— Мистер спикер, — сказал он, — я вынужден просить вас покинуть председательское место. — Он полуобернулся к правительственным скамьям: — Джентльмены, министры короны, я бы посоветовал вам без возражений передать ваши портфели моим секретарям. Ради блага королевства его величества, ради нашей могущественной империи я вынужден на время отнять их у вас. Когда Англия вновь обретет себя, когда восстановится ее душевное здоровье, ей будут возвращены и исконные свободы слова и собраний.

На несколько долгих минут все застыли в напряженном молчании, словно то были не люди, а восковые куклы. Все это походило на какую-нибудь знаменитую историческую сцену в музее мадам Тюссо. Казалось, это уже история, и в эти долгие минуты Верховный лорд был словно не вершителем ее, а всего лишь очевидцем. Весь этот красочный, но безжизненно застывший зал был точно картинка в детской исторической книжке…

И вот все снова ожило, началом послужила исполненная значения мелочь. Два телохранителя выступили вперед и стали по обе стороны спикера.

— Именем народа Англии протестую, — сказал спикер и встал, придерживая мантию, готовый удалиться.

— Ваш протест принят к сведению, — сказал Владыка Дух и, неторопливо повернувшись к телохранителям, приказал им очистить палату.

Без спешки и без насилия они исполнили свой долг.

Слева тесно сгрудились члены нового лейбористского правительства, этого сообщества путаников-идеалистов, искателей приключений от социализма, и их приверженцы. Мистер Рамзей Макдогальд стоял у стола, как всегда, чуть в стороне от своих коллег — воплощенная растерянность. Мистеру Парэму случалось видеть его раза два, и теперь, когда он смотрел глазами Верховного лорда, этот человек еще больше напоминал оголенное ветрами дерево на богом проклятом пустыре, казался тощим и угловатым, как никогда, еще более изможденным и нелепым в своей мнимой значительности. Он явно искал хоть какой-нибудь поддержки. Он переводил отчаянный взгляд с галереи прессы на скамьи оппозиции, оттуда на галерею для дам, потом на потолок, который, видно, скрывал от него господа бога, и снова на кучки своих последователей. Несмотря на гул, стоявший и зале, можно было понять, что он произносит речь. И это походило то ли на лай коровы, то ли на мычание собаки. Верховный лорд расслышал, как его величают «воплощенной неправедностью». За сим последовал призыв вести честную игру и, наконец, нечто вроде угрозы «водрузить огненный крест». Когда по знаку Верховного лорда к Макдогальду приблизились два стража Лиги, он еще энергичнее стал размахивать руками, напоминая, что все мы смертны. Минуту он стоял, возвышаясь над всеми, подняв руку, устремив указующий перст в небеса, потом сгорбился и пошел прочь.

Позади него сэр Осберт Моусес, казалось, тщетно молил оробевших приверженцев правительства выразите хоть какой-то протест. Мистер Куп, экстремист, явно ратовал за сопротивление действием, но его никто не поддержал. Большинство лейбористов, по обыкновению, было озабочено одним: понять, чего же от них хотят, и поскорее поступить как требуется. Служители не спешили им на помощь, зато воины Лиги гнали их, как стадо баранов. Но мистер Филипп Сноуфилд, очень бледный и злой, не двигался с места — должно быть, он изрыгал проклятия, но их невозможно было расслышать. Воины Верховного лорда приблизились к нему, и тогда он начал отступать к выходу, то и дело оборачиваясь, чтобы выругаться и стукнуть тростью об пол.

— Помяните мое слово, — осипшим голосом силился он перекричать шум, — вы еще об этом пожалеете!

Огромный Бенуорти следовал за ним как телохранитель. Один лишь головорез из левых, Уокстон, ринулся в драку, но воины Верховного лорда расправились с ним при помощи джиу-джитсу. Его выволокли из зала за руки и за ноги лицом вниз, и волосы его подметали пол.

