— Ничего, Эдвард, не падай духом.

— Я немного знаком с французским языком и со Священным Писанием, но все-таки, сэр, мистер Майэм меня не многому научил.

М-р Уиттэкер одобрительно кивнул.

— Например, хорошо бы стать банковским служащим. Очень почтенное занятие. Тут и неприсутственные дни. Тут и продвижение по службе. Тут и пенсия. Чувствуешь почву под ногами. Но я недостаточно образован, чтобы стать банковским служащим. Даже если я поступлю в настоящий колледж и буду очень стараться, сомневаюсь, чтобы я успел подготовиться… Потом есть низшие государственные служащие. Там тоже твердое положение. Можно выйти на пенсию, если я буду стараться. Мне только тринадцать лет. Если я начну учиться как следует, чтобы добиться этого… Можно еще попытаться держать экзамен на аттестат зрелости. Это трудно. Но тот джентльмен в библиотеке говорит, что стоит постараться. Там всякие перспективы…

Джим Уиттэкер не мешал Эдварду-Альберту развивать свои скромные, но низменные планы. Ему пришло в голову, что за свою жизнь Эдвард-Альберт, наверно, очень многими будет презираем и ненавидим, так что нет оснований ненавидеть этого противного, жалкого звереныша уже сейчас. Все в свое время. Фирма всегда платила старику Тьюлеру меньше, чем он стоил, и теперь она должна возместить ущерб, оказав поддержку сыну — независимо от того, какие чувства он ей внушает.

И ущерб был возмещен. Фирма удовлетворила страстное желание Эдварда-Альберта вступить на путь разнообразного умственного усовершенствования, предлагаемого в Кентиштаунском Имперском Колледже Коммерческих Наук, и постаралась обеспечить ему стол и кров соответственно его положению.

Уладить этот последний вопрос было поручено тридцатидвухлетнему конторщику фирмы Маттерлоку-младшему. Он получил указание подыскать пансион, где мальчику было бы обеспечено постоянное общество и возможность назидательной беседы. Оказалось, что в Кентиштауне такое заведение найти нелегко. Попадались все больше меблированные комнаты. Но к югу и к востоку от этого района Маттерлок нашел очень много пансионов, самых разнообразных по условиям, распорядку, обстановке и населению. Лондон был средоточием огромного количества учащихся всех разновидностей и оттенков, и для каждой разновидности и оттенка там имелись свои специально приспособленные пансионы; Это был целый музей национальностей, пестрый калейдоскоп разрозненных образчиков самых различных общественных слоев. Главная трудность заключалась в том, чтобы отыскать такой пансион, который был бы просто пансионом.

Маттерлоку-младшему не показалось странным, что в этой огромной чаще домов и квартир нет ни одного помещения, которое было бы построено с тем, чтобы разместить в своих стенах меблированные комнаты или пансион. Каждое было рассчитано на то, чтобы служить приютом воображаемой, в действительности совершенно невозможной семье со значительными средствами и нездоровыми привычками, с низкооплачиваемой жалкой прислугой, затиснутой на чердак или в подвал; в каждом имелась столовая, зала, гостиная и так далее. Тогдашние домовладельцы, архитекторы и строители, видимо, и представить себе не могли чего-либо иного. Но даже десять процентов этих идиллических семейных резиденций никогда не использовались по назначению, поскольку такая семья в Англии уже сходила со сцены; большинство же их было с самого начала разделено на «этажи», и почти все, даже сохранившие свое семейное назначение, обставлены выцветшей и неудобной подержанной мебелью. Обнаруживая полное отсутствие воображения, Англия XIX столетия согласовывала свой образ жизни и свои представления о будущем с отжившим общественным идеалом.

