В луче прожектора на миг мелькнул силуэт Спектры. Потом прожектор отвернулся, и воздушная красавица в черном платье на узеньких лямках растаяла в темноте.

– А вы что тут делаете? – спросила Мелоди.

– Ой, да я сюда уже сколько лет хожу! Тут музыка классная.

Мелоди энергично кивнула и показала Спектре два больших пальца. Потом вскинула руки над головой и завопила: группа играла знаменитую «State of Love and Trust».

– А сестра твоя где? – спросил Билли.

– С Шейном! – крикнула в ответ Мелоди.

– Смотри, с кем я познакомилась! – прокричала подошедшая Кандис, пританцовывая в обнимку с двумя ребятами. – Это Руди и Байрон!

– Брайан! – поправил тот, что справа.

– А чего ж ты сказал, что ты Байрон? – возразила Кандис.

– Я такого не говорил!

Кандис выпрыгнула из шеренги.

– Я с врунами не танцую!

Следующие полчаса они плясали и хохотали под лучшую музыку девяностых. Учебник математики взывал к совести Мелоди, но какие песни там звучали – одна лучше другой! Она не могла оторваться от грохочущих басов и стенающей гитары. От музыки, которая была ей другом, когда всем остальным было все равно.

На сцене Давина готова была проглотить микрофон и вращала своим хвостом, как вертолет на взлете. Она повернулась спиной к публике и шлепала себя по накачанной пилатесом заднице.

Песня звучала все громче, и Мелоди принялась подпевать. Подпрыгивая в такт припеву, она отдалась на волю коллективной энергии толпы. Наверно, так себя чувствует человек, когда он выпил залпом банку «Red Bull», а потом им выстрелили из пушки!

Внезапная тоска по Джексону сдавила ей грудь, как застегнутая кожаная куртка. Она хотела видеть его, здесь и сейчас. Хотела, чтобы он знал об этой части ее жизни. Музыка что-то пробудила в ней, точно так же, как жара пробуждала в Джексоне Ди Джея. Мелоди не раз наблюдала его преображение, и ей хотелось, чтобы он увидел, как преображается она сама. Особые моменты жизни кажутся потом нереальными, если тебе не с кем их разделить. Это и есть любовь. Но, с другой стороны, оставить его в покое, чтобы он мог нормально подготовиться к контрольной, – это ведь тоже любовь…

Давина выбежала на край сцены, подалась к слушателям.

– Ловите меня, слабаки! – крикнула она. И, растопырив руки, задрав подбородок, вытянув ноги, прыгнула вниз. Она скользила в воздухе навстречу своим фанатам с уверенностью чайки, парящей в потоках ветра. – Лечу-у-у-у!

Танцующие разбежались, как тараканы от дихлофоса.

Бум! Уи-и-и-и-и-и-и-и! Упавший микрофон жалобно взвыл на весь бар, когда они с Давиной рухнули на грязный пол с воплем, усиленным динамиками.

Все присутствующие принялись лихорадочно озираться, словно разыскивали кого-то знакомого, который пока не показался. Группа продолжала играть.

– Ой, плечо! – вскрикнула Давина. – Кажется, я что-то сломала…

Прибежал вышибала, склонился над пострадавшей дивой. Он поднял ее на руки, как птенца, и закинул ее пострадавшее крылышко себе на плечо.

Она пнула его в лодыжку.

– Уй-я! Это же сломанная рука!

– Опаньки! – он подмигнул девушкам-музыкантам. – Как это невежливо с моей стороны!

Девушки на сцене с трудом прятали улыбки.

– Неужели они за нее совсем не переживают? – удивилась Мелоди.

– Они все ненавидят Давину, – объяснила Спектра. – Она жуткая воображала. Она и песен-то толком не знает – они все время покупают ей новые шмотки, иначе она отказывается репетировать.

– А чего они тогда ее не вышибут? – спросила Мелоди.

– Ее папочка – Дэнни Корриган, – объяснил Билли и развернул ее голову в сторону неоновой вывески над стойкой. – Видишь, написано: «У Корригана»? Это его клуб. И пока это единственное заведение, где они играют.

– Я слышала, что Сейдж, гитаристка, нарочно заплатила тем, кто стоял в первом ряду, чтобы Давину уронили! – сообщила Спектра, как всегда, с уверенностью человека, который точно знает, о чем говорит, хотя, как правило, она все это просто выдумывала.