Все прочие, занимавшие правительственные скамьи, не пожелали разделить его судьбу, и сами, без посторонней помощи, медленно двинулись к выходу. Большинство старалось соблюсти достойный вид — парламентарии отступали боком, скрестив руки, сохраняя на лице презрительную мину. Они то и дело сталкивались с либералами, которые отступали тем же порядком, но под несколько иным углом. Мистер Сент-Джордж вышел решительным шагом, заложив руки за спину, с видом небрежным и незаинтересованным. Можно было подумать, что его вызвали по личному делу и он попросту не заметил случившегося. Его дочь, также член парламента, поспешила за ним. Сэр Саймон Джон и мистер Хэролд Сэмюель шептались и делали какие-то заметки до тех пор, пока над ними не нависла тень изгнания. Каждым своим движением они давали понять, что действия Верховного лорда беззаконны и что при случае они с удовольствием ему это припомнят.

Многие консерваторы смотрели на Верховного лорда с откровенной симпатией. Мистер Болдмин отсутствовал, но сэр Остин Чемберленд стоял с леди Аспер, говорил ей что-то и с улыбкой поглядывал по сторонам, а она, увидев, как расправились с Уокстоном, восторженно захлопала в ладоши. Она, видно, рада была бы, чтобы и другие лейбористы ввязались в драку и тоже получили по заслугам, и была очень разочарована, когда этого не случилось. Мистер Эмери, славный защитник империализма, взобрался на скамью, чтобы лучше видеть, и, улыбаясь до ушей, то и дело поднимал руку, точно благословлял происходящее. Он уже знал, что внесен в список советников Верховного лорда. Верховный лорд, весьма чувствительный к подобным деталям, вдруг заметил, что оппозиция приветствует его. Он выпрямился во весь рост и с важностью поклонился.

— Не пора ли по домам? — крикнул кто-то, и крик прокатился по коридорам. Сей освященный веками клич возвестил о роспуске парламента, как возвещал о конце последнего акта этого представления уже пятьсот раз.

Верховный лорд оказался в живописной галерее, ведущей из палаты общин в палату лордов. Кто-то съежился здесь на стуле и тихо всхлипывал. Он поднял голову, и Владыка Дух узнал лорда Кейто, в недавнем прошлом сэра Уилфрида Джеймсона Джикса.

— Это должен был сделать я, — шептал сэр Уилфрид, — я давно уже должен был это сделать.

Потом врожденное великодушие взяло верх, и, смахнув слезу, он поднялся и искренне, по-братски протянул руку Верховному лорду.

— Теперь вы должны помочь мне ради блага Англии, — сказал Верховный лорд.

В этот памятный майский вечер весь Лондон разинул рот от удивления. Когда сгустились сумерки и световые рекламы засияли ярче, поздние вечерние выпуски газет сообщили первые подробности государственного переворота, и началось паломничество к Вестминстеру. Толпы народа, мирно настроенные и не чинившие никаких беспорядков, все прибывали, и наряды полиции, которая вне дворца действовала еще по всем правилам, были усилены. Кое-кто из Пимлико и Челси раскипятился было, но им не дали воли. В Веллингтонских казармах гвардия стояла в боевой готовности, была усилена охрана Букингемского дворца, но монархии ничто не угрожало, и вооруженного вмешательства не потребовалось. Никто из власть имущих не пытался использовать войска против Верховного Владыки, а если бы и попытались, весьма сомнительно, чтобы офицеры, особенно младшие офицеры, подчинились такому приказу. Со времен Карафского мятежа власть политиков над армией уже не была неограниченной.

Изгнанные парламентарии выходили на улицу из многочисленных дверей, и каждому оказывали прием в меру его известности и популярности. Большинству весело сочувствовали. Когда кого-нибудь узнавали, кричали вдогонку: а вот и старина такой-то. Женщин ласково окликали просто по имени, если знали таковое.

Многие члены парламента ушли незамеченными. В Англии и думать забыли, что парламентарии — слуги и представители народа. Они были просто людьми, которые прежде «вошли в парламент», а теперь их оттуда выставили. Когда немного погодя на улицу вышли сам Верховный лорд и главари Лиги верховного долга, их встретили не то чтобы с восторгом, но с молчаливым вниманием. Все заметили, сколь величествен Владыка Дух. Сотрудники новых правителей отправились на Даунинг-стрит, чтобы поскорее очистить помещения бывших министерств и подготовить резиденцию для нового временного правительства.