Еще три или четыре раза до наступления сумерек Санди принимался за Казана. Но в собаке уже не оставалось ни малейшего желания вступать в борьбу. От двух тяжких побоев и огнестрельной раны в области черепа он чувствовал себя совсем больным. Он лежал, положив голову на передние лапы и закрыв глаза, и уже не видел Мак-Триггера. Он не обратил также внимания и на кусок мяса, который тот бросил ему прямо под нос. Он так и не разобрал, когда последние лучи солнца погасли за западными лесами и когда наступила темнота. Но вдруг что-то пробудило его от оцепенения. В его утомленном и больном мозгу блеснул вдруг какой-то призыв, точно из далекого прошлого, и он поднял голову и стал прислушиваться. Поодаль, на берегу, Мак-Триггер разводил огонь и был весь окрашен его пламенем. Он оглядывался в темные тени вдоль берега реки и тоже вслушивался. То, что опять так взволновало Казана, было одиноким, горьким рыданием Серой волчицы, доносившимся из далекой равнины.

Заскулив, Казан поднялся на ноги и натянул ремень. Санди схватил дубину и бросился на него.

— Не смей вставать, животное! — скомандовал он.

При свете костра дубина поднялась кверху и с невероятной жестокостью упала вниз. Когда Мак-Триггер возвратился после этого к костру, то от усталости тяжело дышал. Свою дубину он положил на ночь около себя на самой своей постели. Теперь уж она казалась совершенно безвредной дубиной. Но все-таки была покрыта кровью и волосами.

— Я выбью из него этой штукой его норов, — проворчал он. — Сделаю это или убью его!

Несколько раз за эту ночь Казан слышал зов Серой волчицы. Он тихонько скулил ей в ответ, боясь дубины. Пока не погасла в костре последняя искра, он наблюдал за ним и затем осторожно попытался выползти из-под бревна. Два или три раза он пробовал встать на ноги, но всякий раз падал обратно. Ноги у него не были переломаны, но боль от попыток встать на них была невыносима. Он был весь в жару, его лихорадило. Всю эту ночь ему мучительно хотелось пить. А когда на рассвете Санди вылез из-под своих одеял, то дал ему и воды, и мяса. Казан попил воды, но к мясу не прикоснулся. Санди с удовлетворением посмотрел на происшедшую в нем перемену. А когда солнце было уже высоко, то Санди кончил свой завтрак и стал собираться в путь. Теперь уже безбоязненно он подошел к Казану и без дубины. Отвязав от бревна ремень, он повел его к лодке. Казан повалился на песок, когда его победитель привязывал конец ремня к корме лодки. Санди ухмыльнулся. То, что случилось, было для него шуткой. На Юконе он научился, как из собак выбивать дух.

Он толкнул лодку носом вперед. Упирая на весло, он стал тянуть Казана к воде. Через две-три минуты Казан стоял уже передними лапами около самой воды. Затем неожиданным сильным толчком Санди сбросил его в воду и тотчас отплыл с лодкой на самую середину реки, поставил лодку по течению и стал грести так быстро, что ремень вокруг шеи его жертвы туго натянулся. Несмотря на все свое недомогание и раны, Казан был принужден теперь плыть, чтобы иметь возможность держать голову над водой. Благодаря дерганьям лодки и сильным взмахам веслами, которые у Санди все время становились все шире и шире, положение Казана с каждым моментом превращалось все в более тяжкие мучения. По временам его всклокоченная голова совершенно исчезала под водой. Он изнемогал все более и более. Случалось и так, что когда он всплывал наконец на поверхность, то Санди снова концом весла погружал его в воду. Проплывши так с полмили, он стал тонуть. И только тогда Санди притянул его к борту и втащил в лодку. Собака в последнем издыхании повалилась на дно. Как бы ни были зверски методы Санди, но они всегда приводили к желаемым результатам. Теперь уже Казану было вовсе не до сопротивления. Он больше уже не добивался свободы. Он понял, что теперь этот человек стал его владыкой, и до поры до времени притих. Все, чего он теперь только хотел, это спокойно полежать на дне лодки, так, чтобы до него не доставала дубина и чтобы не затопляла его вода. А дубина лежала между ним и хозяином. Конец ее находился всего только в двух футах от его носа, и то, что теперь долетало до него, был запах его же собственной крови.

