— Если баржа затонет, раньше весны ее не поднимешь. Вы же понимаете это, Гуров. Лучше меня понимаете, черт возьми!

— Товарищ лейтенант, больно быстро баржа садится. Сейчас ей осталось до грунта всего метра три. Опять же, как она дальше тонуть будет — никто не знает. Может, медленно, а может — трах! — и на мертвые якоря. Лазить под ней, когда она в таком беременном состоянии находится, никак нельзя — раздавит. Опять же…

— Подождите вы с этим «опять же». — Антоненко и сам знает все то, о чем говорит Гуров, но думает свое: кого из водолазов можно все-таки послать сейчас в воду? В эту вязкую от мороза воду, под осклизшее днище тонущей баржи. Кого? Во что бы то ни стало нужно освободить пластырь, завести его на пробоину и доложить о выполнении задания начштаба. Он, Антоненко, привык выполнять задания. Уже не раз для этого ему приходилось рисковать и собой и людьми, которым он имел право приказывать. И он приказывал с легким сердцем и чистой совестью, потому что всегда верил в то, что и сам всегда может выполнить свое приказание.

— Кого вы пошлете в воду, если я прикажу вам это, Гуров?

Старшина медленно обернулся. Тесный ворот ватника стянул ему горло, лицо потемнело.

— Если прикажете?

— Да. — И хотя ворот у лейтенанта не был тесен, лицо его тоже побурело, а на скулах вздулись желваки.

Гуров плюнул на пальцы, раздавил самокрутку.

— Это нельзя. Это гроб. Это слабость — то, что вы делаете. Из-за этой битой баржи…

— Молчать! — забыв о всякой сдержанности, крикнул Антоненко и вскочил на ноги. — Как вы смеете так разговаривать?!

Гуров вытянул руки по швам.

— Вы, главный старшина, не спасатель, а… трус. Вы и подчиненных воспитываете так, как… как…

Гуров повернулся, стремительно шагнул к двери, рванул ее.

— Назад! Я не отпускал вас! — остановил его Антоненко. Привычные властные фразы, срывающиеся с языка, бодрили и успокаивали лейтенанта. Он знал, что умеет говорить властно, так, что человек не смеет ослушаться. И сознание этого помогало ему сейчас.

Гуров опять захлопнул дверь, и она лязгнула, как орудийный затвор.

— Если прикажете, лейтенант, в воду пойду я. Но… рисковать человеком из-за старой баржи и бочек соляра?

Нет, сам Гуров не отдал бы такого приказа. Но… мало ли какой приказ получил лейтенант? Не мог же командир без большой причины швырнуть ему в лицо такие несправедливые оскорбления. Начальству виднее.

— Вы? — переспросил Антоненко.

— Да, сам пойду.

Антоненко сдвинул фуражку на затылок.

— Отставить, Гуров, — он старался говорить спокойно. — Отставить. В воду я пойду. Я.

— Товарищ лейтенант, разрешите сказать? — В голосе Гурова проскользнула тревога. — Уж если необходимо идти, то надо делать это тому, кто опытнее, кто быстрее сделает работу.

— Не разрешаю, — отчеканил Антоненко. — Готовьте водолазную станцию. Ну! Живо! И так уже потеряно слишком много времени.

Антоненко быстро прошел к себе в каюту. О предстоящем спуске он старался не думать. Всегда перед опасным делом лучше поменьше волновать себя, — так считал лейтенант. Он зачем-то вымыл руки в умывальнике и отметил про себя, что механик опять не подает горячую воду в верхние каюты. Намыливая руки, Антоненко всматривался в свое лицо, отраженное в поясном зеркале над раковиной. Он искал на нем следы волнения и страха, но не нашел их. Разве только бледность да набрякшие веки, но это могло быть и от бессонницы.

Водолазный опыт Антоненко был небольшим. Несколько ознакомительных спусков, обязательных для всех офицеров аварийно-спасательной службы, — вот и все. Этих спусков хватило лишь для того, чтобы понять, как изнурителен и напряжен труд водолаза на грунте. Навыков свободной работы под водой в тяжелом водолазном снаряжении, которые вырабатываются только длительной специальной тренировкой, у него не было. К тому же Антоненко понимал, что никакой опыт не поможет ему, если баржа, потеряв остойчивость, скренится, стремительно пойдет на грунт. Но об этом-то он и старался не думать теперь.

