— Я понимаю вас, — произнесла она едва слышно.

— Поверьте мне, что эти унизительные условия я предлагаю вовсе не потому, что питаю особую антипатию к пану Зудре и хочу ему отомстить. Избави Боже. Просто я уверен, что поступаю в ваших общих интересах. Я не скупой и у меня есть больше, чем я могу отдать. Вы знаете, меня не увлекает раздача денег. С их помощью я никому не хочу вкушать уважение, а потребности у меня скромные. Именно поэтому я не желаю, чтобы кто-то иной бессмысленно тратил деньги.

— Я понимаю вас, — повторила Кейт, не поднимая глаз.

Его сухой тон и эти жесткие менторские слова причинили ей почти физическую боль. И не по своей вине она вынуждена была терпеть эти унижения, выслушивать замечания и выговоры. Как же изменился этот человек! Раньше она любила его, когда он был незаметным Матеком. Под маской исполнительного и безупречного служаки она интуитивно чувствовала, как ей казалось, натуру впечатлительную, способную растрогаться и пожертвовать собой. В имении он был каким-то милым, удобным инструментом, которого знают и который заслуживает доверие, основанное не только на знакомстве, но и на уверенности, что внутренняя его ценность исключает какое бы то ни было разочарование.

Как же он изменился! Полученное состояние сделало его уверенным, черствым и жестким человеком, который, чувствуя свое материальное превосходство, диктовал, правда, не без основания и совершенно справедливо, унизительные условия. Он выглядел безразличным, беспощадным и одновременно великодушным, но какой ценой!

— Я не знаю, когда вернусь в страну, — продолжал он, не меняя тона, — планирую длительное путешествие и, по всей вероятности, задержусь подольше в некоторых городах Западной Европы. Сейчас я не могу оставить вам своих будущих адресов, но если вы захотите связаться со мной, отправьте письма адвокату Гимлеру, а он перешлет их мне.

Он сделал паузу и говорил дальше так, точно выучил все наизусть:

— Если обстоятельства сложатся таким образом, что вы не захотите жить в Варшаве, я очень вас прошу не забывать, что я ваш родственник и что для вас двери Прудов всегда открыты. Имение вы можете всегда считать своим домом, как было прежде.

Ей хотелось ответить, что такие обстоятельства не предвидятся, что ни за что на свете она не примет кусок чужого хлеба, дарованный ей с таким откровенно подчеркнутым неуважением ее мужа, но, взяв себя в руки, лишь сказала:

— Я благодарю вас.

В комнате воцарилось молчание. Кейт чувствовала, что как хозяйка дома из вежливости она должна продолжить разговор, понимала, что рассудок подсказывает завоевать симпатию этого человека, что это в интересах Гого, но не могла заставить себя произнести хотя бы слово.

Спустя минуту он, видимо, почувствовав ее состояние, встал и, поклонившись, сказал:

— С вашего позволения, я ухожу.

Она подала ему руку.

— Я желаю вам приятного путешествия.

— Большое спасибо.

Он поцеловал ее руку и направился к двери, на пороге, задержавшись, обернулся, точно хотел еще что-то добавить, но только чопорно раскланялся и вышел.

Когда за ним закрылась дверь, Кейт взглянула на оставленные Тынецким деньги и вздрогнула: впервые в жизни она почувствовала собственную незначительность, бессилие, граничащее с отчаянием. И что странно, у нее не было обиды на Тынецкого, хотя именно он был виновником ее состояния, а росло лишь негодование к мужу, из-за которого она оказалась в ситуации, когда вынуждена была покорно выслушивать все эти досадные слова, приносившие ей мучительную боль. Было что-то возмутительное уже в том, что спал он после пьянки в то время, когда она сгорала от стыда за его поступки и своим молчанием, своей покорностью выпрашивала для него милость.

