С помощью скальпеля Лафарг уже делал широкие прямоугольные надрезы на животе пациента. Сверху, над операционным столом к стеклу прилипли лица зрителей. Час спустя он уже смог продемонстрировать первый результат: лоскуты кожи, сшитые в виде цилиндров, с предплечий и живота оперируемого переносились на его лицо, обезображенное ожогами. Двойной слой и особый метод закрепления должны были позволить восстановить поврежденный лицевой покров.

Пациента уже унесли. Сняв маску, Лафарг завершил пояснения:

— В данном случае операционный план был обусловлен очередностью неотложных мер. Само собой разумеется, что этот вид хирургического вмешательства должен быть повторен многократно, прежде чем будет получен сколько-нибудь удовлетворительный результат.

Поблагодарив аудиторию за внимание, он покинул операционный блок. Уже перевалило за полдень. Лафарг направился к ближайшему ресторану; по пути ему попался парфюмерный магазин. Он вошел купить флакончик духов для Евы, который предполагал преподнести ей этим же вечером.

После обеда Роже отвез его в Булонь. Консультации начинались в два часа. Лафарг принимал пациентов быстро: молоденькая мамаша привела сына, у которого была врожденная «заячья губа», потом перед ним прошло множество носов — понедельник был днем носов: сломанные носы, слишком большие носы, кривые носы… Лафарг ощупывал носовые перегородки и мял хрящи, показывал фотографии «до» и «после». Среди пациентов преобладали женщины.

Когда консультации были закончены, он еще некоторое время поработал один, полистал последние американские журналы. Роже заехал за ним в шесть вечера.

По возвращении в Везине он постучал в дверь Евиной комнаты, отодвинул засов. Она сидела за пианино, полностью обнаженная, играла сонату, делая вид, что не замечает присутствия Ришара. Она демонстративно сидела на табурете спиной к нему. Ее черные волнистые волосы падали прядями на плечи; ударяя по клавишам, она качала головой. Он с восхищением смотрел на ее спину, сильную и мускулистую, ямочки на пояснице, ягодицы…

Внезапно она оборвала сонату, легкую и приторную, и начала играть первые такты мелодии, которую Ришар ненавидел. Чуть хрипловатым голосом она напевала, особенно напирая на низкие звуки. «Some day, he'll come along, The Man I Love…» Она взяла диссонирующий аккорд, прервав игру, и движением бедер крутанула вращающийся табурет. Теперь она сидела лицом к Ришару, раздвинув ноги, в вызывающе-непристойной позе.

В течение нескольких секунд он не мог отвести глаз от темного треугольника на лобке. Она нахмурила брови и медленно стала еще шире раздвигать ноги, затем засунула палец во влагалище и застонала, кривя губы.

— Хватит! — крикнул он.

Неловким жестом он протянул ей флакон духов, купленный утром. Она насмешливо взглянула на подарок, но в руки брать не стала. Он поставил коробочку на пианино и бросил ей пеньюар, велев прикрыться.

Она рывком поднялась и, не прекращая улыбаться, приблизилась вплотную к нему, скинув пеньюар на пол. Обвив руки вокруг его шеи, она потерлась грудью о грудь Ришара. Чтобы освободиться от Евы, ему пришлось скрутить ей запястья.

— Готовьтесь! — приказал он. — День был великолепный. Мы поедем развлечься.

— Мне одеться шлюхой?

Он набросился на нее и руками сильно сдавил шею, удерживая ее на расстоянии. Он повторил приказ. Она задыхалась от боли, так что он вынужден был ослабить хватку.

— Простите меня, — пробормотал он. — Прошу вас, одевайтесь.

Он, взволнованный, спустился на первый этаж. Чтобы успокоиться, стал просматривать почту. Необходимость углубляться в скучные материальные и хозяйственные проблемы вызывала в нем раздражение, но с тех пор, как в доме поселилась Ева, он вынужден был уволить особу, которая прежде занималась мелкими секретарскими обязанностями. Он был еще погружен в этот нескончаемый ворох бумаг, когда в гостиной появилась Ева.

Она была ослепительно хороша в черном парчовом платье, сильно декольтированном; ее шею украшало жемчужное колье. Она наклонилась к нему, и он узнал запах духов, которые только что ей преподнес.

Она улыбнулась ему и взяла за руку. Он сел за руль «мерседеса»; прошло несколько минут, прежде чем они въехали в лес Сен-Жермен, где этим вечером было много гуляющих, привлеченных теплой и спокойной погодой.

