Старый лось взбирался на холм, где дул резкий ветер. Волки шли за ним.

Лось понимал, что происходит, но он не знал, что это лишь вновь повторяются события, происходящие с тех пор, как был сотворен мир.

Он не знал, что только благодаря этим волкам — или другим из их рода — он все прожитые годы был сильным, храбрым и быстроногим. Потому что именно волки сохраняли крепость и здоровье лосиных стад, пропалывая и отбраковывая слабых, старых и неприспособленных.

Теперь настал его час, и волки пришли за ним. У него больше не оставалось ни резвости, чтобы убежать от них, ни сил, чтобы от них отбиться. По пятам шли четыре волка, привыкшие нападать все вместе, это были крупные звери, ни один из них не весил меньше сотни фунтов, а двое — и того больше, раза в два…

Единственное, что у него сохранилось, — это мудрость, и сейчас он из последних сил пробирался по горам и долам: хотел найти место, где можно дать бой. Он принял единственно верное решение: забраться в скалы и забиться задом в какой-нибудь угол, чтоб хоть спину прикрыть…

Он все как надо делал, вот только волки — народ терпеливый, вроде индейцев. Им приходилось охотиться на лосей и раньше, они все эти штуки сто раз видали и потому знали твердо, что в конце концов заполучат этого лося.

Одного они не знали — что я здесь. Они шли тропой, которой я прошел до них, ветер относил мой запах, и они не могли меня учуять — а уж тем более догадаться, что делают работу за меня. Потому что я сам рассчитывал на этого лося…

Когда человек три дня в бегах и все три дня маковой росинки во рту не имел, он готов в одиночку слопать лося целиком — с головой, рогами и копытами. Вся беда была в том, что я никак не мог убить лося… да что там лося, я бы сейчас и ежа не осилил, и если б эти волки представляли себе, до чего я ослабел, так они тут же взялись бы за меня.

Лобо — это мексиканцы так волка зовут — он слишком умен, чтобы нападать на человека, разве только человек свалился без сил и лежит беспомощный. Они не любят запаха человека, он для них всегда означает опасность; но волк от рождения безошибочно чует, когда кого-то убить легко… вот как меня. Я сейчас подходящий, в самый раз…

Ноги у меня были ободраны и окровавлены, ступни превратились в кровавое месиво после беготни по скалам, голым камням и жестким стеблям горелых трав. Тело было до того изнурено голодом, жаждой и усталостью, что я еле-еле мог брести. Но пока еще оставалось во мне… не знаю уж, как оно называется… то, что делало меня человеком, — вот это самое еще не совсем пропало.

Волки могли почуять кровь, могли почуять вонь гноящихся ран — а могли они почуять сердце человека? Его мужество?

Лось рванулся к скалам, и волки пустились за ним, держась подальше от копыт, — они опасались не зря: один свирепый удар передней ноги может сломать хребет и сделать из волка калеку. Рога их не особенно тревожили, но волк — хитрый охотник и не захочет расплачиваться за обед собственной шкурой.

Меня всегда тянет к горам. Сакетты — наша ветвь рода — народ горный, обитатели холмов в Теннесси, и, чуть какая беда случится, мы всегда стараемся поскорее забраться в горы. По крайней-мере, пока не придет второе дыхание. Вот потому-то я и двинул к горам…

С той минуты, как удалось смыться от этих самых апачей-хикарилл[1], я двигался к горам, только апачи мне не давали далеко уйти. Ладно, жаловаться нечего. Если б я до сих пор оставался у них в руках, так сейчас был бы уже мертвый… или мечтал умереть.

В общем, пока они со мной возились, что-то там позади отвлекло их внимание, и воины апачей сорвались, как вроде им кто набедренные повязки подпалил, а меня бросили на своих скво.

Ну, а скво мучают пленных еще более жестоко. Пытки доставляют им истинное удовольствие. На мое счастье, когда воины умчались из лагеря, они забрали всех коней, так что я тут же вырвался и кинулся наутек.

