А как фильм доходит до зрителя? Просто ужас какой-то! Тебе приходило это в голову? Сначала его держат в строжайшем секрете, чтобы никто не украл идею. Потом его рассылают по кинотеатрам и начинают показывать одновременно по всей стране. Зрители увлеченно его обсуждают: то есть кому-то он понравился, кому-то нет. Наконец под занавес его выпускают на видео. И все — о фильме забыли и больше не вспоминают, разве что одолеет ностальгия. Та же «Классика американского кинематографа» по кабельному телевидению — ностальгия, и больше ничего. Правда, я не говорю о настоящих любителях кино. Для них кино — это искусство.

(Глубоко копнул… Я впадаю в сентиментальность.)

Да, Джек, можно сколько угодно прыгать и кричать: «Это искусство!», но для основной массы фильм — дешевое развлечение, которое сначала используют, а потом безжалостно уничтожают. Как, наигравшись, топят щенка. Посмотрели — все, гуд бай. Сколько раз ты говорил: «А, я этот фильм смотрел»? Обычно это значит: «И больше не хочу». И ведь фильм мог тебе понравиться, но ты не станешь тратить время, чтобы посмотреть его еще раз. Люди дорожат своим временем и экономят его. Так, как понимают экономию.

Я надеюсь, что мои фильмы не пропадут. Но у меня даже нет надежных копий. Хранить их должны дистрибьюторы, которые платят мне деньги. Может, видеодиски все-таки позволят фильмам пережить человека.

Беседа превратилась в монолог. Я слишком долго трепал языком и плакался. Во взгляде Джека я читаю, что я полный козел. Он смотрит на меня так, словно ждет: сейчас что-то случится. Странно: ведь мы сидим в ресторане второй час. Или третий.

Конечно, ничего не случится.

Голый Свифти в соблазнительной позе лежит у меня на кровати. Да, я иногда занимаюсь сексом. Он дразнит меня, потряхивая ягодицами, как умеет только он. Свифти высокий и мускулистый, с мощными щиколотками и запястьями, что мне нравится; у него темно-каштановые, почти черные, волосы; тело не слишком заросшее-по крайней мере грудь. Мне нравится его грудная клетка, она идеальных пропорций. Сильные плечи и руки. А на щиколотке большой давнишний шрам — памятка об одном неудачном прыжке.

Он ложится на спину, и я его трахаю, да, мы пользуемся презервативами, его соски отвердели, пушистые шарообразные яйца колеблются прямо у меня под пупком, его член источает запах, сводящий меня с ума, Свифти легонько трет его, и мы, задыхаясь от экстаза, кончаем одновременно (!).

Или он толкает меня, я падаю на спину, и мы меняемся ролями. Наверное, это и есть миссионерская поза для пар геев. А ведь когда-то мы и вправду были парой. Давным-давно. Мне его не хватает. Он никогда не звонит, вечно на своих прыжках. Видно, забыл меня. У него короткая память. А я тоскую. Я все помню, даже если он и не помнит. Но я выбросил в мусорку эти воспоминания, хотя нет, храню их в кладовке, нет, не в кладовке, на полке — до тех пор, пока он не вернется и не скажет «привет». Или пока у меня не начнется роман с другим молодым актером.

А вообще-то мы виделись не так уж давно. Он был у нас проездом вместе с цирком: это Спайк его увлек. Хоть он и не позвонил, мы пошли с ним поздороваться и пожелать удачи. Потому что мы все его любим: Спайк, Джей Ди, Джек, Мэтт и я.

Я говорю ему: если приезжает цирк, мы всегда приходим, город же маленький! Так что никуда не денешься. Он смеется: похоже, он и вправду рад нас видеть, или мне только кажется? Он не знает, что сказать, но нас много и есть кому поддержать разговор. Свифти задевает головой листья на дереве. У него хорошее настроение и много поклонниц. Они толпятся у циркового шатра, кричат и зовут его к себе. Когда он уходит, они предлагают нам двадцать долларов за каждый лист с дерева, под которым стоял Свифти.

Он сказал, что не знает, как относиться к такой популярности, потому что очень себя не любит. Свифти-то? Я и не знал, что он себя не любит. Печально… Мы посмотрели его эквилибристический номер (в белых лосинах) и не успели опомниться, как он поехал с цирком дальше, в следующий город, чтобы снова показать свой номер и обаять новых девушек. Вот так он теперь и живет.

