть подобные хитрости на все случаи жизни.

— Просто стараюсь иногда оглядываться по сторонам, — серьезно сказал Хопалонг. — На «Тире 20» нас всему этому научили еще в далекой юности. Это только на твоем ранчо эти твои дармоеды никогда не замечали ничего дальше собственного носа. Ну конечно, к виски это не относится, — добавил он, — уж что-что, а бочку с виски они умели учуять за версту!

Хопалонг взглянул на Памелу. От сидения у костра губы ее стали совсем алыми, а щеки были залиты густым ярким румянцем. Хопалонг пошутил над ней:

— Мне кажется, что холодная погода идет тебе на пользу. Ты все хорошеешь и хорошеешь.

— Слишком долго меня держали взаперти, а мне было просто необходимо вырваться на волю. Хотя здесь мне вовсе не нравится.

— Об этом не беспокойся, — Хопалонг постарался развеять ее сомнения. — Мы выберемся отсюда.

— Что бы мы делали без тебя? Я как раз думала об этом, пока мы ехали. Странно... Ведь я была еще совсем маленькой и уже знала тебя. Честно сказать, я думала, что ты должен бы быть старше. Во всяком случае, выглядеть старше.

— В этих краях человек почти не изменяется с возрастом. И вот он все такой же, все такой же... а потом — раз — вдруг неожиданно для всех возьмет и помрет. Вот так... — Хопалонг кивнул в сторону трех вершин. — А знаешь, даже несмотря на то, что сейчас мне бы хотелось оказаться подальше отсюда, но я, признаться, еще не видел ничего прекраснее вон той древней Лысой горы.

Памела обернулась и тоже посмотрела на огромные груды гранита, угрожающе возвышающиеся на фоне пасмурного, сплошь затянутого серыми облаками неба, и казалось, что укутанная снегом вершина ярко светится каким-то своим внутренним светом, словно огромный маяк.

— Очень красиво, — согласилась она. — Но мне бы еще больше хотелось, чтобы мы все вместе вот так сидели и смотрели на нее, и чтобы нас не подстерегали опасности на каждом шагу. Очень хочется, чтобы отец был бы снова здоров, а нам самим не надо было бы так спешить. Вот тогда мы бы смогли любоваться всем этим великолепием.

Они снова двинулись в путь, накормив лошадей зеленой травой из-под снега и сводив их на водопой к ручью. Все трое надели изготовленные Хопалонгом из одеял накидки, им стало хоть немного теплее, но было также заметно, что за время их короткого привала снежные сугробы стали еще глубже.

Все разговоры затихли. Тропа была извилистой, с частыми подъемами и спусками, и лошади продвигались вперед по ней с большим трудом. В горах первый слой поземки уже замерз и оледенел, а сверху все падал и падал снег. Несколько раз лошади поскальзывались, и теперь Хопалонгу приходилось делать вынужденные остановки все чаще и чаще. Но все же он продолжал взбираться вверх по горному склону. И словно подражая шедшей впереди лошади Хопалонга, две другие тоже упорно продвигались вперед. Несколько раз Хопалонг слезал с седла и шел пешком, ведя лошадь в поводу, давая тем самым ей хоть небольшой отдых. Памела тоже последовала его примеру. Перед тем как снова сесть в седло им приходилось смахивать с него нападавший снег, но теперь уже снег был сухим и больше не налипал, как это было в низине.

Долгие порывы ветра подхватывали и кружили в воздухе снежинки, которые были обжигающе-колкими словно песок. Казалось, что небо стало еще ниже, а горные вершины теперь уже было нельзя окинуть взглядом. Ветер зашевелился в зарослях и снова принес за собой целый шлейф колючего снега. Хопалонг закрыл подбородок краем одеяла и тихо выругался от досады. Но порывы ветра секли словно острый нож, и Хопалонг почувствовал, что пальцы его окончательно одеревенели до такой степени, что он был уже просто не в состоянии даже пошевелить ими. Теперь им приходилось ощущать на себе самый настоящий холод. Все что было раньше ни коим образом не могло сравниться с этим, так как к колючему ветру теперь прибавился еще и пронизывающий холод. Склонив низко голову под порывами ветра, лошадь Хопалонга с трудом пробиралась вперед. Несколько раз она споткнулась, и Хопалонг спрыгнул с седла в глубокий, доходивший ему почти до колен снег. Ведя лошадь в поводу, он теперь сам упорно прокладывал дорогу вперед, а тропа под его ногами все продолжала и продолжала взбираться вверх по горному склону.