Она шла рядом, склонив голову ему на плечо. Сначала они молчали, затем он рассказал ей про утреннюю операцию.

— Ты мне осточертел, — ласково пропела она.

Он замолчал, слегка раздосадованный ее реакцией. Она взяла его руку и, чем-то явно заинтересовавшись, стала разглядывать. Потом ей захотелось присесть на скамейку.

— Ришар?

Казалось, он витал где-то далеко, ей пришлось окликнуть его снова. Он обернулся к ней.

— Очень хочется увидеть море… Давно уже. Мне так нравилось плавать, ты же знаешь. Один день, всего на один-единственный день увидеть море. Потом я буду делать все, что ты хочешь…

Он пожал плечами, объяснил, что проблема совсем не в этом.

— Я обещаю, что не сбегу…

— Ваши обещания ровным счетом ничего не стоят! К тому же вы и так делаете все, что я хочу!

Явно раздраженный, он попросил ее замолчать. Они прошли еще немного, пока не добрались до воды. Какие-то молодые люди занимались серфингом на Сене.

Вдруг она воскликнула: «Есть хочу!» и дождалась ответа Ришара, который предложил ей поужинать в одном ресторанчике, совсем рядом.

Они устроились за столиком под навесом, официант подошел взять заказ. Она ела с аппетитом, в то время как он почти ни к чему так и не притронулся. Она раздраженно пыталась добраться до хвоста лангуста, и поскольку ей удавалось справиться с этим с большим трудом, на лице появилась гримаса обиженного ребенка. Он не смог удержаться от смеха. Она тоже засмеялась, и лицо Ришара застыло. Боже, подумал он, в какие-то мгновения она кажется почти счастливой! Это невероятно, несправедливо!

Она, похоже, поняла, почему настроение Лафарга изменилось, и, сделав ему знак склониться поближе, прошептала на ухо:

— Ришар, слушай. Официант, ну вон там, с самого начала ужина просто пожирает меня глазами. Можно было бы устроить попозже…

— Замолчите!

— Ну а что такого? Я иду в туалет, назначаю ему свидание, и потом мы встречаемся в кустах.

Он отшатнулся от нее, и она продолжала шептать уже громче, посмеиваясь:

— Ты что, не хочешь? Ты спрячешься и сможешь за всем наблюдать, я сделаю так, чтобы мы оказались поближе к тебе. Ну посмотри, он просто слюни пускает от желания…

Затянувшись сигаретой, он выпустил дым прямо ей в лицо. Но она все не прекращала говорить:

— Что, нет? В самом деле? Я могу быстренько, просто платье задрать, ты же любил так, вначале.

«Вначале» и вправду Ришар любил привозить Еву в Булонский или Венсенский лес и заставлял ее отдаваться ночным прохожим, наблюдая за ее унижением, спрятавшись поблизости в зарослях. Потом, из страха перед полицейской облавой, которая стала бы для него катастрофой, он снял студию на улице Годо-де-Моруа. С тех пор он заставлял Еву заниматься проституцией регулярно, раза два или три в месяц. Этого было достаточно, чтобы на какое-то время усмирить его ненависть.

— Сегодня, — сказал он, — вы определенно решили быть несносной… Вы почти внушаете мне жалость!

— Я тебе не верю!

Она провоцирует меня, подумал он, она хочет, чтобы я решил, будто она вполне комфортно себя чувствует в этой грязи, в которой я заставляю ее существовать, она хочет, чтобы я поверил, что она находит удовольствие в своем унижении…

Она между тем продолжала игру, позволяя себе время от времени быстрый кокетливый взгляд в сторону официанта, который краснел до ушей.

— Хватит, пошли отсюда! Это уже начинает надоедать. Если вы так хотите мне «доставить удовольствие», завтра вечером я могу организовать вам парочку свиданий или, может, попрошу вас прогуляться по панели.

Ева улыбнулась и взяла его за руку, чтобы скрыть смятение; он-то знал, как тягостны были для нее все эти объятия по установленному тарифу и как она страдала каждый раз, когда он заставлял ее продавать себя: иногда в студии, когда он наблюдал за ней в такие моменты сквозь зеркало без амальгамы, он видел, что глаза ее полны слез, а черты лица искажены затаенной болью. И он ликовал при виде этих страданий, которые были его единственным утешением.