Лейтенант испытующе взглянул на инспектора и пробормотал:

— Однако есть и еще кое-что… Еще более явное…

— Что же это такое? — быстро взглянул на него инспектор.

— Вот я думал, — хорошо, ребенок похищен… Но кем? По-видимому, похититель должен знать его… Никто бы не похитил первого попавшегося ему на глаза ребенка… Но почему он предпочел этого, а не какого-нибудь другого ребенка? Наверное, потому что знал его, и он чем-то особенным привлек его внимание… По-моему, преступник где-то здесь… где-то близко…

Инспектор невольно встал.

— Знаете, что это чудесная мысль? — произнес он возбужденно. — Он действительно знает ребенка, он часто его видел… Он очень хорошо знает дом, улицу, даже соседние улицы… Он изучил не только всю обстановку, но и повадки ребенка. Он знал, когда тот выходит, куда отправляется играть. Но раз он видел все это своими глазами — значит и его видели…

Внезапно в инспекторе произошла резкая перемена, на лице его появилось уже знакомое нам жесткое и отчужденное выражение. Лейтенант устремил на него озабоченный взгляд. Так прошло несколько минут, затем инспектор произнес с некоторым холодком:

— Это хорошая мысль… О ней не следует забывать… Но она верна лишь в том случае, если ребенка действительно похитили. А в это-то я и не верю… Я не вижу никакого повода к похищению мальчика. Подумайте — зачем он кому-то? — Ребенок — драгоценность только для своих родителей.

— Но есть ненормальные! — осторожно вставил лейтенант.

— Есть! — мрачно кивнул инспектор.

— Есть маньяки… разные типы… А какой нормальный человек может понять побуждения сумасшедшего?

— Нет, не стоит, бросьте! — как-то резко возразил инспектор. — Рано еще строить гипотезы… Прежде нужно еще раз проверить все факты…

Он прошелся по комнате и рассеянно взглянул в окно.

Смеркалось. Раскалившиеся за день тротуары все еще обдавали жаром. На улице, весело крича, играла детвора. Инспектор невольно загляделся на нее, любуясь счастливыми и возбужденными личиками ребят, их ясными и живыми глазками, непринужденными движениями. «Самое страшное, — подумал он вдруг, — когда страдают невинные дети, когда они, по вине взрослых, подвергаются тяжким и жестоким испытаниям. А разве сейчас я не имею дело с одним из таких случаев?.. Неизвестно, в какие руки попал ребенок, что он видит и чувствует в эту минуту?» Впервые за сегодняшний день инспектор осознал, какое серьезное дело поручили ему, и ясно почувствовал, что обязан довести его до успешного конца.

— Мне нужно поговорить с родителями, — тихо сказал он. — Сейчас они, наверное, дома…

— В эти часы они всегда дома! — кивнул лейтенант.

Инспектор умолк. Лейтенант с беспокойством посмотрел на него.

— Разрешите мне сопровождать вас? — попросил он.

Инспектор отошел наконец от окна, его умное, тонкое лицо выражало озабоченность.

— Конечно, — ответил он просто. — Поведем дело вместе…

Пиронковы в этот вечер действительно были дома. То, что они пережили за эти дни, было таким тяжким и страшным, что столяр не выдержал и взял отпуск. Он боялся оставить жену одну, его пугали ее покрасневшие от слез глаза, в которых иногда появлялся какой-то дикий, животный ужас. Сам он пытался казаться спокойным, чтобы вдохнуть уверенность в свою жену, но и его сердце разрывалось от муки и страха перед неизвестностью. Оба они не думали, не говорили ни о чем другом, не могли взяться ни за какое дело, питались кое-как в сухомятку, подолгу молча смотрели на дверь, словно ожидая, что она вот-вот откроется и на пороге появится подтянутый и улыбающийся милиционер, держащий за руку из маленького сына.

В этот вечер столяра навестил его брат со своей женой и сыном Зарко. Дядя Генко всячески старался развлечь родственников, рассказывая своим приятным, немного сиповатым голосом, увлекательные фронтовые истории. Но никто не слушал его, даже Зарко, который ужасно любил рассказы про войну. И он, как и все остальные, думал лишь о пропавшем двоюродном братишке, о веселом и беспечном мальчике, который так внезапно исчез, словно сквозь землю провалился.