Сперва скво меня чуть не поймали — руки-то у меня были связаны и вообще… Но Господь дал мне длинные ноги, был я босой и совершенно голый, и хорошо знал, чем дело кончится, если снова попадусь им в лапы. А когда вернулись воины, они тоже пустились в погоню за мной.

К тому времени я был уже далеко, мне удалось высвободить руки и только после этого побежал как следует. Я бежал весь тот день, и ночью бежал… миль, наверно, пятьдесят отмахал… но апачи — они вроде собак, взявших след. Так что теперь они где-то сзади, гонятся за мной, и если я не добуду, чем набить брюхо, то я человек конченый…

Лось добрался до скалы, развернулся к ней задом и приготовился драться, но волки просто расселись вокруг, глядя на него и свесив языки.

Я лежал в редком кедровнике, обшаривал глазами все вокруг — хотел дубинку подобрать, и все время мечтал, чтоб появился Галлоуэй. Но, насколько мне было известно, он сейчас где-то за много миль отсюда, в Нью-Мексико.

Извиваясь по земле, как червяк, я подобрался поближе к волкам. Мне сейчас на них кидаться никакого толку, пусть сперва убьют лося. Жалко старика, но такая уж его судьба. Все равно его волки прикончат, не эта стая, так следующая.

И в тот момент, когда мне оставалось еще ярдов шестьдесят-семьдесят до них, лось слишком далеко отодвинулся от скалы — за волком потянулся, и тут же другой волк проскользнул сзади и подрезал ему поджилки. Лось упал, продолжая отчаянно биться, но у него уже никаких шансов не было. Вот тут-то я поднялся на колени, завопил и швырнул камень в самую середку сгрудившейся стаи.

Вы такого в жизни не видели! Этот камень упал возле крупного волка с разорванным ухом, и он так подскочил, будто камень угодил прямо в него. Может, его песком хлестнуло. Во всяком случае, они повернулись и уставились на меня, а я размахивал руками и орал во всю глотку.

А после я поднялся на ноги и медленно двинулся к ним, и они попятились. В руках у меня было два камня, а камнями я кидаюсь довольно метко, так что я опять прицелился, и мне посчастливилось попасть одному в ногу.

Он подскочил и взвыл; я тут же швырнул второй камень, и они попятились еще дальше, почуяв теперь мой запах. Если бы эти зверюги сообразили, до чего я сейчас дохлый, то у меня было бы не больше шансов, чем у лося, но волки всегда боятся человека, и эти не были исключением.

Тут. я как раз заметил сухой кедр, сучья которого были разбросаны вокруг, будто их срезал садовник. Я схватил ветку длиной побольше моей руки и толщиной примерно с запястье и двинулся вперед.

Волки отступили.

Они разбежались в разные стороны, а я похромал к лосю. Он был уже мертвый.

Волки отбежали ярдов на сто и уселись, не сводя с меня глаз. Ясное дело, они от своего не отступились, но было во мне такое, что их настораживало.

Совсем голый, я, должно быть, казался им слишком уж белым, и это никак не соответствовало их представлениям о человеке. Да еще они могли почуять запах крови, идущий от моих ног, а может, и гноя, хватало и его. Один из волков пробрался к тому месту, где я раньше лежал, и обнюхал все кругом, чтобы узнать, какие вести припасла для него эта лесная газета. Нетрудно было догадаться, что он вычитал там много такого, чего, на мой взгляд, ему знать не полагалось.

И все же в руках у меня была хорошая Дубинка, за спиной — каменный обрыв, а рядом — достаточно мяса, чтобы восстановить силы… если только удастся его разрезать. Да и шкура эта мне тоже нужна была.

Скала, у которой лось выбрал позицию для последнего боя, была высотой около тридцати футов и имела внизу откос еще футов на двенадцать или около того, вроде осыпи, состоящий большей частью из щебенки и обломков камня. Некоторые из них были обсидиановые[2].