В водолазном посту Антоненко встретила тишина. Ни обычных шуток, ни обычной веселой перебранки, которыми водолазы любят сопровождать обряд одевания человека для спуска в воду, не было слышно. Антоненко показалось, что сам воздух здесь загустел от той тишины, в которой работали сейчас его матросы. Всегда веселый, шутливый хохол Сидорчук даже не взглянул на лейтенанта, когда тот вошел в пост. Повернувшись спиной к двери, он зачем-то перекидывал из бухты в бухту упругие кольца шланг-сигнала. Другой водолаз — Каблуков — возился у телефонного коммутатора.

— Что приуныли, орлы? — Вопрос повис в воздухе. Антоненко зло передернул плечами.

Гуров взял с полки тяжелые свинцовые ботинки и грузила, кинул их на металлический пол.

Нужно было раздеваться. Антоненко снял меховую куртку, китель, блеснувший новеньким золотым погоном, сел на низкую скамейку и взялся за сапоги. Кожа голенищ размокла. Сапог самому было не сдернуть.

— Товарищ лейтенант, — вдруг угрюмо сказал Сидорчук, — если действительно нужно рисковать, мы все, любой…

Антоненко не отвечал. Сапог все не хотел слезать с ноги, и Антоненко запыхался, возясь с ним. Его злило, что никто не хочет помочь. Все ждут, когда он прикажет им это.

— Разрешите пособлю? — Голос был молодой, ломкий от смущения. Антоненко оглянулся — Петров, юнга, семнадцатилетний парнишка. Юнга смотрел на лейтенанта с восхищением. Он слышал, как говорили между собой водолазы, что спускаться под баржу сейчас очень опасно, что на Каспии был вот такой же случай: висел на понтонах затопленный корабль, работали под ним водолазы. Стропы у понтонов лопнули; корабль сел на грунт. И когда потом подняли его и вытащили водолазов, то хоронить их пришлось, не вынимая из скафандров — одно месиво осталось от людей.

— Давай, давай, помогай, Петров! — с облегчением откликнулся лейтенант. Расположение юнги было особенно приятно сейчас.

Петров живо сдернул с него сапоги, помог стащить ватные брюки.

— Ого! В трусах! А вы холода не боитесь, товарищ командир?

— Ну да, не боюсь. Видишь, как мурашки бегают? — старательно улыбнулся Антоненко, растирая колени. Гуров подал ему шерстяное водолазное белье, меховые носки, шапочку. Антоненко быстро оделся.

— Готовы?

— Да.

— Снимите часы. — Гуров говорил хмуро и не глядя в глаза лейтенанту. Антоненко торопливо расстегнул браслет. Впервые чувство какой-то вины перед этими подчиненными ему людьми мелькнуло у лейтенанта. Ему захотелось скорее уйти от них, спрятаться хотя бы за резину и медь скафандра.

— Возьмите часы к себе, старшина, — тоном приказа сказал Антоненко. Он рассердился на себя за торопливость, с которой снял часы, за это мелькнувшее в нем чувство какой-то вины перед Гуровым.

Старшина помедлил. Часы лежали в ладони Антоненко. Он чувствовал тепло их металла.

— Ну!

Гуров взял часы. Водолазы растянули резину шейного кольца скафандра. Антоненко, чувствуя ноги очень легкими без привычной тяжести сапог, поднял их и сунул в ворот резиновой рубахи. Водолазы все разом, не ожидая команды, рванули в стороны и вверх резину скафандра. Антоненко закачался. Сейчас он был игрушкой в сильных руках этих людей.

«Как долго все это, черт побери, — подумал Антоненко. — Скоро уже и темнеть начнет. Угораздило же этот буксир завести баржу на камни. Дать бы капитану лет пять».

— Можно грузá? — спросил Гуров. Антоненко кивнул головой и, коснувшись подбородком влажной, холодной резины скафандра, поморщился. «Скорее бы», — опять подумал он.

Гуров и Сидорчук приладили хомут с грузами ему на плечи, и плечи согнулись под тяжестью свинца. Антоненко расставил ноги пошире. Теперь он был озабочен только тем, чтобы не показать, как гнетет и ломает его эта непривычная тяжесть.

— Можно шлем?

— Валяйте! — Антоненко хотел сказать это небрежно и спокойно, но во рту пересохло, и он закашлялся.

Гулко отдаваясь в ушах, застучали снаружи по шлему гаечные ключи, зашипел воздух — Гуров проверял воздушную магистраль. Воздух подавался нормально. Гуров перекрыл вентиль и подошел к Антоненко.