Под крики канюков я топаю по пустынной и пыльной дороге на очередной просмотр. Я далеко от дома, на кинофестивале под названием «Фестиваль молодежи Соединенных Штатов Америки». На этот раз он проходит в Аризоне, в каком-то заброшенном городишке. Надеюсь заинтересовать кого-нибудь «ВЕЛИКИМ ЧЕРЕПОМ».

Как ни странно, без Джека и Мэтта тут тоже не обошлось. Правда, у нас разные пропуска. У них розовые, более дорогие, эксклюзивные, с правом посещения самых крутых вечеринок и спецмероприятий. На мой вопрос о том, как им удалось заполучить розовые пропуска, они отвечают уклончиво и туманно.

Как-то утром я попал на довольно странный (с моей точки зрения) фильм под названием «Рукопись, найденная в Сарагосе». Я опоздал, и когда вошел, какая-то женщина уже рассказывала предысторию фильма.

Деятели субкультуры Сан-Франциско с удовольствием показывали его в своей знаменитой Синематеке Беркли. Он даже стал культовым. Седовласая женщина с теплом вспоминает шестидесятые и свою молодость. Она говорит: «Это символ кино, которое мы смотрели в то время». Послушаешь ее, и кажется, что шестидесятые были очень давно. Хотя так оно и есть.

Она сообщила, что копию пленки удалось получить только путем сложных политических комбинаций и телефонных переговоров с Польшей, где хранится оригинал. Оказывается, это любимый фильм Джерри Гарсия, фронтмена группы «Грейтфул Дэд» («Благодарные мертвецы»), который лично оплатил копирование и пересылку и подарил пленку Тихоокеанскому киноархиву в Беркли (все, что осталось от Синематеки). У меня возникло впечатление, что старые знаменитости субкультуры сами занимаются своей историей.

После долгого промедления фильм прибыл в Америку, и в то же утро Джерри Гарсия умер, говорит она. Наконец выключают свет, и начинается показ. Фильм посвящен мертвым. Не «Благодарным мертвецам», хотя, возможно, и им тоже, а путешественникам по измерениям, которые превратились в призраков или умерли. В основном сюжете есть побочный сюжет, в нем еще один, а в том — еще.

Я слышу, как один из главных героев говорит женщине, отдыхающей за столом на веранде:

— Увидимся позже.

А она отвечает:

— Кто знает?..

Посреди аризонского городка устроили большое барбекю. Я встретил тут нескольких старых знакомых.

Вот Брук, молодой гей из Сан-Франциско, который ненадолго отвлекся от своих приключений. А как же мальчики?

Вот Джей Ди, мой бывший бойфренд и случайный помощник, который взял со стола гамбургер.

Вот Хайди, которая снова раздает бесплатные ботинки.

И вот Стюи, тот самый, который когда-то подал на меня в суд из-за несчастного ролика.

К Стюи я отношусь с подозрением.

Мэтт и Джек тоже здесь со своими розовыми, поразившими всех пропусками. Может, они показывают свой фильм? (Ха-ха.) Скорее всего познакомились с какой-нибудь «шишкой». Стюи донельзя доволен жизнью и признается мне, что стал совсем другим. Но я ему не верю. Он намекает, что теперь едва ли стал бы со мной судиться, но «едва ли» для меня недостаточно.

Стюи ведет себя так, словно приехал не на фестиваль, а на какой-то фак-сейшн.

Он издалека, до неприличия громко кричит Джек Ди:

— УГАДАЙ, С КЕМ Я СЕГОДНЯ СПАЛ?

Укусив гамбургер, Джей Ди отвечает:

— Знаю!

Оба хором, не прожевав:

— С ТИМОМ!

Джек и Мэтт сделали вид, что ничего не слышат, но, я уверен, парни решили, что скоро дело дойдет и до них. Им явно не по себе. Я притворился, что ничего не заметил.

Наконец мы собрались на барбекю, все мои друзья-геи, Джек и Мэтт. Да еще в таком красивом месте! Мэтт обнимает Джека, целует его в уши и что-то шепчет.

Я спрашиваю Брука, их ровесника и гея, действительно ли Джек и Мэтт питают друг к другу нежные чувства.

— Да нет, это просто мода такая, — с раздражением отвечает Брук. — Пошло от «Спичлесс» или от «Грин Дэй».

— Гм-м… Но ведь обнадеживает, а?