– Кто-нибудь знает «Doll Parts»? – осведомилась Сейдж, раскачиваясь на каблуках армейских ботинок.

Мелоди ахнула. Она эту песню распевала в ванной уже… уже тыщу лет, наверное! Она могла ее спеть даже задом наперед, не выплюнув жвачку! Но нельзя же выступать перед публикой в таком виде! А вдруг ее астма скрутит? А вдруг…

– Вот, она знает! – крикнула Кандис, подняв вверх руку сестры.

Мелоди съежилась. Но Билли наклонился, обхватил ее за коленки и приподнял повыше.

– Ее зовут Мелли! – во всеуслышание объявила Кандис. Тут рядом с ней появился парень с вьющимися волосами, в очках в тонкой оправе, явно забывший побриться из-за учебы. Кандис бросилась ему на шею, как герою, вернувшемуся с войны. «Это и есть Шейн?»

– Встречайте! – завопила Спектра. И они с Билли принялись скандировать: – Мел-ли! Мел-ли! Мел-ли!

Несколько секунд спустя к ним присоединился весь зал:

– Мел-ли! Мел-ли! Мел-ли!

Мелоди застыла. Ну, теперь она точно убьет Кандис… если только сама не умрет от смущения.

Кандис стиснула ее плечи. Ее зеленые глаза смотрели на Мелоди пристально. Даже с любовью.

– Помнишь, как говорит мама? Что бы ты стала делать, если бы точно знала, что хуже не будет?

Мелоди стиснула кулаки, как будто знала ответ, но отказывалась признаваться в этом. Кандис подмигнула ей.

– Бояться нечего!

С помощью Билли, Спектры и Шейна Кандис вытолкала сестру вперед. Сейдж протянула мозолистую руку и подняла ее на сцену.

– Клевая пижамка! – гитаристка улыбнулась – и видно было, что она не издевается. – Ну что, сначала? – шепнула она и бросила Мелоди микрофон.

Мелоди сглотнула отрыжку со вкусом «Dr Pepper». Из зала на нее смотрели лица. Ах, если бы только среди них было лицо Джексона! Он смотрел бы на нее тепло, с любовью, не так, как все эти. Эти люди выглядели раздраженными, беспокойными, готовыми взбунтоваться. Их скептицизм пробивался сквозь гитарный проигрыш, они заранее отвергали ее: любительница, дилетантка, чего от нее ждать.

Мелоди зажмурилась. Нет, она может! Она ведь уже пела на сцене. И всегда мечтала петь снова. Надо просто не обращать внимания на шум и болтовню, не видеть недоверчивых взглядов, представить, что она дома, под душем, и…

– «I am doll eyes…»

Голос звучал чисто. Без сипов и хрипов. Звонкий, ясный, берущий за душу голос.

Внезапно Мелоди снова очутилась в Беверли-Хиллз. Злая на весь мир за то, что он отвергает ее из-за ее носа (огромного носа!), за то, что в ней видят всего лишь часть тела, а не человека в целом. Она бесилась у себя в ванной, пока ее семья наслаждалась своей свободой и красотой…

Гитара Сейдж звучала упорно и настойчиво. Мелоди стиснула микрофон обеими руками, воплощая энергию ударных и басов. Ее негодование нарастало, набирало силу, как кружащийся торнадо.

– «Yeah, they really want you, they really want you, they really do…»

Музыка замедляла темп. Песня заканчивалась. Мелоди подстроила свой голос ей в такт. От гнева – к мести, от мести – к беззащитности, от беззащитности – к смирению.

– «Someday, you will ache like I ache…»

Последний аккорд – и песня закончилась. Наступила тишина. Мелоди открыла глаза.

Тишина лопнула, как воздушный шарик, и взорвалась аплодисментами.

Она застенчиво улыбнулась.

– «Нирвану» знаешь? – спросила Сейдж.

Мелоди кивнула.

Дивный Граф, расправив крылья, спланировал вниз с балдахина к черной, изготовленной в форме гроба кровати Ляли. Он растопырил когти, оскалил крохотные желтые зубки и устремился на…

– Стой! Это не настоящая мышь!

Она поймала своего кожистокрылого питомца прежде, чем тот приземлился на клавиатуру и испортил открытый документ. Ляля погладила его пушистую головку. На ее розовую шелковую пижаму упала струйка мышиной слюны.