Пять дней и пять ночей они спускались вниз по реке, и в течение их все еще продолжался процесс цивилизования Казана: Мак-Триггер еще три раза колотил его дубиной и еще раз подвергал мучениям в воде. Утром на шестой день они наконец добрались до города Красного Золота, и Мак-Триггер раскинул свою палатку у самой реки. Где-то он добыл цепь и, надежно привязав на нее Казана около палатки, срезал с него намордник.

— Ты не мог есть мясо в наморднике, — обратился он к своему пленнику. — И я больше не желаю быть с тобою строгим и относиться к тебе по-чертовски. У меня есть своя идея. Я кое-что придумал.

После этого он по два раза в день стал приносить ему сырое мясо. Быстро к Казану стали возвращаться бодрость духа и силы. Слабость оставила его члены. Избитые челюсти поправились. А к концу четвертого дня всякий раз, когда Санди приносил ему мясо, он встречал его вызовом, оскаливая на него зубы. Но теперь Мак-Триггер уже не бил его. Он кормил его не рыбой, не мукой с салом, а только одним сырым мясом. Он уходил за пять миль, чтобы только принести ему свежие внутренности оленя, который был только что убит. Однажды Санди привел с собой какого-то человека, и когда этот незнакомец подошел к нему слишком близко, то Казан неожиданно бросился на него. Незнакомец с испуганным криком едва успел отскочить.

— Молодчина! — проворчал он. — Он легче Дэна фунтов на десять или на пятнадцать, но зато у него превосходные зубы и быстрота, и он еще покажет себя, прежде чем уступить.

— Держу пари на двадцать пять из ста частей моего пая, что он не уступит, — предложил Санди.

— Идет! — ответил другой. — Когда он будет готов?

Санди подумал.

— На будущей неделе. До тех пор он еще не поправится. Ну, скажем, ровно через неделю, считая с нынешнего вторника! Это вас устраивает, Гаркер?

Гаркер утвердительно кивнул головой.

— Значит, в следующий четверг вечером, — согласился он и прибавил: — Я ставлю половину моего пая, что Дэн убьет вашего Казана, хоть он и полуволк!

Санди медленным взором окинул Казана.

— Там уж увидим, — ответил он и пожал руку Гаркеру. — Я не думаю, чтобы и здесь, и по всему Юкону могла найтись собака, которая могла бы осилить волка.

Город Красного Золота уже достаточно созрел для того, чтобы началось ночное разложение нравов. Кое-кто вдребезги проигрался, кое-кто подрался, а всяких питий было достаточно, чтобы постоянно поддерживать возбуждение, хотя присутствие конной полиции и сдерживало все в относительном порядке сравнительно с тем, что происходило всего только в двухстах-трехстах милях далее к северу, в окрестностях Даусона. Развлечение, предложенное Мак-Триггером и Яном Гаркером, было встречено всеобщим благосклонным вниманием. Новость распространилась на двадцать миль вокруг города Красного Золота, и не было во всем городе большего возбуждения, как в полдень и вечером того дня, когда должен был начаться поединок. А оно возрастало все более и более потому, что Казан и громадный Дэн были выставлены напоказ, каждая собака в специально сделанной для нее клетке, — и началась лихорадка: стали биться об заклад. Триста человек, каждый из которых должен был уплатить по пяти долларов только за то, чтобы присутствовать на поединке, оглядывали гладиаторов сквозь жерди клеток. Собака Гаркера представляла собою комбинацию из датской породы и мастифа, выросшую на севере и привыкшую таскать за собою сани. Ставили все больше на нее, по одному и по два против одного. Иногда три против одного. Те же, кто рисковал своими ставками на Казана, были все пожилые люди, жители пустыни, люди, которые всю жизнь свою провели с собаками и которые понимали, что должны были обозначать красные уголки в глазах у Казана. Какой-то старый кутенейский золотопромышленник тихонько сказал другому на ухо: