На земле сидела молодая цыганка, продававшая шампунь для волос. На коленях у нее лежал ребенок. Головка младенца свешивалась с бедра матери, которая тянула вверх руки, предлагая прохожим купить яичный шампунь. На правом предплечье цыганки было вытатуировано синее сердце.
Перед одной из торговых палаток остановилась женщина с маленькой гладковыбритой собачкой, помесью таксы и пинчера. Только на ушах и хвосте собачки оставались небольшие клочки шерсти. Молодой торговец птицей прижал щекой трубку к плечу и, оживленно болтая по телефону с приятелем, отрубил голову живой курице, уставившейся бессмысленным взглядом в пространство. Закончив разговор, он бросил окровавленную голову на землю. На потеху прохожим парень, ухмыляясь, вложил в брюшную полость другой, уже выпотрошенной курицы горсть вишен.
Края сплетенной из лозы корзины, наполненной свежими яйцами, были украшены фиалками. Торговка разбивала треснувшие яйца о край большой банки, и их содержимое с бульканьем падало в стеклянный сосуд. Она положила на весы двух связанных вместе живых кур – четыре желтые судорожно сжатые лапки с длинными грязными коготками торчали вверх, взвесила птиц, схватила их за крылья, сунула в коробку и отдала ее покупателю – молодому индусу в белоснежной одежде. Юная цыганка, зажав в руке цыпленка, щекотала его клювиком щеку припавшего к ее соску младенца и верещала, подражая цыплячьему писку.
У ларька, прямо перед клетками с белыми голубями и морскими свинками, беззубая полуслепая старуха продавала rughetta.[14] Подняв пучок в правой искалеченной руке, на которой было только два пальца – большой и средний, она выкрикивала: «Signora, vuole rughetta?»[15] На тыльной стороне ее левой кисти было вытатуировано черное распятие. Хозяин ларька – по виду наркоман с большим стажем – держал в одной из клеток птиц разных видов. Молодые иссиня-черные уточки клевали красную мякоть нарезанного кусками арбуза, две синие райские птицы беспрестанно перепрыгивали с одной жердочки на другую, больной амазонский попугай тупо смотрел на клюющих зерно карликовых курочек.
Пятилетний мальчик играл с большим красным водяным пистолетом. Когда его мать, купив курицу, направилась к трамвайной остановке, мальчик крикнул ей: «Aspetti!»[16] и, сунув дуло в рот, несколько раз нажал на курок. Из его рта по подбородку потекла вода.
У палатки торговца овощами – на шее у него висел нож на шнурке – остановилась монахиня. В правой руке она держала пластиковые пакеты с огурцами, абрикосами и репчатым луком, а левой прижимала к груди двух белокурых кукол Барби. Положив кукол на деревянный ящик, монахиня попросила взвесить пару килограммов помидоров. Старая цыганка разложила на раскрытом черном зонтике одежду на продажу. Юная цыганка, достав из узла длинные мужские трусы с рисунком в виде красных сердечек, сунула их в руки младшему брату и толкнула его в спину, приказав ходить от палатки к палатке и предлагать белье торговцам и посетителям рынка. Мальчик с недовольным видом скорчил рожицу. Над развязанным джутовым мешком женщина обирала высушенную лаванду. Срывая со стеблей душистые цветки, она упаковывала их в синие мешочки с крохотными дырочками. Ветер поднимал, кружа в вихре, сухую белую и красную луковую шелуху. Стоявшая у торговых рядов цыганка громко вскрикнула, когда игравший неподалеку цыганенок угодил ей раздавленной жестяной банкой от колы в лодыжку. Одетый в зимнее пальто и шляпу старый араб – на улице было плюс тридцать по Цельсию – ходил вдоль рядов, предлагая торговцам и посетителям рынка купить у него пять завернутых в целлофан роз. Когда мимо палатки с овощами прошел бородатый монах в длинной коричневой рясе – он продавал образок, – торговка картофелем и морковью – на ее правую руку была надета оранжевая хозяйственная перчатка – перекрестилась. По рынку с бутылкой пива в руках бродил уличный музыкант. Он пил, пел и побирался. Его бородатое лицо было багровым, как панцирь сваренного рака, а волосатые предплечья покрывали татуировки с изображением змей и стрел. Старая цыганка подарила ему рубашку, оставшуюся у нее среди непроданных вещей. В ворохе уцененной, брошенной между овощными палатками одежды уличный музыкант нашел куртку, примерил ее и взглянул на свое отражение в окне стоявшего у тротуара автомобиля. Принарядившись, он снова двинулся вдоль торговых рядов, прихлебывая пиво из горлышка бутылки.
Коллеги называли Луиджи «Принципе». Он был капо среди торговцев рыбой и рано утром закупал в Фьюмичино свежий улов и морепродукты. На майке Принципе над изображением рака красовалась надпись: «Damino Rosci. Pesce fresco. Piazza Vittorio».[17] Толстый, помешанный на трансвеститах торговец рыбой с трехдневной щетиной на лице носил кличку «Фроцио». На нем была серая майка с надписью «Hawaii» и изображением мчащегося на доске для серфинга парня. Фроцио с гордостью рассказывал о том, что обычно снимает трансвеститов на Пьяцца деи Чинквеченто и Пьяцца делла Република, сажает их в свою машину и едет с ними в парк Вилла Боргезе. Бритоголового молодого торговца рыбой прозвали нацистом-скинхедом. Он стоял за прилавком в промежутках между отсидками в римской тюрьме. И, наконец, в рыбной лавке Дамино работал шестнадцатилетний сын торговки инжиром, которая по воскресеньям, стоя у стен Ватикана, продавала туристам и паломникам зеленые фиги из своего сада. У мальчика, которого коллеги по работе называли Пикколетто, были длинные, почти касавшиеся щек ресницы, а на шее висел серебряный крестик на золотой цепочке. Его лицо было усыпано веснушками, а на правом запястье болталось несколько маленьких разноцветных сосок-пустышек.
«Signori, buon giomo, un chilo di salmone originale, soltanto dieci mila Lire!»[18] – кричал Пикколетто и грыз пахнувшие водорослями и рыбьей кровью, почерневшие от чернильной жидкости каракатиц ногти. Он был обут в зеленые, доходившие до колен рыбацкие сапоги и одет в шорты и белую майку с изображением группы «Роллинг Стоунз». Схватив за ярко-красные жабры лосося, мальчик положил его на весы. Правое бедро Пикколетто было перепачкано коричневатой рыбьей желчью. Высунув кончик языка от усердия, он вспорол небольшим острым, слегка изогнутым ножом брюхо рыбы, ловкими движениями вынул внутренности, завернул выпотрошенного лосося в белую вощеную бумагу и выплеснул ведро воды на деревянный разделочный стол, чтобы смыть внутренности на землю. Пикколетто рассказал коллегам, что вчера, в выходной день, ездил со своей Веспой на море в Лапислацоли и видел на побережье монахиню, которая приглядывала за двумя малышками с раскосыми глазками. Одна из девочек схватила за белокурый чуб куклу Барби и вошла в воду. Женщина-калека – у нее были тоненькие ножки и очень мощный торс – выбралась из воды на четвереньках и поползла к расстеленному на пляже полотенцу. Ее грудь касалась морской пены и белого горячего песка.
Вдоль рыбных рядов расхаживали выходцы из Бангладеш и Шри-Ланки, торговавшие вразнос зажигалками, связками чеснока и амулетами – пестрыми сосками-пустышками, которые, как они утверждали, этим летом обладали особой магической силой и должны были непременно принести счастье своим владельцам. Боснийские беженцы предлагали купить у них подержанные фотоаппараты, куклы в русских национальных костюмах, зеленые игрушечные танки, старое мыло и аляповатые иконки. Один из боснийцев попытался продать Пикколетто – мальчику с длинными черными ресницами и лицом, усеянным веснушками – пару хирургических перчаток. Старая цыганка в черном одеянии – у нее не хватало многих зубов, а на оставшиеся были надеты золотые коронки – стояла между палатками, опираясь на трость с набалдашником в виде позолоченной лошадиной головы. Откупорив бутылку, она – прежде чем поднести горлышко к губам, – плеснула из нее немного пива на землю. Молодая цыганка продавала солнцезащитные очки и свою маленькую дочку. Она шептала испуганно шарахавшимся от нее мужчинам: «Quanto mi dai!»[19]
