Цинизм пронизывал медицину прошлого. Не видя проку ни от одного из лекарств, медики становились равнодушными ремесленниками, а то и стяжателями. «Вы изучаете большой и малый мир, чтобы в конце концов все предоставить воле божьей!» — с издевкой бросает средневековым врачам гетевский Мефистофель. Но положение было не намного лучше и в то время, когда великий поэт писал своего «Фауста». Исполненная духом безнадежности и безверия, допастеровская медицина редко рождала героев. Даже такой благородный и мужественный человек, как Николай Пирогов, размышляя над повальной смертностью в госпиталях, задавался вопросом: чему удивляться больше, тому ли что происходит в палатах, или тому, что больные и раненые еще продолжают верить врачам.
Эпоха Пастера не только подарила миру науку об инфекции и предложила действенные средства против микробов. Она принесла в медицину оптимизм, дала врачу веру в свои силы, создала гвардию беззаветных героев науки. Победители дифтерии Ру и Беринг, разоблачитель малярии Рональд Росс, Даниил Заболотный, открывший, куда «уходит» между эпидемиями чума; американец Говард Риккетс и чех Станислав Провацек, пожертвовавшие собой, чтобы разгадать секрет сыпного тифа — вот люди (а их несравненно больше, чем здесь названо), которых уже никогда не удастся оставить за пределами истории цивилизованного человечества. В их риске и гибели не было безнадежности. Созданные следом новые спасительные вакцины и сыворотки подтверждали: идея Пастера верна. Владимир Хавкин — бесстрашный борец с чумой и холерой — по праву занимает свое место в рядах этих рыцарей бактериологии.
Разными путями приходят люди науки в список вечного почета. Одних ведет личное мужество, других — многолетний тяжелый труд, третьих — талант наблюдателя. Но неизменным условием остается для каждого, кто входит в пантеон бессмертия, — польза, подлинная, действительная польза, которую они принесли миллионам людей всех стран, всех материков. Когда-то профессор Алмрот Райт, подчеркивая значение работ Хавкина, сказал, что его опыты были важнее даже, чем их результаты — спасение тысячей жизней, — ибо они привели к развитию идей вакцинации, натолкнули ученых на создание бактериальных препаратов против других заразных болезней. Как ни парадоксальны слова английского бактериолога, они выражают совершенно верную мысль: Хавкин спас не только тех, кого прививали его вакциной, но и тех, кого прививали от тифа вакциной Райта, и многих других, избавленных от гибели благодаря победе идеи вакцинации. Вот она Большая Польза — высокий порог истории человечества, через который дано переступить далеко не всякому.
…Сентябрь 1927 года. Одесса. Первые зрелые каштаны с мягким хлопающим звуком падают на дорожки Приморского бульвара. Погожим утром здесь любят отдыхать одесские старики. Они усаживаются стайками на скамейках и с наслаждением вдыхают знакомые с детства запахи моря и порта, слушают приглушенную расстоянием музыку причалов. В тот день наметанный глаз старожилов сразу отметил появление на бульваре чужого. Стройный красивый старик с огромной белой головой сел под каштанами лицом к морю. Изящный костюм, касторовая шляпа и палка с замысловатым набалдашником выдавали в нем приезжего из-за границы. Но даже бывшие товарищи не узнали бы в этом седом величественном иностранце тоненького мальчика-студента Владимира Хавкина. Почти сорок лет прошло с тех пор, как он сидел тут последний раз. Целая жизнь.
Последние двенадцать лет Хавкин жил во Франции, в городке Булонь-на-Сене. В архиве И. И. Мечникова сохранилось письмо, посланное Владимиром Аароновичем Ольге Николаевне Мечниковой в Париж осенью 1925 года в ответ на ее письмо, в котором она, очевидно, просила Хавкина, в то время директора благотворительного фонда для студентов, похлопотать за двух юношей, нуждающихся в стипендии. Добрая слава не оставила «великого филантропа». Хавкин обещал помочь этим двум студентам. (В 1927 году, побывав в родном Одесском университете, Хавкин узнал, что новое поколение учащихся на его родине не нуждается в помощи меценатов: в университете все студенты получают государственную стипендию.) Из письма явствует также, что Хавкин жил на улице Гюго, 17, в небольшом собственном доме.