На самом интересном месте рассказа кто-то энергично постучался к ним. Захарий и его жена подскочили как ужаленные и оба одновременно бросились открывать. Но все-таки столяр первым достиг старой, источенной червями двери и распахнул ее. На пороге действительно появился подтянутый офицер милиции. Но вместо их сына, как они мечтали, рядом с ним стоял уже немолодой человек с серьезным, даже несколько озабоченным лицом.

Читатели, наверное, догадываются, что это были инспектор Табаков и участковый уполномоченный. Увидев озарившиеся надеждой лица родителей, инспектор почувствовал, как сжалось у него сердце. Что он мог им сказать, чем успокоить? Да, как жалко, что так поздно поручили ему это дело. Лейтенант представил его, и инспектор сердечно поздоровался за руку со всеми, кто был в комнате.

— К сожалению, мы не можем пока что сказать ничего нового, — произнес он с горечью. — Но невозможно, чтобы не нашлись следы. От вас требуется только терпение… и спокойствие.

Жена столяра при этих словах всхлипнула.

— Спокойствие?.. — протянула она дрожащим голосом, и на глазах у нее навернулись слезы. — Разве можно быть спокойным, когда…

Инспектор виновато потупился. Да, он выразился, конечно, глупо, несердечно, не как отзывчивый, чуткий человек.

— Я хотел сказать, что мы уверены… — инспектор запнулся. — Мы уверены, что дело окончится благополучно…

— Дай бог! — воскликнула тетя Надка.

— Столько дней уже прошло! — все еще всхлипывая, сказала Пиронкова.

— И не один еще пройдет… — проговорил инспектор. — Но мы непременно добьемся чего-нибудь… Не можем не добиться…

На минуту воцарилось неловкое молчание.

— Это, наверное, соседи? — спросил инспектор.

— Нет, это мой брат с женой, — ответил со вздохом Захарий.

Инспектор внимательно оглядел их.

— Тем лучше, — сказал он. — Как раз поговорим…

Но на лицах всех, находившихся в комнате, казалось, было написано: «О чем еще говорить?… Какой может быть от этого толк? Нам не слова нужны, а дела, настоящие дела». Только лицо мальчика как будто выражало надежду и доверие.

— Итак, расскажите-ка мне, — начал инспектор, — что-нибудь о вашем ребенке… Какие у него склонности… какие вкусы?.. Было ли что-нибудь такое, что особенно интересовало его, особенно волновало, чему бы он отдавал особенное предпочтение?

— Да ведь ребенок же! — упавшим голосом промолвила мать. — Ему все интересно…

— Не совсем так, гражданка, — спокойно заметил инспектор. — И у детей есть, как и у взрослых, свои интересы… Конечно, они несколько отличаются… Одни, например, ужасно любят ходить в кино… Другим же больше по душе цирк… Есть дети, для которых сходить в цирк — это верх блаженства… Вы не припомните, просил ли он вас о чем-нибудь — скажем, сводить его куда-нибудь?

— Нет, не было такого! — быстро ответила мать.

— Не спешите, подумайте… Может, о чем-нибудь совсем незначительном… Пусть это будет самая что ни на есть мелочь — скажите, не стесняйтесь…

— Он хотел, чтобы мы сводили его к медведям! — сказал вдруг Захарий.

— В зоопарк? — быстро взглянул на него инспектор.

— Да, туда… где медведи…

— Когда это было?

— Точно не знаю… Дней десять, наверное, будет…

— Он очень настаивал? Умолял?

— Нет, не особенно. Один раз, помню, за обедом сказал: «Папа, давай сходим к медведям…»

— Когда вы водили его туда в последний раз?

— В прошлом году…

— Часто он просил вас об этом? Или так — время от времени?

— Не помню, чтобы он еще раз просил… — со вздохом ответил столяр.

— А-а-а, просил, просил! — возразила его жена — Помнится, даже не раз…

— А волновался ли он при этом, умолял?

— Да не особенно… Вспомнит, попросит, a потом и забудет. Месяцами не говорит об этом…