В передней позвонили. Первой пришла Иоланта. Вскоре после нее — Дрозд и Кучиминьский. Спустя час появились Полясский, Залуцкий и Тукалло, затем Чумский, Дабулевич, Люля Бжесская, называемая Пупсом, Стронковский, панна Вороничувна, Боянович и Дукша.

Квартира наполнилась движением и голосами. Дрозд сел за фортепиано, Стронковский имитировал Чаплина, Али-Баба готовил коктейли, Тукалло, найдя новую жертву своего красноречия в лице Роджера Тынецкого, говорил с особым воодушевлением.

— Да, я люблю землевладельцев, но не могу, однако, простить им то, что они стали торговцами вразнос и не дают мне спать. Всю весну с раннего утра меня будит их отчаянный крик во дворе: «Продается земля! Земля для цветов!». Это ужасно. Встретив однажды Юрека Одолянского, министра сельского хозяйства, я пожаловался ему: к чему приведет эта парцелляционная[15]

кампания, это дробление хозяйств уже не на влуки, не на гектары, а на цветочные горшки. Еще год-два, и обыватели раскупят нашу родную землю по паре килограммов на брата.

Тынецкий смеялся, а Тукалло продолжал:

— Возражаю! Я сам родился на земле и не позволю, чтобы ее горстями выцарапывали из-под меня!

— Представьте себе Севера провинциалом! — воскликнул Хохля. — Север, займись землей!

— Не хочу. На земле можно сидеть, но в конце концов всегда ляжешь. Только стоять, уверенно стоять на земле нельзя. У меня был дядя, который некоторое время преуспевал. Обращаю ваше внимание на тот факт, что дядюшкам всегда везет некоторое время. Странно, но это именно так. А был он фантастическим хозяином. В январе к водке подавал редис, который вырастал удивительным образом, для селекционирования он придумал новую систему: на редис он сажал не кур, а гусей. Результат феноменальный и незамедлительный. Чтобы вы не сочли, что я преувеличиваю, называя его гениальным, приведу аграрникам еще один пример: ему удалось вырастить теленка, которому было пятнадцать лет.

— Но это уже корова! — воскликнул из-за фортепиано Дрозд.

— С виду, но только с виду. Внешне этот теленок удивительнейшим образом напоминал корову: рыкал, давал молоко, сыр, масло, а в праздничные дни даже сметану, но в действительности ни на минуту не переставая быть теленком. Дядюшка уверял меня, что это так. И что же с ним случилось? Не с теленком, а с дядюшкой! Пришла пора засушливых лет. Он купил пять тысяч бидонов воды. На следующий день, разумеется, полил дождь, открыв сезон дождей. На пятый или шестой год отчаявшийся до смерти дядюшка купил двадцать четыре тысячи зонтов. Воткнутые в землю, они существенно закрывали ее от дождя, но, в свою очередь, заслоняли и свет. Тогда он распорядился сделать в зонтах дырки, чтобы хоть частично открыть свет, не предусмотрев, что через те отверстия, кроме света, прольется и дождь. Пришлось срочно дырки зашивать. Следует ли добавлять, что умер он в нужде, он, который отличался аппетитом Гаргантюа[16]

, который не покидал ресторан, пока не попробует все, что было в меню! Садясь за стол, он говорил официанту: «Прошу подавать от и до!». Нет, я боюсь земледелия.

Залуцкий проговорил:

— Вообще-то в любой области можно совершать глупости и обанкротиться.

— Я знал, — продолжал Тукалло, — изготовителя гробов, который, чтобы заманить клиентов, помещал в гробах радио с программой из Варшавы. Антенна находилась на памятнике, с заземлением, разумеется, у него не было никаких проблем: трупы были заземлены. И скажу я вам, что покойники обожали те гробы и о других не хотели слышать. Казалось, что изготовитель доберется до миллионов. А что случилось? Пригласили на радио Пянковского с серией лекций о новых течениях в литературе. Этого было достаточно. Ни один уважающий себя труп не хотел ложиться в гроб с радио. Когда семья вталкивала его туда силой, он искривлялся, делая такие ужасные мины, что его от страха переносили в другой. Старые покойники под влиянием Пянковского начинали спазматически зевать. Эмоциональные экземпляры скрежетали зубами. Достаточно в районе Повонзек[17]

приложить ухо к земле, чтобы услышать грохот высыпающихся зубов.