Во Франции Хавкин жил очень уединенно, окончательно оставив научные занятия. Европа его забыла. Для жителей Франции или Англии двадцатых годов волнующая эпопея борьбы с холерой и чумой, разыгравшаяся четверть века назад, представлялась событием давним и потерявшим всякое значение. Но для Индии Хавкин оставался героем, человеком, спасшим миллионы жизней. В 1925 году по просьбе группы ученых, работавших в Бомбейской бактериологической лаборатории, власти переименовали это учреждение в Haffkine Institute — «Институт Хавкина». Это было сделано для того, чтобы, как пишет индийский биограф доктор Найду, «увековечить память одного из тех, кто оказал Индии и ее народу неоценимую помощь».
То была отличная награда, может быть самая высокая, какую только может пожелать для себя в конце жизни настоящий ученый. «Работе в Бомбее были посвящены лучшие годы моей жизни, — писал Хавкин в Индию. — Я не могу объяснить, как много хорошего всплывает в моей памяти в связи с этими годами. Желаю процветания Институту — активному центру общественного здравоохранения страны. Шлю пожелания наилучших успехов всем сотрудникам».
Нет, Индия не забыла своего спасителя. В 1935 году, когда бактериолога уже не было в живых, а чума поразила провинцию Гуджерат, в институт приехал уроженец этой провинции Махатма Ганди — «самый крупный бунтовщик в истории Индии», как называли его колониальные власти. Ганди искал средств помочь своим гибнущим от чумы соотечественникам. Махатму Ганди принял генерал-майор медицинской службы доктор Сахиб Сингх Сокхей, бывший в то время директором института. Вот что рассказал нам об этой встрече 27 лет спустя доктор Сокхей:
«Нам, сотрудникам Института, очень хотелось, чтобы Ганди, этот великий человек Индии, к чьим словам чутко прислушивался весь народ, поддержал наши усилия в борьбе с эпидемией. Но мы знали: Ганди — страстный поборник индуизма, его убеждения запрещают убивать животных. Едва ли он согласится способствовать распространению прививок Хавкина: ведь противочумная вакцина из микробов выращена на мясном бульоне. Тем не менее я пригласил его. За день до нашей встречи ко мне явились два наиболее рьяных почитателя Ганди и настойчиво просили не знакомить великого Махатму с работами института и, особенно, с нашими экспериментами на животных. По их мнению, это огорчило бы его».
Институт им. Хавкина в Бомбее
Доктор Сокхей решил, однако, действовать по-своему. Когда Ганди приехал в Институт, директор привел его в свой кабинет и, ссылаясь на цифры и таблицы, подробно посвятил в идеи Владимира Хавкина. Он рассказал ему также о той роли, какую в распространении чумы играют крысы, и даже показал, как наилучшим образом ловить и убивать грызунов.
— Я демонстрировал эти «страшные» для истинного индуса картины, исходя из убеждения, что даже великий человек не имеет права оспаривать то, что проверено и доказано наукой, — вспоминал потом доктор Сокхей.
Махатма серьезно слушал объяснения, не проявляя никаких признаков неодобрения даже тогда, когда на его глазах служители убили несколько сот крыс. Беседа закончилась, и доктор Сокхей проводил уважаемого гостя к автомобилю. Ганди шел, ничем не выдавая своего отношения к только что увиденному. Директор был убежден, что дело проиграно: религиозная доктрина в душе философа взяла, очевидно, верх. И вдруг, уже стоя возле своей машины, Махатма пожелал вернуться в здание Института. Он снова вошел в директорский кабинет, сел в кресло, где недавно выслушал объяснения бактериолога, и слово в слово повторил лекцию доктора Сокхея. «Я сделал это для того, чтобы быть абсолютно уверенным в том, что правильно вас понял», — пояснил он директору. Тут же Ганди выразил желание подвергнуться вакцинации.
