Клочок бумаги лежал в шаре перекати-поля. Бинокль скользнул по земле… никаких следов рядом, во всяком случае, с этого расстояния.

Медленно и осторожно Кон объехал кругом, удостоверился, что вокруг никого нет. Затем приблизился к кусту.

Лист бумаги, сложенный в несколько раз, был привязан к ветке. Заинтересовавшись, Конагер отвязал его, развернул и прочитал:

«Порой, когда я чувствую себя одиноко, мне кажется, что я умру, если не найду с кем поговорить — а мне так давно одиноко.

Я люблю слушать шум ветра в траве или в кедровых ветвях».

Кон прочел до конца, потом еще раз с начала. Отбросил было прочь, но вдруг поднял, сложил и сунул в карман жилета.

Он и сам любил шум ветра в траве. И кедры тоже, и кедровый запах. Интересно, а этот сочинитель видел когда-нибудь настоящий кедр? Искривленный, скрученный ветрами, коренящийся порой на голой скале. Столько упрямства и жизненной силы требуется ему, чтобы преодолеть невзгоды, но если он все же вырастает, то становится крепким и долговечным. Ему приходилось видеть кедры, которые расщепили скалы корнями и подняли к небу свои кроны, наверное, еще до Колумба.

Когда Конагер въехал во двор, Леггет сидел возле барака.

— Мы уже поели, — приветствовал старый ковбой прибывшего, — но кофе еще горячий. Старик думал, что ты вернешься поздно.

— Спасибо.

Конагер расседлал коня и бросил седло на стойку под навесом. Он устал как собака, каждая косточка ныла.

— Мак-Гиверн вернулся?

— Не-а… Крис тоже куда-то слинял.

Конагер плеснул воды в умывальный таз возле двери, закатал рукава. Сняв шляпу и шейный платок, умылся, вытерся круговым полотенцем, поправил кобуру и пошел к дому.

Вдруг он остановился:

— Леггет, пойдем со мной кофе пить, а то ты врастешь в эту скамейку корнями.

Леггет поднялся, и они вместе подошли к пятну света, падавшему из кухонной двери.

— Старик уже отправился к себе, но сказал, что тебе надо бы подобрать пару подходящих лошадей на зиму и подковать их на свой манер.

— Ясно.

— У Тэя неплохие лошади. Серый в яблоках конь что надо, если ты сумеешь выбить из него дурь. Еще есть рыжий, почти такой же здоровенный. Оба они достаточно сильные и выносливые для езды по снегу.

— У вас выпадает такой глубокий снег?

— В ложбинах и оврагах очень глубокий. Здесь требуются лошади типа монтанских.

Некоторое время они сидели молча. Потом Конагер снова налил себе кофе.

— Ты ведь уже давно на ранчо. Скажи, как поведет себя Старик, если случится какая-то беда?

Леггет мрачно посмотрел на Конагера.

— Он встанет рядом с тобой — если я правильно понял твой вопрос, но больше никто. Я здесь один остался из старых, и то лишь потому, что давно не молод и идти мне некуда.

Леггет поднялся.

— Я тебя не знаю, ковбой, и ты меня тоже. Коли ты намерен ввязываться в какие-то неприятности — рассчитывай только на себя.

— И ты не поможешь мне?

— Какой из меня помощник? Мне пошел шестой десяток, парень, я куда старше, чем ты думаешь. И хочу мирно дожить свои дни, а не валяться на каком-нибудь пригорке с полным брюхом свинца.

— А Старик?

Леггет в упор взглянул на Кона.

— Да они о том только и мечтают. Как только он выедет со двора, его уберут и тогда уж будут делать с его скотом что захотят, и никто их не остановит.

Однако Конагер не успокоился. Он никогда особенно не задумывался о правде и справедливости или о правах личности, но ему определенно не нравилось то, что здесь происходило. Интересы ранчо, где он работал, Кон привык считать своими собственными.

— А ты встанешь рядом с Стариком? — спросил он. — Если они, предположим, явятся сюда?

— Тогда я буду драться. Если они придут за ним, буду драться.

— Что ж, уже хорошо. Значит, оставайся в доме и держи винтовку под рукой. Если возникнут малейшие подозрения — стреляй.

Через час приехал Крис Малер. Кон сидел в бараке, положив ноги на ящик и изучая какой-то затрепанный, с загнутыми углами журнал. По тому, как Малер ввалился в помещение, он почувствовал, что тот страшно зол.

