Не прошло и суток, как в городе Борсаде (провинция Гуджерат) при огромном стечении народа любимец Индии уже призывал жителей делать противочумные прививки и всеми возможными средствами бороться с грызунами. Живое дело доктора Хавкина снова восторжествовало на этот раз над запретами религии.
Хавкику было 65 лет, когда он задумал навестить Индию и Россию. Особенно занимала его мысли Россия. Возможно потому, что в старости изгнанников сильнее влечет родина. И вот — Одесса[8], город его юности. Хавкин смотрит с бульвара вниз на порт. В каждом клочке родной земли таится для него целый рой воспоминаний. За волноломом в мае 1881 года стояли баржи с арестованными. Был там и студент Хавкин, у которого полицейский обнаружил револьвер с патронами. А в порту, когда случалось оставаться без денег, он работал на погрузке пароходов… Бог знает, что творится сейчас в растревоженной душе старого человека, но посторонние даже не догадываются о переживаниях «иностранца». Хавкин по-прежнему не любит раскрывать душу незнакомым. Он строг и недоверчив; предпочитает одиночество, как верное средство избавиться от человеческой неправды. Он и по городу ходит один, и лишь иногда в обществе 16-летнего мальчика, сына давнего знакомого, доктора Бардаха.
Мальчику трудно понять, о чем думает этот чисто выбритый господин в заграничном костюме. Владимир Ааронович неразговорчив, но на каждый свой вопрос требует точных и обстоятельных ответов. Глубокие глаза его с вниманием останавливаются порой на самых, казалось бы, малоинтересных вещах. В порту Хавкин долго следит за тем, как из трюма «американца» выгружают тракторы. Когда мальчик говорит, что скоро Советский Союз начнет выпускать собственные такие же машины, он, будто не веря, переспрашивает: «Это правда? Вы точно знаете?» Вот чудак, об этом давно уже пишут все газеты.
В другой раз он остановился возле вывески на еврейском языке. Вывеска гласила, что в доме находится организация, которая безвозмездно наделяет землей евреев, желающих стать земледельцами, помогает им приобрести сельскохозяйственный инвентарь. Только через много лет мальчик, сопровождавший Хавкина, узнал, что именно на этой улице происходили когда-то самые ужасные погромы. Но в тот сентябрьский день 1927 года он никак не мог понять зачем Владимир Ааронович так внимательно рассматривает вывеску и так подробно расспрашивает о правах разных национальностей в новой России. Школьник недоумевал: еврей, русский, молдаванин — какая разница?
Обедал Хавкин у Бардахов. Сорок лет назад врач Юлий Яковлевич Бардах принял участие в создании одесской Пастеровской станции. В гостеприимном доме старого врача, где в свое время не раз бывали Мечников, Заболотный, Гамалея, Хавкин душевно отогревался. С Бардахом они погружались в воспоминания о далеком прошлом, и в комнате начинали звучать имена и события, давно уже ставшие историей. В соседнем доме некогда помещалась Пастеровская станция. В 1886–1887 годах Хавкин не раз видел в окне первого этажа кудлатую голову Мечникова, склоненную над микроскопом. А за углом на Коблевской, в доме № 38, Владимир жил, когда был студентом. Там собирались у него друзья юности, братья Романенко, будущий геолог и академик Андрусов, будущий химик Зелинский. Где они теперь? Оба Романенко погибли, Андрусов умер в эмиграции, Зелинский живет в Москве. Из более молодых вспоминали Заболотного — президента Академии наук Украины.
По просьбе супругов Бардах Хавкин рассказал некоторые эпизоды из жизни в Индии.
— Как же вы не побоялись, Владимир Ааронович? — всплеснула руками жена Бардаха, когда рассказ дошел до первого испытания чумной вакцины.
Хавкин улыбнулся. Кажется, впервые за все дни.
— Боялся, очень боялся. Да вспомнил вашего мужа, как он первым в России испытал на себе антирабическую пастеровскую вакцину…
Действительно, фамилия Ю. Я. Бардах стояла первым номером в тетради пациентов одесской Пастеровской станции за 1886 год.
