Виктор Конецкий впоследствии вспоминал:

После демобилизации с СФ я ушел в Арктику на МРС. О рейсе на малых рыболовных траулерах из Петрозаводска на Камчатку я написал весьма романтическую повесть «Завтрашние заботы». На самом деле рейс этот был ужасающим. Самым страшным за всю мою жизнь. Боже, что за сброд набрали в экипажи! А что мы жрали три месяца на этих малютках во льдах и штормах, где на камбузе плита топилась углем и в кубриках тоже. А какую воду мы пили из ржавых малюсеньких танков. Какие кровавые, с ножами, драки вспыхивали на стоянках! А как дурели от денатурата и одеколона. И представьте себе, все 34 суденышка в одну навигацию прошли СМП! Никому из капитанов не было тридцати лет, а мне 26. Американцы, конечно, следили за караваном, ибо тогда через Арктику шли и наши подводные лодки. Им тоже было весело во льдах, хотя они и были обшиты в «шубы» — доски и бревна. Американцы писали в своих газетах, что большевики сошли с ума. Правильно писали. Но мы прошли, а не сошли. В Петропавловске я напился и меня раздели, но документы, к счастью, были на судне, а часы я не отдал — из принципа. Есть в Петропавловске-Камчатском сопка с названием Сопка Любви. Вот на склоне этой сопки я и закемарил пьяный, когда меня раздели. А когда я явился на судно, застал там дикую драку: мои ребята столкнулись с ребятишками с соседнего МРСа. Я схватил единственное оружие — ракетный пистолет «Вери» и, спустившись в кубрик к соседям, увидел сгустки крови на переборках и рундуках, заорал: «Прекратить!» Но выстрелить, слава богу, не успел! — пистолет выбил и сунул себе за пазуху боцман с соседнего судна.

На Камчатке получили сумасшедшие деньги. И я, как старший капитан, набитый этими деньгами, летел с Петропавловска в Питер через Магадан. И видел Камчатку с птичьего полета. О, это зрелище! — дьявол придумал эти дымящиеся перекрученные горы и сопки! Да еще пересыпанные снегом. А когда прилетел в Питер, там было наводнение, крупное. Домой на канал Круштейна к подъезду меня подвез шофер грузовика — вода стояла на уровне первых этажей. Английские боевые корабли, явившиеся в Питер с визитом дружбы, посрывало на Неве с якорей…

Матерь, все еще сидим в Беломорске, прижатые к пирсам штормовыми ветрами. Седьмой день от 7 до 11 баллов свистит с нароста и черные шары и конуса болтаются на сигнальной мачте у ворот мола, запрещая выход. Тоска. Хочется скорее идти, чтобы скорее вернуться…

Здоров, на пароходе все в порядке. Приказ на отход из Беломорска лежит в папке на моей полке. В приказе сказано, что в зависимости от обстановки можно следовать куда захочешь: в Белушью или на Югорский Шар (Амдерма). Жру твои витамины, каждый день, надевая джемпер, благодарю тебя. Он нежный, уютный, аккуратный, не большой…

С писанием дело туго, но все время отбирается, запоминается, корректируется, правится в черепе. Т. о. время зря не проходит, хотя и скучно. Влияет погода. Мерзкая, мокрая, ветер, полный влажного песка, соленых брызг, и злость…

Насчет ненайденных журналов «Нева». Я уверен, что если будет что-либо мое печататься, то Маргарита Степановна (Довлатова. — Т. А.) позвонит вам и скажет. Если не звонила — значит, не надо и искать журналы, т. к. в них моего нет.

Не помню, писал ли, что купил 2-томник Тихонова. Фактически первый раз читал серьезно. Черт его знает, но мне не нравится. Особенно плохо — стихи. Как жилистое мясо вытаскивается между зубов — так и они. Можно только жевать, а проглотить невозможно.

Удивляет и беспокоит то, что редакторша не держит слово с деньгами…

Гнуснее и отвратительнее Беломорска в мире места нет (это с полной ответственностью). Нищета, голод, грязь, пьянство, разруха, серость, скотство — все в объеме всеобъемлющем. На север больше не поеду ни за какие коврижки. Все. Баста. Севернее Ленинграда меня никто не увидит. Надоела нищета в северной природе и голодное, гнусное прозябание человеков, его населяющих.