— Кон, что на тебя нашло? Мы можем неплохо поладить, если ты будешь ходить с нужной карты.

— Я хожу теми, что мне сдали, Крис. Чем ты недоволен?

— Зачем тебе лишние неприятности? Ты искал место, где перезимовать? Нашел его. Ну и слава Богу, объезжай себе потихоньку. Весной отправишься дальше.

Конагер поднял на него глаза.

— Когда я получаю деньги, то выполняю ту работу, для которой меня наняли. Я по-другому не умею.

— Да уж, ты у нас такой.

Малер тяжело упал на скамью.

— Кон, ты же не зеленый сопляк. «Пять решеток» — это ранчо Смока Парнелла. Тайл Кокер — его правая рука. Ты выставил их дураками, и они за то приколотят твою шкуру к воротам амбара.

Конагер медленно спустил ноги на пол. Каждый раз, слыша предупреждения или угрозы, он распрямлялся и поднимал голову. Он не хотел ни с кем ссориться, но не выносил, когда его задевали.

— Скажи-ка мне вот что, Малер, ты-то кому служишь? Чье клеймо блюдешь? Или тебя запугали? Или ты продался с потрохами этой шайке с пятью решетками?

Лицо Малера исказилось.

— Я мог бы за это заставить тебя вытащить пушку, — хрипло проговорил он. — Черт тебя побери, Кон! Не задирай меня!

— А мне кажется, — ровным голосом возразил Конагер, — что здесь задирают как раз меня. Вот что я тебе скажу, Малер, и набей этим трубку и выкури до конца: любая животина с клеймом «СТ», направляющаяся к территории «Пяти решеток», будет повернута обратно, а если я учую, что какая-то ляжка дымится от чужого клейма, приму свои меры… кто бы ни встретился мне на пути. Ты слышишь?

— Ну полный идиот, дурак чертов! — воскликнул Малер. — Да пойми же, они решили выжить его. К весне здесь не останется ни одной коровы с клеймом «СТ», и ничего тут не поделаешь. Выполняй все, что от тебя требуется, но поглядывай в другую сторону, или ты превратишься в ходячую мишень. Выбирай!

— Это ты выбирай, Малер! Пока у тебя есть выбор; или собирай свои шмотки и немедленно выметайся вон, или, как сам предложил, мы вытаскиваем пушки.

— Заруби себе на носу: в меня стреляли не раз, но я все еще жив. Случалось, падал, но всегда успевал всадить свинца в того, кто меня ранил.

Конагер встал.

— Пакуйся, Крис, и катись к черту. У меня нет сочувствия к предателям.

Малер вскочил на ноги, черный от ярости. В бешенстве он схватился было за револьвер, но холодная струйка благоразумия остановила его руку.

Конагера действительно никто не считал сопляком. Да Малер и сам видел, что этот матерый волк с холмов сделал со Стейплзом. Экзекуция состоялась основательная и безжалостная. Более того, в тесном пространстве барака промахнуться невозможно. Крис Малер был готов убить, но он не был готов умереть.

— Ладно, — пошел он на попятную. — Я уеду. И Джонни заберу с собой. Оставайтесь здесь втроем со Стариком и Леггетом. Надолго ли вас хватит?

Конагер пожал плечами.

— Крис, мы все когда-нибудь умрем. Это единственное, что точно известно. Однажды темной ночью, когда моя задница окончательно сотрется, а наличность исчезнет из карманов, я закончу свои дни возле чужого стада, но на моей могиле будет написано: «Он соблюдал клеймо, на которое работал», а на твоей — «Он продал человека, который ему верил». Моя надпись мне больше нравится.

— Господи, что за придурок! — выдохнул Малер.

— Я-то? Я повидал немало таких типов, как ты, Крис. Все, что они воруют, достается пограничным шлюхам, а когда они валятся с ног, нахлебавшись дрянного виски, их же подельники стреляют им в спину ради того, что осталось в их карманах.

Крис подошел к двери, бросил свой узел и пошел седлать лошадь.

Сиборн Тэй стоял на крыльце дома.

— Крис? Это ты? — позвал он.

— Он увольняется, мистер Тэй, — откликнулся Кон. — Он теперь работает на ранчо «Пять решеток».

— Тебе причитаются кое-какие деньги, Малер, — засуетился Тэй. — Подойди, я рассчитаюсь с тобой.