Так и началась встреча с родиной. После Одессы Хавкин поехал в Москву и Барнаул, где жили остальные родственники. На какое-то время его покинула скованность гостя. Кажется, он почувствовал себя почти дома. Живо интересовался жизнью москвичей и сибиряков, беседовал со спутниками в поездах. За три недели, проведенные в СССР, взгляд старого ученого многое приметил. Полгода спустя родственники Хавкина получили из Франции несколько номеров журнала с его статьями о поездке по Стране Советов. Хавкин писал в академической манере, но сквозь суховатую форму проглядывает удовлетворение автора всем тем, что произошло на родине за годы новой власти. Он пишет о симпатиях, которые народ питает к своему правительству, о больших планах развития науки и промышленности, о том, что его радует отсутствие антисемитизма в стране. В этих путевых записях нет ни эмигрантского брюзжания, ни снисходительности представителя «цивилизованного мира», побывавшего у «аборигенов». Советский Союз 1927 года, деловито залечивающий раны, нанесенные двумя войнами, полный светлых надежд и планов, ничем не походил на страну, которую молодой биолог покинул четыре десятка лет назад. Россия представляется ему человеком, который после долгой и трудной болезни уверенно идет к выздоровлению.
Хавкин понял тогда и другое, что ему, старику, давно расставшемуся с родиной, едва ли мыслимо срастись теперь с жизнью молодого социалистического государства. Тяжела ностальгия — болезненная тоска по родине, но еще тяжелее чувство отъединенности и одиночества, которые охватывают путешественника, вступившего на родную землю после слишком долгой разлуки. Близкие по крови люди иначе думали, чувствовали, понимали окружающие события. Никто, собственно, не был виноват в этом разрыве. Просто между ученым и его близкими пролегли годы революции, гражданской войны, годы рождения и становления нового строя. Хавкин завидовал им, оставшимся на родине, более уверенным в завтрашнем дне, чем он сам. Но он не находил уже в себе сил переступить барьер, созданный историей за четыре десятилетия его отсутствия.
Поездка в Индию не состоялась. Старый, больной Хавкин вернулся во Францию и еще больше уединился. Последние годы жизни он почти не покидал домик на улице Гюго. И все же смерть застала этого вечного путника в дороге.
26 октября 1930 года агентство Рейтер сообщило, что на 71-м году жизни в Лозанне (Швейцария) скончался известный бактериолог доктор Вольдемар Хавкин. Гостиничный номер, столько лет в разных странах служивший ему единственным пристанищем, оказался местом и его кончины.
В медицинских журналах мира появились некрологи. Друзья и недруги получили еще одну возможность выразить свои чувства к покойному. Друзей оказалось больше. Проникновенно писал о старом товарище профессор Симпсон. Взволнованно говорили о смерти друга Индии газеты Дели, Калькутты и особенно Бомбея. Бомбей 27 октября 1930 года оделся в траур.
…Разную память оставляют на земле исторические личности. Когда в июле 1904 года в Париже неподалеку от Дворца инвалидов происходило торжественное открытие памятника Пастеру, один из ораторов, указывая на могилу Наполеона, расположенную рядом, воскликнул:
— Среди разного вида слав та, которую завоевал Пастер, самая благородная и чистая.
С этим нельзя не согласиться, как, впрочем, и с тем, что людям чистой славы весьма редко удается дождаться народного признания. Ждут еще своих памятников и большинство борцов с болезнями: врачи, погибшие во время эпидемий, микробиологи, заражавшие себя ради эксперимента, рентгенологи — жертвы икс-лучей… Не поставлен монумент и Владимиру Хавкину. Впрочем, одесскому бактериологу повезло несравненно больше, нежели иным полководцам, чьи конные фигуры громоздятся на перекрестках столиц мира. Живым памятником доктору Хавкину стал Институт его имени в Бомбее.
В 1959 году, когда институт отмечал свое 60-летие, я получил в подарок два памятных альбома. Есть в этих любовно изданных книжечках и портрет основателя института, и его краткая биография. Но главное — в них подробно рассказано о том, во что превратилась лаборатория, основанная в прошлом веке нашим земляком. Институт Хавкина сегодня — крупнейшее научно-исследовательское учреждение Юго-Восточной Азии. В одиннадцати отделах работает 100 научных сотрудников и 520 технических помощников. Отдел вакцин — важнейший отдел в институте — выпускает миллионы доз препаратов против чумы, холеры, тифа. Бомбейские ученые проверяют вакцины, созданные в других медицинских учреждениях, готовят научные кадры и серьезно исследуют проблему иммунитета. За 60 лет Институт Хавкина разослал 270 миллионов доз противочумной вакцины. И что интересно: метод изготовления препарата, разработанный основателем института, остался почти неизменным по сей день.