Один раз он поскользнулся и упал на колени в снег. Лошадь остановилась рядом и терпеливо ждала, пока он снова поднимется. И где-то подспудно, словно в тумане своих самых сокровенных мыслей, Хопалонг начинал осознавать, что это конец, потому что идти дальше было уже просто невозможно. Он бы очень удивился, если бы узнал, что Дик Джордан еще не примерз окончательно к своему седлу. Памела уже больше не слезала с лошади и не шла вслед за Хопалонгом.

Но он все равно не останавливался. Слегка наклонившись вперед и глядя на снег под ногами, он продолжал тяжело пробираться Все дальше, подчиняясь лишь какому-то своему особенному внутреннему ритму и уже скоро он весь был поглощен этой размеренной монотонностью следующих один за другим шагов. При очередном порыве ветра он снова споткнулся и упал, уткнувшись лицом прямо в снег. На это раз ему не удалось быстро подняться, и когда он наконец встал на ноги и попытался стряхнуть снег с рук, то ему показалось, что ладони у него стали деревянными. Тут он обернулся, весь белый от снега, и посмотрел назад. Сквозь снежную завесу ему с большим трудом удалось разглядеть Памелу. Она казалась маленьким комочком среди окружавшей их белизны. Старый Дик возвышался в седле наподобие угрюмого снежного холма.

Отвернувшись, Хопалонг снова продолжил свой путь. Никогда еще ему не приходилось до такой степени напрягать все свои усилия: никогда еще каждый шаг не давался с таким трудом. Теперь же каждый небольшой шаг вперед был для него хоть и небольшой, но все-таки победой. Он больше не садился в седло, не был он уверен теперь, сможет ли лошадь его вынести. Он шел еще бесконечно долго, но только вперед и вперед. Потом он снова упал и снова прилагал все усилия к тому, чтобы поскорее подняться. Но тут ему показалось, что он чувствует себя несколько иначе, что-то здесь не так, и это его озадачило. Наконец он понял, в чем было дело. Просто при падении вперед ноги его оказались выше головы, а это могло означать только одно: они начали спускаться под гору! Хопалонг с трудом поднялся на ноги, но в душе он чувствовал безграничную радость от одержанной всеми победы. Он снова двинулся вперед, более проворно, прокладывая путь вниз. Сейчас в этом продвижении были свои преимущества: с каждым шагом они спускались все ниже в долину. Теперь каждый шаг приближал к еде и жилью, и каждый шаг — Хопалонг нахмурился — приближал их также к поджидающему внизу Авери Спарру.

Неожиданно тучи расступились, и в разрыве между облаками Хопалонг увидел звезду. Для него это было настоящим потрясением. Он вдруг понял, что на землю уже давно спустилась ночь, но из-за густых серых туч он вовсе не заметил, как стемнело. Он продолжал идти, озираясь по сторонам, в надежде найти хоть какое-то убежище от непогоды не только для них самих, но и для лошадей.

В конце концов он сдался. Проверяя при помощи палки глубину сугробов в стороне от тропы, он начал прокладывать в снегу путь в направлении вывороченного с корнем из земли лесного гиганта. Сплетение корней лежащего дерева образовывало собой стену десяти футов в высоту и почти пятнадцати футов в длину. У основания этой стены Хопалонг немного разгреб снег. Топора у него с собой не было, но он тут же нашел все, что теперь им было необходимо. Дерево это давно уже высохло. Собрав достаточно сучьев, Хопалонг снес их в одно место, тщательно разложил, приготовив для костра. Затем разжег огонь, подбрасывая в него все новые и новые куски коры и сухие листья — все, что ему удалось достать из-под поваленного ствола.