Теккерей навеки мумифицировал эту своеобразную фазу нашего упадочного и перестроенного на коммерческий лад феодализма, дав тем самым ценный материал изучающим историю нравов. Но нас интересует исключительно Эдвард-Альберт, и теперь, когда Лондон и большая часть наших крупных городов превращены в развалины, нам незачем гадать о том, в какой мере Англия способна проявить дух творчества и созидания, в какой — останется консервативной, лишенной всякого воображения наседкой и в какой — осуждена на хаотический, бессмысленный и безобразный распад…

Пансион м-сс Дубер, которому в конце концов Маттерлок решил вверить Эдварда-Альберта, выходил довольно красивым фасадом на Бендль-стрит, немного южней Юстон-роуд. Вдоль всего карниза тянулось выведенное крупными буквами официальное название «Скартмор-хауз». Маттерлок осмотрел помещение и заранее договорился обо всем необходимом. Потом он забрал из школы Эдварда-Альберта, с жестяной коробкой, крикетной битой, пальто, из-которого тот вырос, и новым чемоданом, и в надежной, солидной пролетке перевез на новое местожительство.

— Я думаю, тебе там понравится, — говорил он, пока они ехали. — Хозяйка, миссис Дубер, видно по всему, добрая душа. Она познакомит тебя со всеми, и ты скоро привыкнешь. Будешь как дома. Если возникнут какие-нибудь затруднения, — ты знаешь мой адрес. Деньги тебе будет посылать каждую субботу контора Хупера, и ты сейчас же плати по счету. Остатка должно тебе хватать на одежду, на плату за учение и на текущие расходы. Будь осторожен в тратах, и ты сумеешь сводить концы с концами. Необходима осторожность.

В ответ на эту знакомую фразу Эдвард-Альберт издал неопределенный звук, выражающий понимание.

— Надо тебе сшить костюм по твоей мерке. А то в этих одежках, которые Майэм покупает по дешевке в магазине готового платья, ты кажешься еще хуже, чем есть. Миссис Дубер или кто-нибудь там укажет тебе какого-нибудь портного по соседству. Есть такие портные, которые шьют на заказ; Этот костюм тебе узок в плечах, и рукава коротки, так что руки вылезают. Руки у тебя не бог весть какой красоты, Тьюлер… Ну, приехали.

Им открыла м-сс Дубер. Она сияла, изо всех сил стараясь показать, что она и в самом деле добрая душа. За ней выпорхнула услужливая горничная, вызванная, чтобы взять багаж.

«Вестибюль» Скартмор-хауза — то есть передняя — говорил о том, что заведение м-сс Дубер укомплектовано полностью и притом разнообразной публикой; Здесь стоял какой-то неопределенный, но сытный запах. Линолеум на полу и обои под мрамор на стенах были приятного светло-коричневого тона. Цвет и запах сливались в нечто единое. Коллекция верхнего платья и головных уборов занимала длинный ряд крючков над столь же длинным рядом зонтов и тростей. Тут же засиженное мухами зеркало с высоким подзеркальником и полки с отделениями для писем и газет.

Большую часть этого приятного фона закрывала собой фигура гостеприимной м-сс Дубер.

— А, это и есть наш юный джентльмен? — сказала она. — Студент. Мы сделаем все, чтобы вам было удобно. Вы будете не один, здесь есть еще студенты. Мистер Франкинсенз учится в университетском колледже. Такой умный молодой человек. Высшие награды! Потом замечательный преподаватель ораторского искусства, мистер Харольд Тэмп, и его супруга. Потом один молодой человек из Индии…

И, наклонившись к Маттерлоку, конфиденциально шепнула:

— Сын раджи. Прекрасно говорит по-английски.

Затем в сторону, служанке:

— Тринадцатый номер. Если тяжело, не берите все сразу… Ну, так попросите Гоупи помочь вам. Что же вы стали?

И, приняв любезный вид, тотчас же опять повернулась к прибывшим.

Ее слова смутно доходили до сознания Эдварда-Альберта. Он изо всех сил старался держать свои руки так, чтобы они ушли подальше в рукава; кроме того, он уже приобрел привычку слушать невнимательно, которая так и осталась у него на всю жизнь.

— У нас тут все молодежь, — говорила м-сс Дубер. — Есть только один действительно старый господин — но очаровательный. Такой прекрасный рассказчик!

Эдвард-Альберт почувствовал руку Маттерлока у себя на плече.

— Тебе будет хорошо. Сперва покажется немного не по себе в новой обстановке, но скоро привыкнешь.

— Бельгийцы. Семья беженцев из Антверпена. Так что если вы пожелаете учиться французскому языку…