— О, ужас! Какие мерзости ты рассказываешь, — пропищала Пупс.

— А что в этом мерзостного? — возмутился Тукалло.

— Мертвые, а эти зубы, брр…

— Пупс боится трупов, — пояснил Хохля.

— Нет, — возразил Стронковский. — Я видел ее вчера в кино с Башковским, и она не выказывала никакого страха.

— К тому же у него нет зубов, — заметил Тукалло.

— Очень милый человек, — нахохлилась Пупс.

— Милый, но покойник, самоубийца. Умер раз и навсегда. Меня удивляет, что ты с этим жалким призраком можешь не только ходить, но и показываться в обществе, — сказал Полясский.

— Почему вы называете пана Башковского покойником? — поинтересовался Тынецкий.

— Это история громкого плагиата, — пояснил Кучиминьский. — Башковский несколько месяцев назад издал книжку, в которой целые абзацы были дословно переписаны из книги одного бразильского писателя. Милейшего поймали с поличным, таким образом, он скомпрометировал себя. Несчастный вынужден был удалиться на покой. Да, это было самое легкомысленное самоубийство.

— Однако, — поднял палец Тукалло, — это как раз была его самая лучшая книжка. В конце концов, я не вижу причин, чтобы не заниматься плагиатом. Это тоже один из литературных жанров. Если есть опасение сказать что-либо глупое от себя, предпочитаю свистнуть у кого-нибудь хорошую мысль или хороший раздел. Потребителю, в сущности, совершенно безразлично, кто автор, Башковский или Цервера. Ему важно качество товара, а не фабричная этикетка.

Полясский возражал. Он считал, что мнение Тукалло может относиться исключительно к самым необразованным потребителям литературы. Настоящий любитель интересуется не только произведением, по и индивидуальностью автора, а ее он может узнать, лишь познакомившись со всеми произведениями автора.

По этой теме разгорелась дискуссия.

Тем временем Гого с Чумским организовали игру в бридж, в который здесь играли очень редко. Остальная компания разделилась на группки. Перед ужином пришли еще гости.

Тынецкий чувствовал себя несколько стесненно в этой среде, с которой до сих пор не был знаком. За столом он сидел между Залуцким и пани Иолантой, но был поглощен спором, происходившим между Тукалло и Кучиминьским, о значимости Ибсена. Тукалло утверждал, что, читая его, засыпал, но в то же время признавал за ним историческую позицию, мертвую. Кучиминьский, наоборот, что-то актуальное, считая, что этого автора нельзя сегодня играть по старинке.

Пани Иоланта обратилась к Тынецкому:

— Вы родственник Кейт?

— Да.

— Она восхитительна. Я на днях заканчиваю ее портрет и предсказываю себе на весеннем вернисаже большую победу. Вы редко бываете в Варшаве?

— Я живу в Велькопольске, а в последнее время много путешествовал.

— Вы богаты?

Тынецкий усмехнулся.

— Я не имею права жаловаться на материальные трудности. Почему вас это интересует?

— Как художника. Я присматриваюсь к вам и не могу определить ваш тип. Вы сложный человек.

— С точки зрения художника?

— Нет, вообще. Одно идет всегда в паре с другим.

— Если у меня будет возможность познакомиться с вами ближе, я постараюсь убедить вас, что принадлежу к весьма примитивным, простым и легкоузнаваемым натурам.

— Сомневаюсь, — покачала она головой. — У меня хорошая интуиция. Я чувствую вашу многогранность. В вас несколько совершенно разных существ, которых вы прячете, как в футляре, под своей внешностью.