Несмотря на пережитое глубокое чувство досады, Кейт была довольна, что Гого не встретился с Тынецким, потому что эта встреча могла бы привести к какой-нибудь непредсказуемой выходке со стороны Гого и катастрофическим последствиям, включая отмену пенсии. Когда-то, в самом начале замужества, подсознательно она даже желала этого. Тогда она еще верила, что Гого способен на многое, может обеспечить себя и ее, что ему нужен лишь импульс, коим и послужило бы прекращение поступления дарованных денег. Сейчас у нее уже не осталось никаких иллюзий. Она могла рассчитывать единственно на счастливое стечение обстоятельств, на случай или чью-либо протекцию и, конечно, на собственные силы. Слишком поздно, к сожалению, она поняла, что этот человек, выросший в достатке, привыкший практически не ограничивать себя материально, не знающий забот ни о чем, не подготовлен морально к преодолению жизненных трудностей. Он лишен малейших амбиций стать независимым от чьей-то милости или занять какую-то позицию в обществе.

Сейчас, после визита Тынецкого и письма тетушки Матильды, ей пришла в голову мысль, что, по всей вероятности, богатство на любого действует деморализующе, разрушающе и губительно. В кого превратился этот человек, получив состояние? Когда-то на своей скромной должности конторщика в имении он был отличным работником, не выдающимся, правда, но полезным и почти незаменимым. Сегодня он стал чем-то удивительно ненужным, даже смешным. Связался с каким-то деклассированным, как писала тетушка Матильда, бароном, который, очевидно, тунеядствует при нем взамен за обучение Тынецкого хорошим манерам. Сам Тынецкий путешествует, вместо того чтобы заняться Прудами. Какой смысл в богатстве, если нет желания наслаждаться жизнью. Сам подчеркнул, что тратит мало, а впрочем, при его холодности и черствости трудно даже представить его радующимся.

Она не могла избавиться от мысли, что Тынецкий, воспитанный простолюдином, умышленно выбрал такой образ жизни, наивно полагая, что так он приобретет барственность. Она не могла в душе не согласиться с пани Матильдой, когда та жаловалась на отчужденность между ней и сыном.

Кейт посмотрела на часы и постучала в спальню Гого. Он уже не спал. Воздух в комнате был наполнен перегаром. Она остановилась подальше от кровати, чтобы до нее не доносилось дыхание, насыщенное этим омерзительным запахом. Как всегда после пьянства, Гого был подавленным и смиренным. Он даже не очень удивился, услышав о визите Тынецкого, и без сопротивления согласился на все его условия, заметив:

— Это так мило с его стороны, что он хочет оплатить мои долги, а то, что он не вспомнил о вычете этой суммы из пенсии, свидетельствует, что он не собирается этого делать. К тому же выглядеть это будет довольно импозантно, когда адвокат от моего имени отошлет им деньги.

— Не уверена, импозантно ли, — ответила Кейт, — но в чем убеждена, недостойно для тебя.

— Почему?

— Это доказывает, что он не хочет давать тебе эти деньги в руки, вероятно, опасаясь, что ты их растратишь, а не вернешь долги.

— Эх, — скривился Гого, — конечно, это хамство, но ведь об этом никто не будет знать.

— Ты знаешь.

— Ой, Кейт, не мучай меня! Ну, знаю я, знаю, что судьба уготовила мне роль преследуемого зверя. Что же я могу сделать?

Она пожала плечами.

— Говоришь, извини, глупости. Ты молодой, здоровый, у тебя есть все условия, чтобы стать независимым. И только по собственному желанию ты находишься в положении, когда…

— Сжалься, Кейт, — прервал он ее, — я совершенно болен, а ты мне читаешь нотации.

Она посмотрела на разбросанную в беспорядке одежду и сказала:

— Вставай, здесь нужно убрать.

— Хорошо, а пиво к обеду есть? Страшно хочется пива.

— Да, будет, — сказала Кейт и вышла.

— Подожди, — позвал Гого. — Я говорил, что на обед приедет Еля Хорощанская?

— Кто? — спросила она, задумавшись.

— Еля Хорощанская. Я пригласил ее вчера.

— Кто это?