Из денег, если таковые будут от издательства все-таки получены, вышли мне на Диксон 20 рублей…

25.07.55

Матерь, пишу на партсобрании в Провиденском клубе. Завтра (10.09), очевидно, уходим в Петропавловск, где и будем сдавать суда. Прогнозы среднего качества, но ждать хорошей погоды нельзя — здесь уже очень поздняя осень. Пока все идет вполне благополучно. Со здоровьем все в полном блеске. Еще раз убеждаюсь в пользе отсутствия диеты. Получил твое письмо и бандероль с газетами. Волнует, что до сих пор издательство в лице Довлатовой не передало вам деньги…

Болтаться здесь уже здорово надоело и хочется в Ленинград. Переход из Тикси до Певека был хорошим (в ледовом смысле). Зато от Певека до выхода из пролива Лонга шли в очень тяжелых 8-9-балльных материковых льдах со средней скоростью 2 мили в час. Устали от бессонницы и напряжения. Изо льдов вышли в середине Чукотского моря, а у мыса Дежнева попали в 8-балльный шторм и сутки до Провидения нас здорово трепануло. Когда это письмо будет у вас, я уже отболтаюсь и буду жить где-нибудь в Петропавловске в гостинице, ожидая пароход на Владивосток — через месяц увидимся…

09.09.55

В 1955 году Виктор Штейнберг начал посещать литературное объединение при издательстве «Советский писатель».

В 1956 году первая публикация — рассказ «В море» (в альманахе «Молодой Ленинград»).

А свой первый рассказ «Капитан, улыбнитесь!» я переписал 22 раза, сейчас в это никто не поверит. Правда, лучше от этого он не стал.

Редактором первого сборника рассказов «Сквозняк» (1957) была М. С. Довлатова. Рецензировал его Ю. П. Герман.

Юрий Павлович Герман оказался первым рецензентом моей первой книги под названием, которое ему очень не понравилось, но я уперся и название сохранил — «Сквозняк». К этой моей непокорности Юрий Павлович отнесся снисходительно. А вот то, что я взял эпиграфом к повести «Завтрашние заботы» строфу из песни Окуджавы, вывело его из себя. Отсюда видно, как трудно старшие литературные поколения принимают новых. На моих глазах Леонид Соболев топал ногами на Юрия Казакова, возмущаясь его рассказом «Звон брегета». Возмущение бравого моремана базировалось на том, что Казаков сочинял рассказ о Лермонтове, а не о кипучих буднях нашей действительности.

Рецензии на наши первые сочинения были много-многостраничные. Имеются в виду «внутренние» рецензии. Их писали Успенский, Герман, Рахманов, Слонимский, Абрамов, Панова. Конечно, их рецензии содержали и толкования текстов в таком роде, чтобы прикрыть от цензуры, увеличить шанс «политической» проходимости рукописи в издательствах. Но многостраничность рецензий объясняется, мне кажется, еще и тем, что эти писатели испытывали необходимость выплеснуть свое эмоциональное ощущение от будущей книги, быть может, даже радостно-прихлебательское предчувствие ее возможного будущего успеха. Боже, как сияли наши наставники от наших удач! Они понимали, что каждое новое имя — есть шанс сохранения самое литературы.

В 1957 году Виктор Штейнберг сменил фамилию отца на фамилию матери. Этому предшествовало исключение его из партии «за тунеядство».

Я состоял на учете в парторганизации домоуправления и там заинтересовались — а почему рядом со старыми коммунистами-пенсионерами сидит молодой человек и почему он не работает? Домовая парторганизация отправила меня в райком Октябрьского района. У меня была справка от Маро Довлатовой, что я являюсь автором издательства «Советский писатель» и у меня есть договор на книгу. Заступилась за меня родственница Д. Шостаковича — ее имя не запомнил — жила она на Красной улице — объясняла в райкоме, что «писать книги это тоже работа». Тогда я понял, что надо менять фамилию, она раздражала больше факта тунеядства, еще было живо «дело врачей». Советовала так поступить и Довлатова.

Тогда же я задумал «Повесть о радисте Камушкине».

В 1957 году состоялся Всесоюзный семинар молодых прозаиков Северо-Запада СССР. Там Виктор Конецкий познакомился с Юрием Казаковым.